Телевизор в голове?

Оригинал публикации: Is there a TV in my head? Content, functional mapping, and the myth of the given
Перевод: Олег Лунёв-Коробский

Содержание, функциональное преобразование и миф о данном

О чём именно мы говорим, когда говорим о содержании перцепции [content of perception]? Существует целый ряд различных вопросов, которыми часто задаются касательно точной природы этого содержания, как-то: в какой степени оно репрезентативно, и в какой степени эта репрезентация носит концептуальный характер¹. Однако, обычно эти вопросы, торопясь говорить о нём как [qua] о репрезентации или представлении [conception], обходят молчанием вопрос о том, что значит говорить о перцептивном содержании [perceptual content] как содержании. Исходя из этого, слишком велик соблазн объяснять на языке феноменологии² не только специфический характер содержания, но также и то, как оно индивидуализируется. Это значит, что перцептивное содержание понимается как всё, что содержится в пределах интроспективного домена, к которому мы имеем некую разновидность особого доступа. Атака Уилфрида Селларса на миф о данном [myth of the given] дала нам веские основания усомниться в эпистемическом авторитете, который предположительно обеспечивает такой особый доступ к нашим внутренним состояниям и, следовательно, усомниться в эффективности всякого описания [account] перцептивного содержания, в котором интроспекции отводится столь фундаментальная роль³. Это его критика того, что Джеймс О’ши [James O’Shea] назвал эпистемическим данным [epistemic given]⁴. Однако, у мифа, который критикует Селларс, есть и другая сторона, которую О’ши называет категориальным данным [categorial given]. Цель данной статьи заключается в том, чтобы артикулировать и объяснить вторую из этих сторон, опираясь на критику Селларса касательно первой и касательно описания перцепции, которое из неё вытекает. Это предполагает демонстрацию некоторых ограничений, регулирующих описания перцептивного содержания на основе требований объяснения [explanatory demands], предъявляемых к ним, с одной стороны, как к описаниям перцепции, и, с другой стороны, демонстрацию ресурсов объяснения [explanatory resources], которые доступны им как описаниям содержания. В результате мы получим описание мифа о категориальном данном, которое объясняет, почему он являет собой соблазн и почему мы должны ему сопротивляться.

1.Перцепция и объяснение

Начнём с требований объяснения. Мне кажется, что существуют две различных задачи объяснения, которым должно способствовать любое описание перцептивного содержания. С одной стороны, существует эпистемологическая задача объяснения той общей роли, которую перцепция может играть в эмпирическом обосновании [justification] независимо от вариаций каузальной структуры агентов перцепции [perceiving agents]. Это означает описание того, как чувственные данные ввода [sensory inputs], поступающие в каузальную систему, могут получить нормативное значение в предписании шагов [warranting moves] в пределах пространства обоснований [reasons], причём таким образом, чтобы это распространялось не только на различных представителей человеческой агентности, но и на иных существ, таких как инопланетяне или искусственные интеллекты, чьи способности чувствования и общая каузальная экономика радикально отличны от наших. С другой стороны, существует психологическая задача объяснения той специфической роли, которую перцепция играет в каузальной экономике конкретных агентов перцепции. Это означает описание того, как чувственные данные ввода, поступающие в каузальную систему, вносят свой вклад в производство поведенческих данных вывода [behavioural outputs] таким образом, чтобы дать нам возможность предсказания в отношении поведения существ с определёнными типами каузальной структуры.

Хотя эти задачи отличны друг от друга, они также имеют важную взаимосвязь. Любая эпистемология, которая не способна учесть то, как различия в каузальной структуре наших чувственных способностей могут влиять на их роль в эмпирическом обосновании, не смогла бы приблизиться к каузальному измерению перцепции, или к связи последнего с чувствованием [sensation], а любая психология, которая не способна учесть то, как перцепция может давать нам обоснования, побуждающие нас действовать скорее так, а не иначе, не смогла бы приблизиться к нормативному измерению перцепции, или к связи последней с рациональной агентностью. Мы располагаем описанием перцепции, будь то эпистемологическим или психологическим, только тогда, когда её каузальные и нормативные измерения связаны должным образом. Любое описание перцептивного содержания как чего-то такого, что играет роль и в эпистемологических, и в психологических объяснениях, должно быть сформулировано в терминах, которые соответствуют обоим этим измерениям. Первый вывод, который мы можем сделать с опорой на работы Селларса, состоит в том, что надлежащим связующим звеном [interface] между двумя этими измерениями является применение функционального объяснения в эмпирической психологии. Выражаясь его излюбленным оборотом, мы должны понимать перцептивное содержание в соответствии с тем, как оно вписывается в «схему коммутации» [“wiring diagram”] агента перцепции⁵.

Каузальное объяснение в целом работает путём применения объяснительных схем к системам, которые способствуют выработке предсказаний о том, как они вели бы себя в различных возможных условиях. Эти схемы предоставляют нам более или менее общие способы организации контрфактуальных рассуждений [counterfactual reasoning] об этих возможностях, что позволяет нам делать конкретные выводы о том, как они поведут себя в каждом конкретном заданном наборе обстоятельств⁶. Функциональная схема позволяет нам разрабатывать предсказания благодаря рассмотрению систем по аналогии с практическими рассуждениями [practical reasoning]. К примеру, позволяя нам рассматривать её части как средства по отношению к целому как цели. Это позволяет нам описывать каузальную роль компонентов системы в терминах успеха и неудачи, и тем самым организовывать наше контрфактуальное рассуждение о каузальных отношениях между ними на манер неудачи, последовательно каскадирующей по всей системе⁷. Таким образом, объяснительная сила функциональной схемы заключается именно в том, что она вводит возможность сбоя в работе системы [malfunction]. Именно тот факт, что это понятие по сути своей нормативно, позволяет функциональному объяснению связать эпистемологическое и психологическое измерения перцепции.

Остаётся сказать о роли интроспекции в связи с этими требованиями объяснения. Одно из важнейших следствий критики эпистемического данного в работах Селларса заключается в том, что интроспекцию следует понимать как аутентичную [genuine] разновидность перцепции, а не как нечто в своём роде уникальное [sui generis]⁸. Это означает, что любой эпистемический авторитет, которым мы обладаем по отношению к объектам интроспекции, является действительным [de facto], а не номинальным [de jure], поскольку в противном случае они потенциально наблюдаемы, даже если на самом деле наблюдается обратное. Именно поэтому нет необходимости в отдельной феноменологической задаче описания того, на что «похожа» [“is like”] перцепция, равно как нет никаких веских оснований считать, что наши эпистемологические и психологические теории перцепции должны быть привязаны к такого рода описанию. Это не значит, что интроспекция не может играть никакой роли в развитии этих теорий, а только то, что она не играет никакой привилегированной роли в процессе их оценки [assessing]. Вместо этого, способность к интроспекции и связанные с ней языковые игры, включающие «выглядит» [“looks”], «кажется» [“seems”] и «на что это похоже» [“what it is like”] сами по себе должны быть учтены нашими эпистемологическими и психологическими теориями, поскольку они составляют новый класс чувственных данных ввода и поведенческих данных вывода, которые играют производную роль в практике эмпирического обоснования в силу того, что они позволяют нам модулировать наши утверждения о наблюдаемом [observational claims] (например, путём введения информации о наших предрасположенностях, чтобы отстаивать включение утверждений о наблюдаемых объектах в эмпирический дискурс, в то же время отказываясь от приверженности этим утверждениям) и настраивать перцептивные способности, из которых они проистекают (например, путём сравнения, идентификации и корректировки наших ответных реакций на особенности моей чувственной системы).

2.Содержание и объяснение

Переходим к ресурсам объяснения. На мой взгляд, назначение понятия содержания заключается в том, чтобы описывать как два, казалось бы, различных состояния разных систем (носителей [vehicles]) могут тем не менее быть одним и тем же в другом смысле (через общность содержания). Очевидно, что существует тривиальный смысл, согласно которому это может иметь место вовсе без предписывания содержания, например, в том смысле, в котором два дома могут быть пребывать в ветхом состоянии, хотя точная природа и степень их ветхости может отличаться. Но сказать, что они оба имеют в данном случае общее содержание означало бы сказать лишь, что они разделяют одно и то же свойство [property], и тем самым этот смысл совершенно излишен. Это не значит, что состояния, сходство которых определяется общностью свойств, именно на этой основе не могут иметь общего содержания . Две кассеты VHS , которые имеют совершенно одинаковые магнитные свойства, будут содержать совершенно одинаковое информационное содержание. Вопрос в том, как можно утверждать, что запоминающее устройство [information storage medium], которое работает в соответствии с другими каузальными принципами, например, кассета Betamax или DVD, могла бы иметь то же содержание, что и кассета VHS. Я собираюсь использовать это сравнение с запоминающими устройствами в качестве направляющей аналогии, с помощью которой будет строиться размышление об объяснительной роли перцептивного содержания. Я полагаю, что нам следует подумать о том, что означало бы для состояний разных субъектов перцепции [perceiving subjects] как каузальных систем обладание одним и тем же содержанием, подобно тому, как состояния разных запоминающих устройств могут иметь одно и то же содержание, прежде чем обращаться к вопросу о том, что означало бы для этого содержания быть перцептивным, и в каком смысле это делает его репрезентативным и/или понятийным.

Для того, чтобы расширить индивидуализацию содержания, принадлежащего состояниям каузальных систем за пределы простого сходства свойств, необходимо рассмотреть отношения изоморфизма между ними. Это означает разложить состояния на признаки [features], из которых они состоят, и на отношения между ними, а затем выработать способ их преобразования [mapping] в признаки и отношения, которые составляют соответствующие состояния. Эта схема преобразования (или морфизм) позволяет нам считать некоторый признак одного состояния эквивалентом признака другого несмотря на различия в их свойствах, поскольку оно [состояние] играет ту же роль в системе составляющих его отношений. Затем мы можем определить, обладают ли два состояния одним и тем же содержанием на основании некоторой достаточной степени соответствия между их компонентами. Это позволило бы нам рассматривать кассеты VHS и Betamax как обладающие одним и тем же содержанием, поскольку существует некоторый способ преобразования магнитных свойств одной из них в другую, несмотря на различия между этими свойствами. Однако, проблема такого чистого изоморфизма заключается в том, что его можно произвольно расширить таким образом, что это подрывает любую объяснительную роль, которой он мог бы обладать. Мы потенциально способны сконструировать произвольные преобразования, которые свяжут магнитные диски на кассете VHS с паттернами цен на фондовом рынке, или цифровое кодирование DVD с последовательностью, взятой из двоичного расширения числа пи. Поскольку это полностью отделяет индивидуализацию содержания от любой связи с каузальным потенциалом [capacities] систем и их состояний, чистый изоморфизм не позволяет идентичности содержания играть какую-либо роль в каузальном объяснении.

Мы можем избежать этих проблем чистого изоморфизма, используя функциональные роли состояний и их компонентов для ограничения схемы преобразования. Для того, чтобы это работало, соответствующие состояния должны быть переменными признаками схемы коммутации системы, а их вариации должны быть функционально соотнесены с переменными данными вывода того или иного рода. К примеру, кассета VHS содержит некоторую длину материала, электромагнитные свойства которого варьируются в ограниченных пределах, что приводит к соответствующим вариациям в паттернах светового излучения телевизионной аппаратуры, к которому она подключена надлежащим образом⁹. На основании этого возможно произвести функциональное преобразование компонентов одного набора вариативных состояний в другой c точки зрения общих данных вывода, с которыми они функционально соотносятся. К примеру, мы можем осуществить функциональное преобразование с VHS на Betamax, которое преобразует различные вариации их электромагнитных свойств относительно друг друга в том, что касается общностей паттернов света, который они производят, когда подходящим образом подсоединены к телевизионной аппаратуре. В сущности, мы рассматриваем состояния, обладающие содержанием, как изоморфные, поскольку их компоненты могут быть преобразованы в тот же набор функциональных ролей, которые в свою очередь сами изоморфны тем данным вывода, которые они должны производить. Именно эта зависимость от общего механизма вывода данных позволяет функционально индивидуализированному содержанию играть полезную роль в каузальном объяснении.

Однако, остаются вопросы, связанные с мелкозернистостью [fineness of grain] такого рода изоморфизмов. В качестве иллюстрации рассмотрим, как содержание кассеты VHS можно скопировать с одной кассеты на другую. Этот процесс никогда не воспроизводит электромагнитные свойства первой кассеты с исключительной точностью, поэтому серийное копирование в конечном итоге вводит так много искажений [distortion], что полностью уничтожает исходный паттерн. Таким образом, возникает закономерный вопрос о том, в какой именно момент серийного копирования кассеты перестают обладать тем же содержанием, что оригинал, или сколько именно несоответствий [variance] способно вынести преобразуемое отношение. Схожие проблемы возникают если мы рассматриваем внутренние [intrinsic] различия между носителями и форматами, например, такими как аналоговое и цифровое кодирование, или разница между цифровым кодированием с большим и меньшим разрешением. Это говорит о том, что существует множество возможных отношений преобразования, соответствующих различным видам мелкозернистости, поскольку они делают возможным различные виды несоответствий между данными вывода, с которыми соотносятся соответствующие состояния компонентов. Из этого можно сделать вывод, что индивидуализация содержания может быть устроена более сложно, чем кажется на первый взгляд, и что обсуждения содержания часто апеллируют к неявным [implicit] критериями выбора отношений преобразования. Само по себе [per se] это не является проблемой, как и наличие неявных ограничений на квантификацию [quantification] в естественном языке. Однако это должно вызвать у нас настороженность по отношению к предположению, что существует естественный способ индивидуализации содержаний перцепции, к которому мы можем с лёгкостью апеллировать для обеспечения общего предмета обсуждения.

В заключение следует отметить два момента, связанных с функциональным преобразованием. Первый заключается в том, что нам ещё нет необходимости характеризовать содержание, индивидуализированное таким образом, как репрезентативное. Слишком велик соблазн сказать, что содержание представляет собой данные вывода, с которыми оно функционально соотносится. К примеру, может возникнуть соблазн предположить, что две кассеты VHS репрезентируют один и тот же фильм, или что две записи репрезентируют одно и то же музыкальное произведение¹⁰. Здесь важно помнить о том, что «фильмы» или «музыкальные произведения» столь же абстрактны, как и общее содержание, и что их корректное воспроизведение или исполнение зависит от их собственных дополнительных норм. Тем не менее, можно считать, что содержание репрезентирует необработанные данные вывода, такие как паттерны света или звука, с которыми соотносятся запоминающие устройства. Однако, не стоит поддаваться искушению идентифицировать репрезентацию с простым функциональным соответствием, поскольку оно возникает главным образом потому, что аналогичный характер функционального объяснения побуждает нас рассматривать соответствующие состояния так, как если бы они были инструкциями для выполнения определённых действий. Второй момент заключается в том, что оно [функциональное преобразование] даёт нам способ говорить не только о содержании, но и о форме. Способы варьирования компонентов соответствующих состояний можно классифицировать на языке более общих функциональных ролей, которые они играют, и эти классификации предоставляют более или менее абстрактные формы, соответствующие содержанию их конкретных вариаций. Иными словами, форма представляет собой функциональные инварианты, которые ограничивают вариации, в которых заключается содержание. Она представляет собой структуру тех элементов схемы коммутации, в которых закодирован диапазон вариаций состояний, несущих содержание.

3.Перцепция, репрезентация и представление

Теперь мы можем перейти к рассмотрению вопроса о том, какие состояния каузальной системы заслуживают того, чтобы им приписывалось так называемое перцептивное содержание, и в какой мере они [состояния] являются репрезентативными и/или концептуальными. Здесь я последую за Селларсом, который рассматривает перцепцию как переход от каузально действенных чувственных данных ввода к нормативно значимым пропозициональным данным вывода, или от чувствования к представлению. Я также разделяю здесь его понимание природы этих концептуально артикулированyых данных вывода, которые моделируются по образцу описательного предложения [declarative sentence]¹¹. По Селларсу, концептуальное содержание должно пониматься прежде всего в качестве функциональной роли, которую предложение и его компоненты играют в языковой игре вопросов и ответов об обоснованиях [giving and asking for reasons]. Это лингвистическая практика, состоящая из трёх различных типов поведения, связанных с предложениями: переходов языкового ввода [language-entry transitions] (перцепция), внутриязыковых переходов [intra-language transitions] (выведение) и переходов языкового вывода [language-departure transitions] (действие)¹². Переходы языкового ввода — это результат поведенческих диспозиций относительно одобрения [endorse] предложений на основании неязыковых чувственных данных ввода (например, утверждение «идёт дождь» в ответ на наличие дождя), а переходы языкового вывода — это результаты поведенческих диспозиций, направленных на производство неязыковых поведенческих данных вывода на основании одобренных предложений (например, использовать зонтик при условии одобрения утверждений «идёт дождь», «дождь испортит мою рубашку» и «у меня под рукой есть зонтик»). Внутриязыковые переходы (например, выведение «земля будет мокрой» из «идёт дождь») можно считать подлинными ходами [genuine moves] в данной игре, поскольку они могут осуществляться в соответствии с правилами выведения [inference] (как-должно-быть-сделано) [ought-to-dos], а не просто оцениваются в соответствии с функциональными нормами, регулирующими соответствующие диспозиции (как-должно-быть) [ought-to-bes]. Однако, того, что каждый из этих типов перехода подлежит нормативной оценке того или иного рода, достаточно для того, чтобы обеспечить предложениям единую функциональную роль внутри общей экономики перцепции, выведения и действия. Два предложения имеют одно и то же содержание лишь постольку, поскольку они должным образом задействованы в одних и тех же переходах, и два компонента выражений имеют одно и то же содержание лишь постольку, поскольку их вклад в роли тех предложений, которые они составляют, — один и тот же. Поскольку состояния системы могут косвенным образом обладать концептуальным содержанием в той мере, в какой они соответствующим образом функционально связаны с возможностью порождения языкового поведения, то смысл, в котором переход от каузальных данных ввода к концептуально содержательному состоянию считается перцептивным, следует понимать как смысл, в котором ход языкового ввода является перцептивным. Наконец, я буду принимать как должное, что концептуальное содержание является репрезентативным, поскольку я согласен с Селларсом в том, что оно обозначает [signifies] вещи в мире, но я не буду углубляться в мучительный вопрос о том, как в данном случае можно было бы реконструировать репрезентацию исходя из выведения [inference]¹³.

На этом основании, я считаю, что всё, что имеет смысл называть перцептивным содержанием, должно быть присуще состояниям механизмов, участвующих во всём процессе перехода от чувствования к представлению. Заимствуя у Брэндома другой термин, можно было бы сказать, что перцептивным содержанием должно обладать некоторое состояние перцептивного механизма, лежащего в основе надёжных дифференциальных ответных диспозиций [reliable differential responsive dispositions, RDRDs] (НДОД) рационального агента¹⁴. Однако, потенциальных кандидатов на эту роль довольно много, поскольку может существовать множество состояний подсистем с переменными функциональными данными вывода, участвующих в обработке чувственной информации в концептуальное содержание. Ограничиваясь пока нашими собственными визуальными системами, можно сказать, что они могут варьироваться от паттерна активации на задней стенке сетчатки (пресловутое стимульное значение [stimulus meaning] Куайна)¹⁵ и неврологических состояний различных систем обработки информации в зрительной коре до неврологических состояний глобальной системы, которая интегрирует информацию из различных источников и делает её доступной для других когнитивных процессов (например, феноменальная модель мира [phenomenal world model] Метцингера)¹⁶. Более того, поскольку раскрывающие содержание состояния могут складываться в другие состояния, можно также говорить о комбинациях любых перечисленных вариантов вплоть до включения их всех сразу. Между чувствованием и представлением существует множество уровней обработки информации, и все они могут быть предметом функциональных преобразований в той мере, в какой они осуществляют вывод данных на другие слои или на конечный концептуально артикулированный продукт. Такое разнообразие вариантов должно дать нам дополнительные основания для того, чтобы соблюдать осторожность, предполагая, что существует естественный способ индивидуализации перцептивного содержания.

Вопрос теперь заключается в том, что означало бы сказать, что любое из этих состояний обладает репрезентативным, но неконцептуальным содержанием. Это то, что Селларс называет отображением [picturing] в противовес обозначению¹⁷. Очевидно, что здесь следует вновь обратиться к понятию изоморфизма и сказать, что содержание, которое уже индивидуализировано функциональным преобразованием, репрезентативно в той мере, в какой между ним и некоторым состоянием в мире, которое оно, таким образом, призвано репрезентировать, существует изоморфизм. К примеру, содержание кассет VHS и Betamax может быть одним и тем же постольку, поскольку они записывают данные с одной и той же камеры наблюдения, и тогда можно считать, что они отображают одни и те же события в той мере, в какой между этим содержанием и соответствующими событиями наличествует изоморфизм. Однако, здесь возникают те же проблемы, что и с произвольными преобразованиями, о которых речь шла выше, поскольку мы можем вызвать в воображении [conjure up] изоморфизм с другими потенциально посторонними событиями и состояниями. Тогда мы можем предположить, что этот изоморфизм ограничен каузальным происхождением соответствующих состояний. Однако, это означало бы, что если кассеты будут деформированы в точности одним и тем же способом под воздействием одного и того же магнитного поля, то они тем самым репрезентируют это магнитное поле. Селларс решает эту проблему следующим образом: изоморфизм должен быть более глубоко привязан к функциональной роли состояния, несущего содержание.

В «Быть и быть известным» [“Being and Being Known”] он иллюстрирует это на примере робота, который хранит информацию на похожей магнитной ленте, которая, по его мнению, отображает его окружение в силу изоморфизма между состоянием ленты и состоянием среды. Однако, он также утверждает, что:

Это отображение нельзя абстрагировать из механических и электронных процессов, в которых участвует эта лента. Паттерны на ленте не отображают окружение робота только в силу того, что являются паттернами на ленте. Выражаясь словами Витгенштейна, «метод проекции» карты включает в себя тот способ, которым паттерны на ленте дополняются, изменяются и вызывают ответную реакцию со стороны других компонентов робота. Это карта только в силу физического габитуса робота, т.е. в силу механических и электронных предрасположенностей, которые коренятся, в конечном итоге, в его схеме коммутации¹⁸.

Подводя итог, можно сказать, что ограничения изоморфизма, которые позволяют нам произвести репрезентативное преобразование между состояниями двух систем, касаются не только сходства функциональных данных вывода, но и более комплексного отношения проекции, в котором состояние является посредником между функционально заданными данными ввода и вывода. К примеру, мы можем понимать переменное состояние схемы коммутации пчелы как репрезентирующую путь к источнику нектара, поскольку он варьируется соответствующим образом, когда пчела обнаруживает источник нектара и осуществляет поведение возврата к нему вместе с другими пчёлами. Более того, танец, который пчела исполняет для того, чтобы направить других пчёл к этому источнику, репрезентирует этот путь в той мере, в какой его вариации соответствующим образом соотносятся с поведением следования к этому источнику¹⁹.

Таким образом, для состояния наших перцептивных механизмов быть неконцептуальным и в то же время репрезентативным в этом смысле означало бы, что оно играет функциональную роль в процессе систематического направления [guiding] поведения в соответствии с чувственными данными ввода, которые в некоторой степени независимы от любой роли, которую играет концептуальное содержание в направлении действия, поскольку последнее производно от роли предложений в переходах языкового вывода так же, как перцепция является производна от роли предложений в переходах языкового ввода. Вопрос, таким образом, заключается в том, в какой мере такие состояния могут играть активную роль в переходе от чувствования к представлению (перцепции) без того, чтобы их роль в переходе от чувствования к поведению опосредовалась представлением. Я не ставлю себе здесь цель полностью разрешить данный вопрос²⁰. Однако, я считаю правдоподобным предположение о том, что некоторые такие состояния существуют, поскольку наши перцептивные способности создаются не на пустом месте [out of whole cloth], а основаны на аспектах нашей психологии, которые мы разделяем с неязыковыми животными и доязыковыми младенцами.

4.Универсальное и партитивное содержание

Проведя различие между нерепрезентативным, неконцептуальным и концептуальным содержанием, которое состояния наших перцептивных механизмов могут раскрывать с точки зрения функциональных ролей их компонентов в этих механизмах, теперь я хочу провести на этой основе последующее различие между типами содержания и посмотреть, как это различие может пролить свет на миф о категориальном данном. Различие, которое я хочу провести, заключается в том, что я назову партитивной и универсальной формами содержания. К первым относятся формы содержания, индивидуализация которых зависит от функциональных преобразований, которые специфицируются с точки зрения частных каузальных механизмов, тогда как ко вторым относятся все формы содержания, индивидуализация которых полностью независима от любого рода частных каузальных механизмов. Мы уже проводили подобное различие при рассмотрении различий между содержанием, индивидуализируемым с точки зрения функциональных преобразований, и содержанием, индивидуализируемым с точки зрения чистого изоморфизма. Характеристика последнего совершенно независима в том, что касается механизма, но в конечном счёте не может быть полезна ни в одном каузальном объяснении, будь то психологическом или ином, тогда как характеристика первого, наряду с репрезентативными преобразованиями, которые мы обсуждали, зависит от каузальной структуры механизмов, на языке которых задаются данные вывода.

Однако важно принять во внимание, что хотя концептуальное содержание, которое возникает в результате перцепции, функционально индивидуализировано, оно, тем не менее, универсально в том смысле, который был определён выше. Это объясняется тем, что языковые игры, из которых вытекают функциональные роли, внутренне расширяемы [intrinsically extensible]. Хотя способность каждого отдельного говорящего осуществлять переход языкового ввода связана со структурой его собственных перцептивных механизмов, концепты, которые они вводят в применение, не являются тем самым индикаторами этих механизмов. Хотя процесс, в ходе которого мы проблематизируем и обосновываем отчёты наблюдения, касается адекватного функционирования механизмов, которые их производят, оценивание этого функционирования открыто для споров касательно каузальных взаимоотношений между наблюдаемыми состояниями и системами, которые осуществляют это наблюдение. К примеру, аргументы по поводу наблюдения цвета открыты для информации о цветовых иллюзиях, которые зависят от наших теоретических представлений того, как рецепторы колбочек взаимодействуют со световыми волнами различной длины и того, каким способом информация, которую они производят, интегрируется посредством зрительной коры. Это же теоретическое понимание каузальных взаимоотношений между цветом и светом позволило нам встроить в наши практики новые и более точные измерительные приборы. То же самое применимо и к таким концептам, как температура, давление, масса и т. п., для которых эмпирическая наука позволила нам создать превосходные средства наблюдения и измерения, тем самым улучшив нашу способность применять эмпирические концепты на основе наших партитивных перцептивных механизмов. Короче говоря, концепт, который можно было бы применять только одним способом, не был бы эмпирическим концептом, поскольку предполагается, что данный концепт должен выводимым образом [inferentially] кодировать каузальные закономерности, на которых основываются соответствующие перцептивные механизмы²¹. Таким образом, вполне возможно, что говорящие с совершенно различными каузальными экономиками могут невыводимым образом применять один и тот же концепт, если только их поведение можно соответствующим образом триангулировать изнутри самой игры вопросов и ответов об обоснованиях, поскольку каузальная структура любого данного перцептивного механизма так или иначе поддаётся анализу посредством выведения.

Тем не менее, эта расширяемость и вытекающая из неё универсальность не отменяют того факта, что наши концепты являются достижениями особого рода. Теоретическое понимание каузальной структуры, заложенной в роли наших эмпирических концептов в выведении, стоило нам большого труда. Эта роль в выведении [inferential role], таким образом, есть нечто, что изменяется и растёт по мере того, как научная деятельность пересматривает и уточняет наше понимание²². Этот момент принципиально важен для понимания селларсовского описания категориальной формы и, соответственно, мифа о категориальном данном. В той мере, в какой они индивидуализированы в том, что касается функциональной роли, концепты отображают относительно фиксированные формы функциональной инвариантности во многом так же, как формы функционально индивидуализированного содержания. Подобно тому, как форма в целом состоит из более общих функциональных ролей, которые группируют другие функциональные роли посредством такого рода инвариантностей, так и категориальная форма состоит из тех более общих функциональных ролей, которые является общими для специфически концептуальных ролей. По Селларсу, категории — это просто концепты, которые классифицируют другие концепты таким образом. Важность признания концептов как достижений заключается в том, что это вынуждает нас признать различие между категориальной формой, которая «принадлежит» нашим концептам как концептам, и категориальной формой, которая «принадлежит» нашим концептам как частным попыткам выводимым образом закодировать структуру мира. В результате возникает различие между логическими категориями, которые остаются инвариантными при различных пересмотрах наших концептуальных моделей мира (например, имя собственное, предикат, квантор и т. д.) и эмпирическими категориями, которые раскрывают инвариантные свойства этих моделей, которые, тем не менее, могут быть пересмотрены вместе с ними (например, физический объект, случайное свойство, процесс и т. д.).

Это позволяет нам объяснить миф о категориальном данном и описать его соблазнительный характер. Сначала я процитирую лаконичное описание этой формы мифа, данное Селларсом:

Отказ от мифа о данном означает отказ от идеи, что категориальная структура мира — если он имеет категориальную структуру — налагается на разум, как печатью на расплавленный воск налагается некоторое изображение²³.

Первое, что здесь необходимо раскрыть, — это понятие категориальной структуры мира. Это предмет традиционной метафизики, но при всём многообразии конкурирующих наборов категорий, которые встречаются в традиции, достаточного объяснения их функций, не считая «расчленения природы» [“cutting nature at its joints”]²⁴, практически нет. В наших целях проще всего считать, что это всё то, что эмпирические категории обозначают посредством классификации эмпирических концептов. Существенно то, что в связи с этим возникает вопрос о том, может ли категориальная структура быть отображена при помощи неконцептуальных форм репрезентации, которые мы разделяем с животными и доязыковыми младенцами. Признать это означало бы провести параллель между категориальной формой наших концептуальных систем и тем, что можно было бы назвать феноменологической формой соответствующих репрезентативных механизмов.

Отложим это ненадолго в сторону. Я считаю, что мы можем переформулировать миф следующим образом: он заключается в идее, что существует некая форма универсального перцептивного содержания, которое отлично от эмпирического концептуального содержания, как его описывает Селларс. Это всего лишь утверждение о том, что существует некий специфический смысл, в котором можно было бы сказать, что два абсолютно любых разумных существа имеют один и тот же опыт, не имея при этом одного и того же концептуального понимания этого опыта. Если выразить это на языке нашей направляющей метафоры, это равносильно тому, чтобы рассматривать себя так, как если бы у нас в головах была телевизионная аппаратура, не имеющая определённой каузально-функциональной структуры. Это означает предположение о том, что существует некая разновидность содержания, которая индивидуализируется сама собой, поскольку она в принципе не может индивидуализироваться средствами функционального преобразования между носителями этого содержания. Именно здесь возникает соблазн рассматривать перцептивное содержание как доступное для интроспекции, поскольку он [соблазн] с лёгкостью доходит до рассмотрения интроспекции как принципиально единственного режима доступа к содержанию. Именно такое рассмотрение интроспекции как чего-то единственного в своём роде [sui generis] ведёт к тому, что перцептивное содержание в своей самоиндивидуализации рассматривается как нечто единственное в своём роде. Иллюзия самоиндивидуализации подпитывается посредством неправомерно индивидуализируемого перцептивного содержания на том основании, что мы приписываем ему в качестве объекта репрезентации (например, розовый кубик льда, на который мы оба смотрим), вместо предположения относительно того, как оно репрезентирует то, что оно репрезентирует (например, функциональная роль, которую соответствующие состояния играют в более широкой поведенческой экономике, включающей розовый кубик льда). В силу этого заданное содержание становится универсальным в описанном выше смысле, но только в той мере, в какой оно становится паразитирующим на концептуальном содержании предложений, которые мы используем для описания того, что оно репрезентирует. Именно на этом основании наша способность различать признаки феноменологической формы наших перцептивных механизмов посредством интроспективной способности постижения [apprehension] представляется нам как раскрытие категориальной структуры, которую запечатлел в нашем сознании [impressed upon] сам мир.

Отличительной особенностью категориальной формы мифа о данном является то, что те, кто поддерживают его, могут настаивать на том, что даже если интроспективная рефлексия о том, каким образом мир предстаёт перед нами, не может предоставить нам эпистемологические основания конкретных утверждений относительно мира (эпистемическое данное), она, тем не менее, может играть более общую эпистемологическую роль в организации процесса производства утверждений [making claims] относительно мира, разграничивая категории, которые нам следует использовать для организации наших эмпирических концептов²⁵. Проблема здесь не столько в том, что эпистемологический проект такого рода ошибочен [misguided]. Во всяком случае, из поздних работ Селларса о процессуальной метафизике становится ясно, что он считал такую работу возможной и необходимой²⁶. Проблема заключается в идее, что изучение феноменологической формы наших партитивных перцептивных механизмов какими бы то ни было средствами может внести некий интересный вклад в решение этой задачи.

Здесь я объединяю ряд различных, хотя и пересекающихся дискуссий, терминология которых разнится в различных аспектах. Я не хотел бы приводить полную таксономию и генеалогию фраз «ментальное содержание», «феноменальное содержание» и «чувственное содержание» в литературе, а также различные аспекты, на основании которых они были (или не был как следует) разграничены. Однако, следует отметить, что существует отдельная ветвь дискуссий, которая отводит слову «содержание» применение для рассмотрения случаев репрезентации (см. Susanna Siegel, “The Contents of Perception”). Вопрос заключается в том, является ли «феноменальный характер» перцепции формой репрезентативного содержания, и в какой мере оно является или не является концептуальным. ↵
Отсылка к «феноменологии» здесь подразумевает как вольные рассуждения о том, на что «похож» перцептивный опыт, которые получили распространение в аналитической философии перцепции, и более методологически определённое интроспективное исследование сознания, отсылающее к работам Гуссерля. ↵
Наиболее известное изложение содержится в работе ‘Empiricism and the Philosophy of Mind’ in Science, Perception, and Reality (Atascadero: Ridgeview Publishing, 1963), pp. 127–196. Далее EPM. ↵
James R. O’Shea, Wilfrid Sellars: Naturalism with a Normative Turn (Cambridge: Polity Press, 2007), ch. 5. ↵
Wilfrid Sellars, ‘Being and Being Known’, in Science, Perception, and Reality (Atascadero: Ridgeview Publishing, 1963), pp. 41–59, §37. Далее BBK. ↵
Один из способов проведения этой идеи «организации» состоит в том, чтобы сказать, что объяснительные схемы предоставляют нам методы группировки убеждений относительно обстоятельств системы, которые, будь они истинными, действовали бы в качестве дефазоров [defeasors] для тех материальных случаев выведения, которые кодируют определённые аспекты поведения системы. Это означает, что они предоставляют нам когнитивно доступные способы выделения диапазонов контрфактуальной устойчивости для этих случаев выведения. Необходимость в таких доступных способах сортировки релевантной и нерелевантной информации о каузальных системах (будь то неявные практические способности или более явно формализованные методы) Брэндом обсуждает в 4 главе своей Between Saying and Doing. Далее BSD. ↵
Эти каскадные схемы отлично группируют дефазоры так, как это было отмечено в предыдущей сноске, и тем самым раскрывают модальную структуру пространства возможностей системы. ↵
Следствия из этой идеи первоначально представлены Селларсом в EPM, раздел XII, где он драматизирует происхождение и концептуальное развитие перцептивных способностей к интроспекции внутренних состояний. ↵
Я не первый, кто использует аналогию с телевизионной аппаратурой, чтобы попытаться прояснить элементы селларсовского описания перцепции. Эдмонд Райт [Edmond Wright] использует ту же аналогию, пытаясь объяснить селларсовское описание чувственного содержания, или то, что он называет «чувствуемое» [“sensa”] или «сырые ощущения» [“raw feels”] (‘A Defence of Sellars’, Philosophy and Phenomenological Research, Sept. 1985, Vol. XLVI, No. 1, pp. 73–90). ↵
Самого Селларса можно обвинить в подобном утверждении в BBK (§40). ↵
Природа связи между языком и мышлением, предполагаемая этой методологической позицией, остаётся спорной. В своей ранней работе Селларс ограничивается обсуждением частных эпизодов мышления как производных от языковых «мыслей вслух» [“thinkings-out-loud”], поскольку первые могут быть поняты с точки зрения их функциональной роли в производстве последних (ср. BBK, ‘Some Reflections on Language Games’ in Science, Perception, and Reality (Atascadero: Ridgeview Publishing, 1963), pp. 321–358. Далее SRLG.), но в своих более поздних работах он пытается учесть существование частных эпизодов мышления (например, у неязыковых животных), которые не имеют такой функциональной связи с языковым выражением (‘Mental Events’, Philosophical Studies, 1981, Vol. 39, No. 4, pp. 325–345.). Однако, другие авторы, которые восприняли эту методологическую позицию его ранних работ, отвергли этот более поздний поворот (Robert Brandom, Making It Explicit (Cambridge, MA: Harvard University Press, 1994), ch.3, §5). Здесь в мои намерения не входит попытка разрешения этого вопроса. ↵
Более подробное изложение этих идей можно найти в SRLG. ↵
В BBK (раздел II) Селларс проводит различие между двумя типами репрезентации: обозначение и отображение. Первый характерен только для концептуально артикулированных репрезентаций пользователей языка, в то время как второй является общим для тех видов преобразования и обозначения окружающей среды, которые мы разделяем с неязыковыми животными. Подробнее о последнем будет сказано ниже, но стоит отметить, что попытка Брэндома объяснить репрезентацию с точки зрения выведения в MIE можно рассматривать как попытку сформулировать первый тип. ↵
MIE, глава. 4. ↵
W. V. O Quine, Word and Object (Cambridge, MA: MIT Press, 1960), глава. 2. ↵
Thomas Metzinger, The Ego Tunnel (New York: Basic Books, 2009), глава 2. ↵
См. сноску 13. ↵
BBK, §40. ↵
Этот пример восходит к Селларсу (SRLG, §§14–15), но он и связанное с ним описание отображения более подробно разработаны Рут Милликан (Language: A Biological Model (Oxford: Clarendon Press, 2005) pp. 96–98). ↵
Это одна из областей, в которой работа Селларса в области философии сознания могла бы плодотворно скрещиваться с идеями в духе Хайдеггера, поскольку акцент на способностях справляться с окружающей средой практическим образом последнего, которая не предполагает выведения, но, тем не менее, может прерываться и корректироваться в соответствии с ним, предлагает способ осмысления того, как такие состояния могут быть задействованы в механизмах, лежащих в основе наших поведенческих диспозиций. ↵
Эта связь между эмпирическими концептами и каузальной модальностью подробно разработана в работе Селларса ‘Concepts as Involving Laws and Inconceivable Without Them’ (in Philosophy of Science, Oct. 1948, Vol. 15, pp. 287–313) и исследуется далее Брэндомом в BSD, главы 4–6. ↵
В связи с этим возникают вопросы о степени сходства функциональной роли, необходимой для одинаковости концептуального содержания, которые должны оставаться за рамками данной работы, чтобы не втягивать нас в дебаты об одинаковости значения, которые бурно ведутся в философии языка по крайней мере начиная с ‘Two Dogmas of Empiricism’ Куайна (The Philosophical Review, 1951, Vol. 60, pp. 20–43.) и связанных с ними дебатов об одинаковости референции теоретических терминов между различными теориями, которые расцвели вслед за этим в философии науки. ↵
Wilfrid Sellars, ‘Foundations for a Metaphysics of Pure Process: The Carus Lectures of Wilfrid Sellars’, The Monist, Jan. 1981, Vol. 64, No. 1, pp. 3–90, Lecture I, §45. Далее FMPP. ↵
Это метафора с длинной историей, берущей начало в Федре Платона (trans. Robin Waterfield (Oxford: Oxford University Press, 2002), §§265d-266a). ↵
Феноменологический проект Гуссерля и та роль, которую в нём играет понятие категориальной интуиции, являются парадигмальными примерами данного подхода (ср. Ideas Pertaining to a Pure Phenomenology and to a Pure Phenomenological Philosophy: First Book. (Kluwer Academic Publishers, 1982)). ↵
Ср. FMPP. ↵

Телевизор в голове?

Содержание, функциональное преобразование и миф о данном

1.Перцепция и объяснение

2.Содержание и объяснение

3.Перцепция, репрезентация и представление

4.Универсальное и партитивное содержание

Последние посты

Архивы

Категории