Бог стар и безумен, он потрошит себя бритвой в заброшенном доме, одинокий и никому не нужный.Э. Меридж
Порождённый (1990)
Бог. Необычно слышать подобные формулировки во времена массового потребления «сакрализованных» знаков в виде рыночных товаров, где сам знак-интерпретатор заменяет объективную суть предмета, где потеряны векторы, где правда и ложь смешались в потоке информационного шума, а фундаменталы давно стёрлись или выродились в фундаменталы-эрзац.
Симуляция — это уже не симуляция территории, референциального сущего, субстанции. Она — порождение моделей реального без оригинала и реальности: гиперреального.Ж. Бодрийяр
Симулякры и симуляция (1981)
Что остаётся делать в описанной выше ситуации? Верно — бесконечная экстраполяция, усиливающийся гедонистический императив, смягчающий небытие, которое обязательно даст о себе знать, как только этот милый уроборос хотя бы на мгновение разомкнётся. Но единственный ли это путь? Кажется, ещё есть архаичный регресс в бессознательные структуры. Ему действительно следует отдать должное — Нью Эйдж, традиционализм, парапсихологичный эзотеризм, неогностицизм и тому подобные явления тоже, в свою очередь, успешно превращают железобетон урбана в болото знаков, архетипов, образов и символов, где бедное человеческое сознание теряет всякие точки опоры, а после первой дозы пейота или марки с красивой картинкой заболевает параноидной шизофренией. На наши необъятные клептократические просторы всё вышеперечисленное также распространяется, приобретая наиболее вычурные формы, наиболее безумные сочетания.
Время. Время становится… Странным. Прошло сорок минут с тех пор, как я проглотил три дозы мухомора. Пока ни малейшего эффекта. Внезапно меня охватывает уверенность, что этот дом живой, и пытается со мной общаться. В своей крошечной замкнутой вселенной две огромные мерцающие рыбы-клоуна скользят навстречу друг другу, и образуют символ зодиакальных Рыб. Рыбы. Астрологическое соответствие карте «Луна» из колоды Таро. Символ испытания и инициации. Смерти и перерождения.Г. Моррисон
Лечебница Аркхэм: Дом скорби на скорбной земле (1989)
Шизофрения. Как ни крути, этот медицинский термин отличное описание происходящей на данный момент «ситуации» постмодерна. Разлад всех сфер, ведь утрачена связь с реальностью, а сама реальность заменена бредовой интерпретацией. Кристаллизуется некое ощущение, что где-то был поворот-не-туда. Мартин Хайдеггер скажет вам, что поворот-не-туда случился во времена формирования привычного нам с вами языка, но обойдём Мартина Хайдеггера и слегка проанализируем иной отрезок истории.
Проведём маркировку привычных этапов европейской и околоевропейской истории: «премодерн», «модерн», «постмодерн». Когда маркировка завершена, стоит тезисно пройтись и одновременно отметить: границы данных явлений размыты и есть много «но». Премодерн характеризуется фундаменталом в виде Бога, пусть он и трансцендентен, но человек всё равно направлен на него, он всё равно получает онтологическую опору, он получает модель поведения, он получает возможность объяснять объекты и явления, хоть и иррационально. Далее следует оттепель «теоцентризма», и наступает великий и могучий модерн: реформация, человек плавно и постепенно осознаёт, что он сам по себе велик и прекрасен как Индивид, расцветает гуманизм, в глотку кричат о том, что наука «заменит устаревшие картины мира». Как бы не так. Следом идёт постмодерн, и он явно дал понять, что наука была отчуждена от общества modernity, «приматское начало» взяло верх в паре с развивающимся капитализмом. Базовый индивид прокис как молоко, утратил вектор, предпочтя самозамыкание в границах эго, затерялся в товарных знаках и рыночных достижениях.
«Точка бифуркации — критическое состояние системы, при котором система становится неустойчивой относительно флуктуаций и возникает неопределённость: станет ли состояние системы хаотическим или она перейдёт на новый, более дифференцированный и высокий уровень упорядоченности». — Именно так возможно описать состояние дел на данный промежуток времени. Но что можно считать «хаотическим состоянием»? Ответ вам хорошо известен — терминальный киберпанк. Анализируя само понятие «киберпанк», можно выявить ту самую формулу: «high tech — low life», в сути которой стагнирующие общественные модели, чаще всего в лице экстраполированного до корпоратократии капитализма, узурпировавшего те самые высокие технологии, вызвав непросветный декаданс, который смело можно будет повторно называть «Концом Истории». С другой стороны давят восточные теократы-фундаменталисты, вонзаясь как раскалённый нож в масло, пока предпринимаются попытки объяснения того, что в европейском логосе следует бороться с онтологическим фашизмом во всех его проявлениях, одновременно амбивалентно заходя с «естественных прав человека», возможно даже понимая степень мифологичности данного концепта по Барту. Параллельно другие окололиберальные представители во всю «обобщают опыт XX века», гиперболически заключая, что любые масштабные попытки изменения общества приведут в ГУЛаг: этого нельзя, это тоталитаризм, — пресекая тем самым иные видения альтернативного будущего.
В этой ситуации одинаково беспомощны и посредственность и гениальность. Должен вам сказать, что мы совсем не хотим завоевывать никакой Космос. Мы хотим расширить Землю до его границ. Мы не знаем, что делать с другими мирами. Нам не нужно других миров. Нам нужно зеркало. Мы бьемся над контактом и никогда не найдем его. Мы в глупом положении человека, рвущегося к цели, которой он боится, которая ему не нужна. Человеку нужен человек…Солярис, реж. А. Тарковский (1972)
Европоцентризм начинает расходиться по швам, капитал — набирать критическую массу, а вместе с ними «естественные» категории социальных конструктов, проект гуманизма, видение «исконно человеческого». Глобализация рассыпает в столкновениях априорные установки культур. В конечном итоге всё это закономерно выливается в уничтожение среды обитания мыслящих человеческих субъектов, абсурдный театр грубых мифов и оправданий/обесцениваний бытия, в деструдо.
Что же в таком случае можно предложить на роль «более высокого уровня упорядоченности»? Эту роль можно отдать постгуманизму, дифференцированного от архаики и анархо-капиталистического корпоратократизма, ибо данные явления также могут заключить в себя его фабулы. Постгуманизм переосмысляет результаты модерна, возвращая науку в стержень общества, понятую как «критическое очищение разума от мифа», являясь в этом смысле «модерном по-новому» — неомодерном. Шизофрению лечат нейролептиками — это наш нейролептик против общественной шизофрении.
…> Теперь я вижу преимущества безумия, поскольку эта страна не имеет ни законов, ни границ. Мне жаль несчастные тени, заключённые в евклидову тюрьму здравого рассудка.Г. Моррисон
Лечебница Аркхэм: Дом скорби на скорбной земле (1989)
Познающий постгуманизм с примесью сциентичности демифологизирует пространство, расшифровывая знаки и символы, создаёт стержень реального, возводя онтологию не в тотальность, а в план, формируя вектор развития и интенцию для сознания, подкрепляя всё это технократической формацией, являясь прямой тропинкой из постмодерна и стагнации, учитывая как и его опыт, так и опыт модерна. В свою очередь интерес к нему и смежным явлениям растёт: многочисленные партии, совсем недавно представитель от таких партий баллотировался на выборы в президенты США, лекции, книги, споры, et cetera, et cetera. Технологический детерминизм нашей эпохи воистину сильный рычаг: он или заставит человека поменять отношение к самому себе и объективному миру, или подтолкнёт к экстерминатусу. Но настанет ли это всё до краха, или зацветёт на обломках сгнивших киберпанковых формаций? И настанет ли вообще? И в каком виде?
Постгуманизм — это акт деконструкции и десакрализации. Присутствие в отсутствии. Мы не познали, но безостановочно познаём, приближаясь к постчеловеку.