Постгуманистическое будущее литературы

Что значит быть писателем после смерти значения

[Доклад, про­чи­тан­ный 2 июня 2015 года для Иссле­до­ва­тель­ской груп­пы пост­че­ло­ве­че­ской эсте­ти­ки (Posthuman Aesthetics Research Group) в Орхус­ском университете]

Абстракт: Вот уже несколь­ко веков нау­ка дела­ет преж­де неви­ди­мое — зри­мым, и таким обра­зом про­из­во­дит рево­лю­цию в пони­ма­нии тра­ди­ци­он­ных обла­стей зна­ния и нашей вла­сти над ними. Прак­ти­че­ски все умо­зри­тель­ные при­зра­ки были изгна­ны из наше­го мира, «рас­кол­до­ва­ны», и теперь нако­нец-то этот нена­сыт­ный инсти­тут при­нял­ся за чело­ве­ка: он пред­ста­ёт тем, чем явля­ет­ся на самом деле. Дей­стви­тель­но ли мы — послед­няя из древ­них иллю­зий? Неуже­ли гро­мад­ная хри­пя­щая гру­да гума­низ­ма — порож­де­ние ско­рее неве­же­ства, неже­ли про­зре­ния? У нас есть вес­кие дово­ды в поль­зу это­го, и по мере того, как когни­тив­ные нау­ки всё глуб­же про­би­ра­ют­ся в хит­ро­спле­те­ния нашей био­ло­гии, тени «наи­худ­ше­го сце­на­рия» толь­ко плот­нее затя­ги­ва­ют гори­зонт. Быть писа­те­лем в наше вре­мя озна­ча­ет осед­лать этот пара­докс, — и отбро­сить разом все спо­со­бы ком­му­ни­ка­ции, проч­но уко­ре­нён­ные в наших пред­став­ле­ни­ях об аутен­тич­но­сти и нахо­дя­щи­е­ся теперь в про­цес­се демон­та­жа или, хуже того, симу­ля­ции. Если писа­тель­ство — это спо­соб визу­а­ли­за­ции, взы­ва­ю­щий к некой при­знан­ной чело­веч­но­сти, как же оно воз­мож­но во вре­ме­на, когда всё вокруг и без того про­яс­не­но и нече­ло­веч­но? Все рево­лю­ции тре­бу­ют экс­пе­ри­мен­та, но слиш­ком часто экс­пе­ри­мен­ти­ро­ва­ние заво­дит в замкну­тый круг соци­аль­но инерт­ных про­из­вод­ства и потреб­ле­ния. Нынеш­няя рево­лю­ция, как я пока­жу, тре­бу­ет куль­тур­ных ору­дий, кото­ры­ми мы всё ещё не обла­да­ем (или кото­рые не уме­ем исполь­зо­вать), а так­же тако­го рода чув­стви­тель­но­сти, кото­рую суще­ству­ю­щие куль­тур­ные эли­ты спо­соб­ны толь­ко лишь пре­дать ана­фе­ме. Писа­тель­ство в 21 веке тре­бу­ет отри­нуть наше спе­ку­ля­тив­ное про­шлое и взгля­нуть на лите­ра­ту­ру как прак­ти­ку в состо­я­нии бес­пре­це­дент­но­го кри­зи­са, «куль­тур­ной отбра­ков­ки». И самое важ­ное: писать после смер­ти зна­че­ния озна­ча­ет обра­щать­ся к тому, чем мы на самом деле явля­ем­ся, а не к бес­чис­лен­ным тще­слав­ным обра­зам, про­дик­то­ван­ным уста­рев­шей традицией.

Итак, все мы при­зна­ём рево­лю­ци­он­ный потен­ци­ал тех­но­ло­гий и порож­да­ю­щей их нау­ки. Спра­вед­ли­во будет ска­зать, что все мы ожи­да­ем от нау­ки ради­каль­ной пере­строй­ки тех тра­ди­ци­он­ных обла­стей, кото­рые попа­дут в сфе­ру её инте­ре­сов. Более того, все мы соглас­ны, что чело­век — все­го лишь одна из таких обла­стей. Мы все пони­ма­ем, что назре­ва­ет некая революция…

Един­ствен­ный насто­я­щий вопрос — насколь­ко ради­каль­но чело­век будет пере­стро­ен. И вот на это взгля­ды у всех раз­ли­ча­ют­ся, при­чём весь­ма пред­ска­зу­е­мым обра­зом. Какую бы пози­цию люди ни зани­ма­ли, они что-то гово­рят о когни­тив­ном ста­ту­се тра­ди­ци­он­ной гума­ни­сти­че­ской мыс­ли. Нау­ка обра­ща­ет тра­ди­ци­он­ные онто­ло­ги­че­ские воз­зре­ния в миф, сда­ёт их в архив исто­рии идей. И посколь­ку все они рав­но­прав­ны, сле­ду­ет пред­по­ло­жить, что нау­ка так­же пре­вра­тит в миф и тра­ди­ци­он­ные онто­ло­ги­че­ские воз­зре­ния каса­тель­но чело­ве­ка. Утвер­ждать, буд­то тра­ди­ци­он­ные онто­ло­ги­че­ские взгля­ды на чело­ве­ка не постиг­нет судь­ба всех про­чих тра­ди­ци­он­ных онто­ло­ги­че­ских взгля­дов, рав­но­силь­но утвер­жде­нию, буд­то их рав­но­пра­вию при­хо­дит конец, едва раз­го­вор захо­дит о чело­ве­ке, и уж по край­ней мере в этой, одной-един­ствен­ной, обла­сти тра­ди­ци­он­ные мето­ды позна­ния дей­стви­тель­но рас­кры­ва­ют нам реаль­ное поло­же­ние вещей.

Назо­вём эту сто­ро­ну спо­ра пози­ци­ей гума­ни­сти­че­ской исклю­чи­тель­но­сти. Любая точ­ка зре­ния, кото­рая утвер­жда­ет или пред­по­ла­га­ет, что фун­да­мен­таль­ная рево­лю­ция нау­ки обой­дёт сто­ро­ной наше пони­ма­ние чело­ве­ка, под­ра­зу­ме­ва­ет, что чело­век поче­му-то суще­ству­ет на совер­шен­но осо­бых пра­вах. Учи­ты­вая недо­опре­де­лён­ность пред­ме­та обсуж­де­ния, глу­бо­кую инсти­ту­ци­о­на­ли­зи­ро­ван­ность гума­ни­тар­ных наук, а так­же чисто чело­ве­че­ское при­стра­стие раци­о­на­ли­зи­ро­вать соб­ствен­ное тще­сла­вие и свое­ко­ры­стие, вовсе не уди­ви­тель­но, что гро­мад­ное боль­шин­ство тео­ре­ти­ков при­дер­жи­ва­ет­ся имен­но таких пози­ций. Как нам теперь извест­но, суще­ству­ет мно­го, очень мно­го спо­со­бов отста­и­вать исклю­чи­тель­ность, но попро­сту невоз­мож­но аргу­мен­ти­ро­ван­но выбрать сре­ди них какой-то один.

Пола­гаю, мож­но ска­зать, что общим для них всех явля­ет­ся клю­че­вая тео­ре­ти­че­ская функ­ция, кото­рую они при­пи­сы­ва­ют зна­че­нию. Дру­гая общая чер­та — то, как охот­но они при­бе­га­ют к пей­о­ра­ти­вам на стра­же рубе­жей соб­ствен­но­го дис­кур­са. Как толь­ко вы стал­ки­ва­е­тесь с таки­ми тер­ми­на­ми, как «сци­ен­тизм», или «пози­ти­визм», или «редук­ци­о­низм», при­ме­нён­ны­ми без како­го-либо сопут­ству­ю­ще­го обсуж­де­ния аргу­мен­тов про­тив тра­ди­ци­он­но­го гума­низ­ма, може­те быть прак­ти­че­ски уве­ре­ны: перед вами при­мер дис­кур­са с пози­ций исклю­чи­тель­но­сти. Само собой, одно из важ­ней­ших огра­ни­че­ний недо­опре­де­лён­ных дис­кур­сов, сохра­ня­ю­щих ста­тус-кво, — то, что их адеп­ты крайне ред­ко наты­ка­ют­ся на гра­ни­цы соб­ствен­но­го дис­кур­са; а пото­му они под­вер­же­ны иллю­зии «един­ствен­но­го стрел­ка в горо­де», что при­во­дит к само­уве­ко­ве­чи­ва­нию всех их дог­ма­ти­че­ских добродетелей.

Думаю, спра­вед­ли­во обо­зна­чить мой худо­же­ствен­ный и фило­соф­ский про­ект как после­до­ва­тель­ную кри­ти­ку гума­ни­сти­че­ской исклю­чи­тель­но­сти, попыт­ку пока­зать, что подоб­ные взгля­ды — не более, чем позд­ней­шая (и пото­му наи­бо­лее труд­ная для раз­об­ла­че­ния) попыт­ка интел­лек­ту­аль­ной раци­о­на­ли­за­ции абсо­лют­но зауряд­но­го тще­сла­вия, осо­бый спо­соб отде­лить чело­ве­че­ство — или по край­ней мере неко­то­рую его избран­ную часть — от природы.

Моя сто­ро­на спо­ра — очень оди­но­кое место. Ибо я утвер­ждаю, что люди онто­ло­ги­че­ски никак не выде­ля­ют­ся, и, соот­вет­ствен­но, науч­ная рево­лю­ция чело­ве­ка будет столь же все­объ­ем­лю­щей, как и науч­ная рево­лю­ция в любой дру­гой обла­сти. Вся моя карье­ра состо­ит в обос­но­ва­нии наи­худ­ше­го сце­на­рия, буду­ще­го, где чело­ве­че­ство ока­жет­ся столь же рас­кол­до­ван­ным — и ров­но настоль­ко же раз­вен­чан­ным — как и космос.

Я пони­маю, поче­му на моей сто­роне спо­ра столь пустын­но. Но, как бы то ни было, одно из досто­инств моей точ­ки зре­ния состо­ит в её спо­соб­но­сти объ­яс­нить соб­ствен­ную контринтуитивность.

Заду­май­тесь об этом. Что озна­ча­ет утвер­жде­ние, что зна­че­ние мерт­во? Уж точ­но это некая ино­ска­за­тель­ная гипер­бо­ла, или хуже того, без­от­вет­ствен­ный алар­мизм. Что же ещё мои утвер­жде­ния могут озна­чать?

«Зна­че­ние», на мой взгляд, умрёт дву­мя смер­тя­ми: одна тео­ре­ти­че­ская, или фило­соф­ская, дру­гая же — прак­ти­че­ская, или функ­ци­о­наль­ная. В то вре­мя, как пер­вая смерть пред­став­ля­ет собой фун­да­мен­таль­ный куль­тур­ный пере­во­рот, срав­ни­мый с дар­ви­нов­ской тео­ри­ей эво­лю­ции, вто­рая смерть явля­ет­ся фун­да­мен­таль­ным био­ло­ги­че­ским пере­во­ро­том, пере­строй­кой когни­тив­ной сре­ды, более глу­бо­кой, чем любая из преж­де видан­ных человечеством.

«Тео­ре­ти­че­ское зна­че­ние» попро­сту обо­зна­ча­ет все эти бес­чис­лен­ные тео­рии интен­ци­о­наль­но­сти, нагро­мож­дён­ные чело­ве­че­ством на про­бле­му чело­ве­ка. Подав­ля­ю­щую часть тра­ди­ци­он­ной фило­соф­ской мыс­ли о при­ро­де чело­веч­но­сти. И вся эта фор­ма зна­че­ния, по мое­му убеж­де­нию, абсо­лют­но мерт­ва. Люди забы­ва­ют, что любое науч­ное откры­тие пред­став­ля­ет собой такую сто­ро­ну чело­ве­че­ской при­ро­ды, кото­рую чело­ве­че­ская при­ро­да склон­на игно­ри­ро­вать. Мы, про­сто в силу эмпи­ри­че­ско­го фак­та, фун­да­мен­таль­но сле­пы к тому, чем мы явля­ем­ся и что мы дела­ем. Подоб­но тра­ди­ци­он­ным тео­ре­ти­че­ским взгля­дам из дру­гих обла­стей, все тра­ди­ци­он­ные тео­ре­ти­че­ские убеж­де­ния отно­си­тель­но чело­ве­ка пре­не­бре­га­ют инфор­ма­ци­ей, порож­да­ю­щей науч­ную интер­пре­та­цию. Вопрос в том, что же эта есте­ствен­но игно­ри­ру­е­мая инфор­ма­ция (ЕИИ) значит.

Про­бле­ма, кото­рую ЕИИ ста­вит перед тра­ди­ци­он­ны­ми гума­ни­тар­ны­ми нау­ка­ми, носит экзи­стен­ци­аль­ный харак­тер. Если пред­по­ло­жить, что сово­куп­ность всех откры­тий когни­тив­ной нау­ки реле­вант­на поня­тию чело­ве­ка во всех смыс­лах, мож­но опре­де­лён­но утвер­ждать, что тра­ди­ци­он­ные гума­ни­тар­ные нау­ки уже блуж­да­ют в сумер­ках отри­ца­ния. Стра­те­гия тра­ди­ци­о­на­ли­ста, само собой, сво­дит­ся к ещё более глу­бо­ко­му дроб­ле­нию обла­стей зна­ния, что­бы предо­ста­вить аргу­мен­ты и при­ме­ры, кото­рые пока­жут­ся спо­соб­ны­ми огра­ни­чить при­ме­ни­мость ЕИИ. Одна­ко про­бле­ма этой стра­те­гии в том, что она абсо­лют­но пре­врат­но истол­ко­вы­ва­ет вызов, кото­рый ЕИИ бро­са­ет ей. Тра­ди­ци­он­ные гума­ни­тар­ные нау­ки как когни­тив­ные дис­ци­пли­ны вхо­дят в область ком­пе­тен­ций когни­тив­ных наук. Мож­но допу­стить, что раз­лич­ные аспек­ты наук о чело­ве­ке вовсе не обя­за­ны учи­ты­вать ЕИИ, но по-преж­не­му наста­и­вать, что наше тео­ре­ти­че­ское зна­ние об этих аспек­тах в целом — всё-таки обязано…

И совер­шен­но оче­вид­но, что так и есть.

Вопрос «Насколь­ко мы можем дове­рять „рефлек­сии над соб­ствен­ным опы­том“?» явля­ет­ся науч­ным вопро­сом. К при­ме­ру, какие мета­ко­гни­тив­ные спо­соб­но­сти необ­хо­ди­мы, что­бы выве­сти «усло­вия воз­мож­но­сти» из опы­та? Более того, како­го рода мета­ко­гни­тив­ные спо­соб­но­сти необ­хо­ди­мы для созда­ния прав­до­по­доб­но­го опи­са­ния фено­ме­но­ло­ги­че­ско­го опы­та? Отве­ты на подоб­но­го рода вопро­сы чрез­вы­чай­но зави­сят от жиз­не­спо­соб­но­сти тра­ди­ци­он­ных семан­ти­че­ских мето­дов тео­ре­ти­зи­ро­ва­ния о чело­ве­ке. В наи­худ­шем слу­чае отве­ты на эти и дру­гие свя­зан­ные вопро­сы систе­ма­ти­че­ски дис­кре­ди­ти­ру­ют все фор­мы «фило­соф­ской рефлек­сии», кото­рые не смо­гут при­нять во вни­ма­ние ЕИИ.

ЕИИ, дру­ги­ми сло­ва­ми, озна­ча­ет, что фило­соф­ское зна­че­ние мерт­во.

«Прак­ти­че­ское зна­че­ние» отно­сит­ся к повсе­днев­ной при­ме­ни­мо­сти наших интен­ци­о­наль­ных выра­же­ний, тому, как мы исполь­зу­ем сло­ва, вро­де «зна­чит», при реше­нии широ­ко­го мно­же­ства прак­ти­че­ских, ком­му­ни­ка­тив­ных задач. Эта фор­ма зна­че­ния выжи­ла и про­дол­жит функ­ци­о­ни­ро­вать, но толь­ко с посто­ян­но умень­ша­ю­щей­ся сте­пе­нью эффек­тив­но­сти. Наши повсе­днев­ные интен­ци­о­наль­ные выра­же­ния рабо­та­ют надёж­но и без осо­бых уси­лий в широ­ком мно­же­стве социо-ком­му­ни­ка­тив­ных кон­тек­стов, несмот­ря на систе­ма­ти­че­ское игно­ри­ро­ва­ние всех откры­тий когни­тив­ной нау­ки. Они предо­став­ля­ют рабо­чие реше­ния даже в усло­ви­ях недо­ста­точ­ной информации.

Эта эври­сти­че­ская часть когни­тив­ной систе­мы функ­ци­о­ни­ру­ет на базе неко­то­рых эко­ло­ги­че­ских инва­ри­ан­тов и реша­ет те про­бле­мы, кото­рые в про­тив­ном слу­чае пред­ста­ли бы труд­но­раз­ре­ши­мы­ми. Её эко­ло­гии адап­тив­ны. Если бы нам при­шлось пола­гать­ся на ЕИИ, что­бы, к при­ме­ру, ори­ен­ти­ро­вать­ся в соци­аль­ной сре­де, у нас бы попро­сту ниче­го не вышло. К сча­стью, нам это и не нуж­но, по край­ней мере, что каса­ет­ся широ­ко­го мно­же­ства соци­аль­ных про­блем. До тех пор, пока чело­ве­че­ские моз­ги обла­да­ют оди­на­ко­вой внут­рен­ней орга­ни­за­ци­ей и воз­мож­но­стя­ми, один мозг бук­валь­но может игно­ри­ро­вать дру­гой при реше­нии про­блем, в кото­рые вовле­че­ны дру­гие моз­ги. Он может про­сто совер­шить пры­жок к умо­за­клю­че­нию, не обла­дая ника­кой реаль­ной инфор­ма­ци­ей о про­ис­хо­дя­щем на самом деле.

Но, пере­фра­зи­руя Дядю Бена, вели­кая эко­но­мия мыш­ле­ния при реше­нии про­блем вле­чёт и вели­кий потен­ци­ал созда­ния про­блем. Эври­сти­че­ские реше­ния име­ют эко­ло­ги­че­скую при­ро­ду; для их функ­ци­о­ни­ро­ва­ния тре­бу­ет­ся, что­бы раз­лич­ные эко­ло­ги­че­ские харак­те­ри­сти­ки оста­ва­лись посто­ян­ны­ми. Неко­то­рые насе­ко­мые, преж­де все­го мотыль­ки, при­ме­ня­ют «попе­реч­ное ори­ен­ти­ро­ва­ние», выдер­жи­вая фик­си­ро­ван­ный угол по направ­ле­нию к луне для нави­га­ции. Габа­рит­ные огни обма­ны­ва­ют этот эври­сти­че­ский меха­низм, и в резуль­та­те, в погоне за усколь­за­ю­щим направ­ле­ни­ем, насе­ко­мое летит на свет. Изме­не­ния сре­ды, дру­ги­ми сло­ва­ми, вле­кут когни­тив­ные послед­ствия, кото­рые зави­сят от суще­ству­ю­щих недо­стат­ков меха­низ­ма. Эври­сти­че­ская эффек­тив­ность чре­ва­та появ­ле­ни­ем уязвимостей.

И отсю­да сле­ду­ет не толь­ко воз­мож­ность «корот­ко­го замы­ка­ния» эври­стик, но и то, что их мож­но взло­мать. Вспом­ни­те о повсе­мест­но исполь­зу­е­мых инсек­ти­цид­ных лам­пах. Или посмот­ри­те на трост­ни­ко­вых камы­шо­вок, — они пред­став­ля­ют собой один из самых дра­ма­тич­ных при­ме­ров эври­сти­че­ской уяз­ви­мо­сти в при­ро­де. Систе­ма, кото­рая поз­во­ля­ет им рас­по­зна­вать яйца и потом­ство, обла­да­ет настоль­ко низ­ким раз­ре­ше­ни­ем (и имен­но пото­му весь­ма эко­но­мич­на), что кукуш­ки регу­ляр­но пара­зи­ти­ру­ют на их гнёз­дах: они остав­ля­ют там свои гро­мад­ные яйца и птен­цов, уни­что­жа­ю­щих попут­но мест­ное потом­ство. Но камы­шов­ки покор­но выси­жи­ва­ют и выкарм­ли­ва­ют тех до самой зре­ло­сти, — и эта под­ме­на оче­вид­на толь­ко на чело­ве­че­ский взгляд.

У всех когни­тив­ных систем, в силу их огра­ни­че­ний, суще­ству­ет то, что мож­но назвать Про­стран­ством Кру­ше­ния — это все воз­мож­ные спо­со­бы, кото­ры­ми эти систе­мы могут сло­мать­ся (как в слу­чае габа­рит­ных огней и мотыль­ков). И так­же у них суще­ству­ет пере­кры­ва­ю­ще­е­ся с пер­вым Про­стран­ство Взло­ма — все воз­мож­ные спо­со­бы, кото­рые поз­во­ля­ют кон­ку­рен­там вос­поль­зо­вать­ся дан­ной систе­мой (как в слу­чае трост­ни­ко­вых камы­шо­вок и куку­шек, или же мотыль­ков и инсек­ти­цид­ных ламп).

Смерть прак­ти­че­ско­го зна­че­ния обо­зна­ча­ет попро­сту воз­рас­та­ю­щую непри­год­ность интен­ци­о­наль­ных выра­же­ний для надёж­но­го реше­ния соци­аль­ных про­блем в ради­каль­но изме­нив­ших­ся соци­о­ко­гни­тив­ных сре­дах. Даже в этот самый момент наша сре­да ста­но­вит­ся всё более «разум­ной», она всё с боль­шей веро­ят­но­стью ста­вит наши интен­ци­о­наль­ные инту­и­ции в такие обсто­я­тель­ства, к кото­рым те, со всей оче­вид­но­стью, не при­спо­соб­ле­ны. Нас очень ско­ро ста­нут окру­жать бес­чис­лен­ные «псев­до­аген­ты», систе­мы, спе­ци­аль­но раз­ра­бо­тан­ные, что­бы взла­мы­вать наше пове­де­ние — исполь­зо­вать Про­стран­ство Взло­ма, порож­дён­ное огра­ни­че­ни­я­ми наших эври­стик — при помо­щи ЕИИ. В сово­куп­но­сти с «умны­ми тех­но­ло­ги­я­ми» ЕИИ пре­вра­ти­ло взлом потре­би­те­ля в широ­кую иссле­до­ва­тель­скую про­грам­му. Наши соци­аль­ные сре­ды изме­ня­ют­ся, наша род­ная ком­му­ни­ка­тив­ная сре­да оби­та­ния под­вер­га­ет­ся раз­ру­ше­нию, и теперь наши ору­дия всё чаще будут под­во­дить нас.

И там, где ЕИИ самим сво­им суще­ство­ва­ни­ем упразд­ня­ет тра­ди­ци­он­ные тео­ре­ти­че­ские пред­став­ле­ния о зна­че­нии (обна­ру­жи­вая гра­ни­цы при­ме­ни­мо­сти рефлек­сии), она дела­ет реше­ние прак­ти­че­ских задач посред­ством интен­ци­о­наль­ных выра­же­ний (прак­ти­че­ское зна­че­ние) всё более неэф­фек­тив­ным, посколь­ку откры­ва­ет пер­спек­ти­вы инду­стри­аль­ной экс­плу­а­та­ции Про­стран­ства Взло­ма. Зна­че­ние мерт­во, — и в каче­стве иссле­до­ва­тель­ской про­грам­мы вто­ро­го поряд­ка, и, что ещё более тре­вож­но, в каче­стве меха­низ­ма реше­ния прак­ти­че­ских задач пер­во­го поряд­ка. И вот в таком мире писа­те­ли — твор­цы смыс­лов — теперь живут и для тако­го мира пишут. Како­во созда­вать «кон­тент» в таком мире? Что зна­чит писать после смер­ти значения?

Вопрос оста­ёт­ся откры­тым настоль­ко, насколь­ко толь­ко воз­мож­но. Ответ на него зави­сит толь­ко от того, насколь­ко ради­каль­ны­ми ока­жут­ся пере­ме­ны в нау­ках о чело­ве­ке. Всё здесь вно­ве и зано­во, дру­зья. Дос­ка вытер­та насухо.

[Я исполь­зо­вал сле­ду­ю­щие направ­ле­ния раз­ви­тия дис­кус­сии]

Писательство без потомков

Ни один Худож­ник боль­ше не может наде­ять­ся, что потом­ки испра­вят сего­дняш­ние внут­ри­г­руп­по­вые неспра­вед­ли­во­сти. Он сам дол­жен идти на кон­такт, или же рис­ку­ет ока­зать­ся неумест­ным и неле­пым лице­ме­ром. Пост­се­ман­ти­че­ское писа­тель­ство — это писа­тель­ство без потом­ков, созда­ние нар­ра­ти­вов для совре­мен­но­сти, а вовсе не для неко­го неопре­де­лён­но­го завтра.

Многомерное писательство

Худож­ник боль­ше не может при­ки­ды­вать­ся, буд­то он нема­те­ри­а­лен. И столь же невоз­мож­но боль­ше при­тво­рять­ся, буд­то он мате­ри­а­лен, но вол­шеб­ным обра­зом ока­зы­ва­ет­ся про­вод­ни­ком чего-то нема­те­ри­аль­но­го. Он дол­жен научить­ся видеть оче­вид­ный недо­ста­ток мно­го­мер­но­сти, при­су­щий все­му «семан­ти­че­ско­му», и это след­ствие когни­тив­ной недее­спо­соб­но­сти, а вовсе не онто­ло­ги­че­ской исклю­чи­тель­но­сти. Необ­хо­ди­мо понять, что мыс­ли сде­ла­ны из мяса. Позна­ние и ком­му­ни­ка­ция — био­ло­ги­че­ские про­цес­сы, доступ­ные эмпи­ри­че­ско­му изу­че­нию и мно­го­мер­но­му объяснению.

Писательство в Пространстве Взлома

Худож­ни­ку сле­ду­ет не толь­ко нахо­дить Про­стран­ства Взло­ма, но и поль­зо­вать­ся ими. ЕИИ — не толь­ко инду­стри­аль­ный или ком­мер­че­ский ресурс; у ЕИИ есть так­же и эсте­ти­че­ская ценность.

Культурная отбраковка

Худож­ник дол­жен при­знать, что уже слиш­ком позд­но, что запу­щен­ные про­цес­сы нель­зя оста­но­вить, и тем более обра­тить вспять. Глав­ный про­тив­ник для нас экс­тре­мизм, попыт­ки инсти­ту­ци­о­наль­но­го кон­тро­ля, будь то при помо­щи при­ну­ди­тель­но­го опро­ще­ния (как в ради­каль­ном исла­миз­ме, напри­мер), или же через тех­но­ло­ги­че­ское подав­ле­ние (к при­ме­ру, тоталь­ное наблю­де­ние). Ору­эл­лов­ские фор­мы когни­тив­ной гиги­е­ны.

Писатель без потомков (или Как писать литературу в конце времён)

[Доклад в Орхус­ском уни­вер­си­те­те, 2010 г.]

Давай­те взгля­нем на базо­вые факты.

Все боль­шие эко­си­сте­мы на пла­не­те нахо­дят­ся в состо­я­нии упад­ка. Тех­но­ло­ги­че­ски опо­сре­до­ван­ные соци­аль­ные изме­не­ния гро­зят пере­гнать наши спо­соб­но­сти к куль­тур­ной адап­та­ции. И сред­ства мас­со­во­го вза­им­но­го уни­что­же­ния толь­ко рас­тут в чис­ле и доступности.

В то же вре­мя мы, люди, стра­да­ем от мно­же­ства когни­тив­ных недо­стат­ков: склон­но­сти к непри­я­тию кри­ти­ки, к само­обо­льще­нию, тяги к чрез­мер­но­му упро­ще­нию, к нату­ра­ли­за­ции наших цен­но­стей. Мы сни­ма­ем вишен­ки под­твер­жда­ю­щих сви­де­тельств и выбо­роч­но игно­ри­ру­ем всё осталь­ное. Мы воз­му­ща­ем­ся, едва кто-то нач­нёт нам про­ти­во­ре­чить, вплоть до пере­хо­да к мерам устра­ше­ния и даже пря­мо­му насилию.

И вот перед лицом таких фак­тов — а это имен­но фак­ты, — как сле­ду­ет посту­пить соци­аль­но созна­тель­но­му писателю?

Что ж, если ответ «писать то, что лите­ра­тур­ный истеб­лиш­мент назы­ва­ет „лите­ра­ту­рой“» кажет­ся вам разум­ным, или даже оче­вид­ным, то мне есть что вам возразить.

Види­те ли, я счи­таю, что лите­ра­тур­ный истеб­лиш­мент пред­став­ля­ет доб­ро­де­те­лью то, что на самом деле явля­ет­ся тяже­лей­шим неду­гом нашей куль­ту­ры. И я опа­са­юсь, что то, что в наше вре­мя выда­ют за лите­ра­ту­ру, вовсе не облег­ча­ет муки нашей циви­ли­за­ции, а напро­тив — ослож­ня­ет её положение.

Я при­ни­маю как дан­ность, что пре­дель­но упро­щён­ные кари­ка­ту­ры — наи­луч­шее, на что мы, люди, можем рас­счи­ты­вать при обсуж­де­нии соци­аль­ных явле­ний: всё все­гда намно­го слож­нее, чем отоб­ра­жа­ю­щие реаль­ность кон­цеп­ту­аль­ные схе­мы. Что не отме­ня­ет фак­та: эти схе­мы зача­стую всё, с чем нам при­хо­дит­ся рабо­тать, и это вовсе не озна­ча­ет, что такие схе­мы не при­ме­ни­мы при неко­то­рых спе­ци­аль­ных усло­ви­ях. Без них ни куль­ту­ро­ло­ги­че­ский кри­ти­цизм, ни тем более социо­ло­гия или какая-либо ещё из «наук о чело­ве­ке» не были бы возможны.

Так что когда я упо­треб­ляю выра­же­ния, вро­де «лите­ра­тур­ный истеб­лиш­мент» или «попу­ляр­ный мэйн­стрим», я пол­но­стью сознаю, что слож­ность явле­ния намно­го пре­вос­хо­дит про­сто­ту тер­ми­на. Одна­ко если вы искренне убеж­де­ны, что в нашей куль­ту­ре слу­ча­ют­ся корот­кие замы­ка­ния, кото­рые необ­хо­ди­мо изу­чить, то, вне зави­си­мо­сти от глу­би­ны ана­ли­за, оста­ёт­ся толь­ко сфор­му­ли­ро­вать избран­ные упро­ще­ния как мож­но акку­рат­нее и наде­ять­ся, что в полу­чен­ной кар­тине удаст­ся раз­гля­деть нечто существенное.

Я хотел бы обсу­дить по край­ней мере три типа таких неис­прав­но­стей куль­ту­ры, и все они про­ис­хо­дят из убеж­де­ний и оце­нок, раз­де­ля­е­мых все­ми пред­ста­ви­те­ля­ми лите­ра­тур­но­го истеб­лиш­мен­та, а так­же из того, как эти убеж­де­ния и оцен­ки вли­я­ют на куль­ту­ру и обще­ство в целом. Пер­вая непо­лад­ка свя­за­на с про­бле­мой куль­тур­но­го обособ­ле­ния, с тем, как писа­те­ли и их чита­те­ли склон­ны под­раз­де­лять себя на отно­си­тель­но неза­ви­си­мые груп­пы. Вто­рая непо­лад­ка про­ис­хо­дит от интер­пре­та­ци­он­ной без­гра­мот­но­сти — того фак­та, что столь мно­гие люди дей­стви­тель­но верят в воз­мож­ность окон­ча­тель­ной интер­пре­та­ции тек­стов. И послед­нюю из непо­ла­док вле­чёт за собой то, что я назы­ваю «уве­ко­ве­чи­ва­ю­щим заблуж­де­ни­ем», кото­рое пред­по­ла­га­ет, буд­то буду­щее нашей лите­ра­ту­ры будет похо­же на её прошлое.

Куль­тур­ное обособ­ле­ние, о кото­ром я гово­рю, пожа­луй, про­ще все­го про­де­мон­стри­ро­вать на при­ме­ре той вол­ны напа­док и язви­тель­ных пики­ро­вок, кото­рая под­ня­лась вокруг при­суж­де­ния Наци­о­наль­ным книж­ным фон­дом Сти­ве­ну Кин­гу «Меда­ли за выда­ю­щий­ся вклад в аме­ри­кан­скую лите­ра­ту­ру» в 2003 году. Соглас­но Гароль­ду Блу­му, при­суж­де­ние этой награ­ды яви­ло нам «оче­ред­ную сту­пень упад­ка в шоки­ру­ю­щем про­цес­се оту­пе­ния нашей куль­тур­ной жиз­ни». Сооб­ща­ют, что Стив Вас­сер­ман, редак­тор книж­ной руб­ри­ки LA Times во вре­ме­на до заво­е­ва­ния оной фили­стим­ля­на­ми, ска­зал по это­му пово­ду: «С нетер­пе­ни­ем ожи­даю, когда Дани­эл­ла Стил, этот Баль­зак наше­го вре­ме­ни, полу­чит соот­вет­ству­ю­щее при­зна­ние». Спи­сок изыс­кан­ных ком­мен­та­ри­ев мож­но про­дол­жать, уве­ряю вас.

И Кинг отве­ча­ет на них в един­ствен­ном собра­нии, где суще­ству­ет веро­ят­ность, что его очер­ни­те­ли пре­кло­нят слух: в сво­ей речи лау­ре­а­та. «О чём вы вооб­ще дума­е­те? — спра­ши­ва­ет он. — Пыта­е­тесь зара­бо­тать соци­аль­ные или ака­де­ми­че­ские очки, созна­тель­но теряя связь с соб­ствен­ной куль­ту­рой?» Неко­то­рые пред­ста­ви­те­ли лите­ра­тур­ных кру­гов вста­ли на его защи­ту: как Сесе­лия Тити из Уни­вер­си­те­та Ван­дер­биль­та ска­за­ла в интер­вью Cristian Science Monitor, для лите­ра­то­ра «заяв­лять, буд­то его чита­те­ли — это не самые луч­шие чита­те­ли, или нена­сто­я­щие чита­те­ли… рав­но­силь­но поме­ша­тель­ству». Одна­ко боль­шая часть их под­держ­ки, если вчи­тать­ся, пред­став­ля­ет­ся весь­ма дву­смыс­лен­ной. Как сфор­му­ли­ро­вал Алан Шоз из NPR, у Кин­га есть своя ниша, но это толь­ко лишь ниша «иуди­ной козы, кото­рая долж­на вве­сти людей в круг неко­го более серьёз­но­го чте­ния». Истин­ным опло­том Кин­га суж­де­но ока­зать­ся интер­не­ту, где инте­рес к жан­ро­вой лите­ра­ту­ре поро­дил целое созвез­дие раз­лич­ных сооб­ществ (и этот эффект вполне может ока­зать­ся про­воз­вест­ни­ком рево­лю­ци­он­ных изме­не­ний в лите­ра­тур­ной куль­ту­ре). На мно­же­стве фору­мов мож­но обна­ру­жить одно­сто­рон­ние обсуж­де­ния, пол­ные пре­воз­не­се­ния Кин­га и пори­ца­ния его кри­ти­ков. На месте Гароль­да Блу­ма я бы избе­гал неко­то­рое вре­мя гуг­лить своё имя.

И это уже зна­ко­мая схе­ма, она вос­про­из­во­дит­ся прак­ти­че­ски в любой обла­сти куль­тур­ной дея­тель­но­сти. С одной сто­ро­ны сто­ят спе­ци­а­ли­сты, чьи вку­сы порож­де­ны спе­ци­аль­ной под­го­тов­кой, намно­го пре­вос­хо­дя­щей нуж­ды соци­а­ли­за­ции в рам­ках дан­ной куль­ту­ры. А с дру­гой сто­ро­ны — неспе­ци­а­ли­сты, чьи вку­сы — резуль­тат толь­ко лишь базо­вой соци­а­ли­за­ции в рам­ках дан­ной куль­ту­ры. Посколь­ку никто не появ­ля­ет­ся на свет уже обу­чен­ным, на сто­роне спе­ци­а­ли­ста все­гда то неоспо­ри­мое пре­иму­ще­ство, что когда-то в сво­ей жиз­ни он уже бывал в шку­ре неспе­ци­а­ли­ста. Это добав­ля­ет убе­ди­тель­но­сти заяв­ле­ни­ям, что они спо­соб­ны видеть даль­ше при­стра­стий тол­пы, и пото­му порож­да­ет соблазн утвер­дить на этом осно­ва­нии некую фор­му авто­ри­те­та. С их точ­ки зре­ния, про­сто­на­род­ные мери­ла кажут­ся упро­щён­ны­ми, если не абсо­лют­но инфан­тиль­ны­ми. «Если бы толь­ко, — сокру­ша­ют­ся они, — эти дура­ки про­зре­ли!» Но посколь­ку нет авто­ри­те­та без при­зна­ния авто­ри­те­та, они выгля­дят почти коми­че­ски напыщенными.

Неве­же­ство незри­мо, и пото­му боль­шин­ство неспе­ци­а­ли­стов убеж­де­ны, что их вку­сы — един­ствен­ная мера всех вещей, вку­сы же спе­ци­а­ли­стов — или резуль­тат иска­жён­но­го теп­лич­но­го вос­при­я­тия, или же про­из­воль­ный при­ём сохра­не­ния пре­сти­жа. «Ой, да лад­но — вос­кли­ца­ют они, — ребя­та, будь­те поскром­нее!» Посколь­ку кни­ги, кото­рые они чита­ют, вполне воз­мож­но, и впрямь содер­жат некие незри­мые уров­ни урод­ства и кра­со­ты, они склон­ны зани­мать обо­ро­ни­тель­ную пози­цию. Посколь­ку спе­ци­а­ли­сты столь дол­го зани­ма­ли команд­ные высо­ты куль­ту­ры, они так­же склон­ны к ожесточённости.

Каж­дая из сто­рон осуж­да­ет дру­гую, ни одна не слу­ша­ет оппо­нен­та, и обе укло­ня­ют­ся от диа­ло­га по при­чине низ­ко­го мне­ния о про­тив­ни­ке. Из-за это­го пья­ня­ще­го кок­тей­ля предубеж­де­ний и неве­же­ства вся ситу­а­ция выгля­дит так, буд­то её под­стро­и­ли спе­ци­аль­но что­бы под­твер­ждать сте­рео­ти­пы. Одно пле­мя сте­на­ет по кре­ти­ни­зи­ро­ван­ной попу­ляр­ной куль­ту­ре, ну, а дру­гое пле­мя, пле­мя тол­пы, воз­во­дит анти­ин­тел­лек­ту­а­лизм в ранг добродетели.

И этот обра­зец вос­про­из­во­дит­ся сно­ва, и сно­ва, и снова.

Итак, оче­вид­но, что я — пар­ти­зан из армии Кин­га. И всё же, — мой люби­мый автор (на дан­ный момент) Дон ДеЛил­ло: всту­пи­тель­ные сце­ны из «Underworld» про­буж­да­ют во мне дрожь зави­сти. Кро­ме того, я счи­таю «Кро­ва­вый мери­ди­ан» одним из вели­чай­ших худо­же­ствен­ных про­из­ве­де­ний в чис­ле когда-либо напи­сан­ных, Кор­мак Мак­Кар­ти же с тех пор созда­вал лишь блед­ные тени это­го шедев­ра. Дру­ги­ми сло­ва­ми, мои лите­ра­тур­ные пред­по­чте­ния схо­жи ско­рее со вку­са­ми Гароль­да Блу­ма, неже­ли с про­ти­во­по­лож­ны­ми, что, конеч­но, не долж­но удив­лять, учи­ты­вая коли­че­ство спе­ци­аль­но­го обу­че­ния, кото­ро­му я подвергся.

И всё-таки пре­иму­ще­ствен­но я пишу эпи­че­ское фэнтези.

Это ста­ло для меня сво­е­го рода игрой: наблю­дать за лица­ми окру­жа­ю­щих, когда я гово­рю им об этом на «лите­ра­тур­ных меро­при­я­ти­ях», кото­рые посе­щаю. Нет на све­те ниче­го столь же изыс­кан­но­го, как тре­пет заме­ша­тель­ства сре­ди чужа­ков: этот пустой взгляд, эта при­нуж­дён­ная репли­ка при­зна­ния, этот вне­зап­ный порыв ах-про­сти­те-меня-я-дол­жен-идти. Воз­мож­но, вы теши­те гор­дость пост­мо­дер­нист­ски­ми угры­зе­ни­я­ми сове­сти. Воз­мож­но, вы убеж­да­е­те себя, даже теперь, что вы дей­стви­тель­но мыс­ли­те ров­но настоль­ко откры­то и непред­взя­то, насколь­ко дела­е­те вид; что, как бы там ни было, вы не име­е­те абсо­лют­но ниче­го про­тив «эпи­че­ско­го фэн­те­зи», даже несмотря…

…на то, что оно не в вашем вку­се? И с чего бы это?

Пото­му что это ком­мер­че­ский вздор?

Не вини­те себя. В кон­це кон­цов, у нас в голо­ве все­го лишь трёх­фун­то­вый мозг, а живём мы во все­лен­ной настоль­ко боль­шой, что сто­ит нам взгля­нуть в ноч­ное небо, как в гла­за уда­ря­ют фото­ны воз­рас­том стар­ше дино­зав­ров. Есте­ствен­но, в этом моз­гу будут воз­ни­кать непо­лад­ки. Есте­ствен­но, он попро­бу­ет избе­жать труд­ной рабо­ты и чест­но­го рас­смот­ре­ния каж­дой вста­ю­щей перед ним воз­мож­но­сти. У него есть дела поваж­нее, напри­мер, поесть и поспать. Нико­му не хочет­ся быть сле­пым при­вер­жен­цем чего бы то ни было, но непри­гляд­ный факт состо­ит в том, что каж­дый из нас в том или ином виде им явля­ет­ся. Каж­дый.

И наши при­вер­жен­но­сти вле­кут широ­чай­шие соци­аль­ные послед­ствия, даже если вре­ме­на­ми они слиш­ком отда­лён­ные, что­бы их было про­сто разглядеть.

Если мои эсте­ти­че­ские склон­но­сти тяго­те­ют к Гароль­ду Блу­му, вы, подоб­но неко­то­рым, може­те спро­сить: с чего же мне утруж­дать­ся и под­став­лять чер­ниль­ное пле­чо Сти­ве­ну Кин­гу? С чего бы мне, как спро­сил одна­жды один мой друг, про­фес­сор англий­ско­го, «тран­жи­рить своё вре­мя на этот фэн­те­зий­ный вздор»?

Затем, что я соци­аль­но созна­тель­ный писа­тель. Затем, что я хочу спо­рить с мои­ми чита­те­ля­ми, а не раз­вле­кать их эсте­ти­че­ским и интел­лек­ту­аль­ным жуж­жа­ни­ем. Пото­му что, насколь­ко бы я ни жаж­дал при­зна­ния сре­ди сво­их лите­ра­тур­ных одно­каш­ни­ков, я не заин­те­ре­со­ван в том, что­бы потвор­ство­вать их цен­но­стям. Пото­му что я верю в обще­ствен­ную зна­чи­мость лите­ра­ту­ры. Пото­му что я верю, что у писа­те­лей есть обязанности.

Пото­му что я убеж­дён: жанр — един­ствен­ное место, где дей­стви­тель­но тво­рит­ся литература.

Этот вопрос мучил меня дол­гое вре­мя. Если ты хочешь исполь­зо­вать нар­ра­тив как аргу­мент в спо­ре, ины­ми сло­ва­ми, что­бы бро­сить вызов неким вос­при­ня­тым извне убеж­де­ни­ям, то зачем же тебе, чёрт побе­ри, писать для людей, кото­рые и без того уже раз­де­ля­ют основ­ную часть тво­их оце­нок? Если пишешь боль­шую лите­ра­ту­ру, то гаран­ти­рую: поми­мо ред­кой уда­чи попасть в про­грам­му како­го-нибудь лите­ра­тур­но­го кур­са, всё, что тебе све­тит — это созда­вать осо­бо­го рода высо­ко­ин­тел­лек­ту­аль­ное раз­вле­че­ние. Если хочет­ся чего-то боль­ше­го, неже­ли раз­вле­кать, лите­ра­ту­ра долж­на выхо­дить за рам­ки, обра­щать­ся к чита­те­лям, чьи оцен­ки и убеж­де­ния суще­ствен­но отли­ча­ют­ся от ваших соб­ствен­ных. И готов поспо­рить, что при про­чих рав­ных про­сто не суще­ству­ет луч­ше­го спо­со­ба сде­лать это, неже­ли писать жан­ро­вую литературу.

Теперь это видит­ся мне прак­ти­че­ски оче­вид­ным. Что, на мой взгляд, явля­ет­ся истин­ной загад­кой, так это поче­му наи­бо­лее ода­рён­ные писа­те­ли наше­го вре­ме­ни, нар­ра­тив­ные поле­ми­сты выс­шей про­бы, ДеЛил­ло и про­чие, обра­ща­ют­ся, буд­то при­вя­зан­ные, толь­ко к тем, кто уже раз­де­ля­ет их убеж­де­ния и цен­но­сти. Если вду­мать­ся, это про­сто-таки куль­тур­ная тра­ге­дия, при­чём глу­бо­чай­шая, учи­ты­вая, что чело­ве­че­ство в столь мно­гих смыс­лах сто­ит на краю. Кри­ти­че­ское осмыс­ле­ние ситу­а­ции необ­хо­ди­мо нам боль­ше, чем когда-либо ещё за всю чело­ве­че­скую исто­рию, а вме­сто это­го нам каким-то обра­зом уда­лось запе­ча­тать все самые про­ник­но­вен­ные наши голо­са в чём-то вро­де лите­ра­тур­ной эхо-каме­ры. Само собой, в её сте­нах встре­ча­ют­ся поры, но они всё рав­но оста­ют­ся сте­на­ми, и это в тот момент, когда мы менее все­го можем себе поз­во­лить воз­во­дить их.

Как, чёрт побе­ри, нечто подоб­ное вооб­ще мог­ло произойти?

При любом обры­ве свя­зи (даже таком, как этот — в мас­со­вом обще­стве, с апо­ка­лип­ти­че­ски­ми послед­стви­я­ми) про­бле­ма кро­ет­ся или в пере­дат­чи­ке, или в сиг­на­ле, или в при­ём­ни­ке. Посколь­ку прак­ти­че­ски всем нра­вит­ся пред­став­лять себя геро­я­ми сво­е­го рома­на, неуди­ви­тель­но, что ребя­та на пере­да­ю­щей сто­роне рас­ска­зы­ва­ют раз­ные само­оправ­да­тель­ные исто­рии. Чаще все­го я слы­шу некую усе­чен­ную вер­сию аргу­мен­та­ции Адор­но и Хорк­хай­ме­ра из «Куль­тур­ная инду­стрия. Про­све­ще­ние как спо­соб обма­на масс», про то, как стан­дар­ти­за­ция мас­скуль­тур­ной рыноч­ной про­дук­ции бук­валь­но при­уча­ет потре­би­те­лей тре­бо­вать всё боль­ше стан­дар­ти­за­ции. По тако­му сце­на­рию, про­бле­ма вовсе не в том, что ДеЛил­ло сво­и­ми про­из­ве­де­ни­я­ми не пыта­ет­ся вый­ти за рам­ки и про­тя­нуть руку мас­сам, это Систе­ма лома­ет ему лите­ра­тур­ные паль­цы, захло­пы­вая дверь перед самым носом. Без раз­ни­цы, насколь­ко упор­на его геро­и­че­ская борь­ба, мас­сы попро­сту пре­бы­ва­ют под слиш­ком глу­бо­ким общим нар­ко­зом. Он всё тянет­ся и тянет­ся, но узко­ло­бый мэйн­стрим лишён даже нер­ва, кото­рым мог бы ощу­тить его при­кос­но­ве­ние, не гово­ря уж о сло­ва­ре, что­бы постичь его голос.

Я назы­ваю это «Мифом о наи­мень­шем общем зна­ме­на­те­ле». Факт в том, что у ДеЛил­ло очень хоро­шо полу­ча­ет­ся раз­вле­кать обра­зо­ван­ные клас­сы, бла­го­да­ря куль­тур­ной инду­стрии, а так­же по при­чине иро­нич­ной слож­но­сти и лири­че­ской насы­щен­но­сти его работ, напо­до­бие его хита про­даж — «Underworld». Про­бле­ма не в том, что Систе­ма отуп­ля­ет наше обще­ство. Очень лест­но верить чему-то подоб­но­му, посколь­ку взяв­шись писать нечто слож­ное, каж­дый раз мож­но при­тво­рять­ся «бор­цом с Систе­мой». Но люди все­гда были глу­пы, неза­ви­си­мо от того, сколь­ко науч­ных сте­пе­ней они допи­сы­ва­ли к сво­им име­нам. Про­бле­ма, насто­я­щая про­бле­ма состо­ит в том, что Систе­ме уда­лось най­ти спо­соб, как поме­шать наи­бо­лее кри­ти­че­ски настро­ен­ным голо­сам наше­го обще­ства усми­рить эту самую глу­пость сомне­ни­ем. Про­бле­ма не в куль­тур­ном упад­ке, а в куль­тур­ном обособ­ле­нии. И Гарольд Блум несёт за это куда боль­шую долю ответ­ствен­но­сти, неже­ли Сти­вен Кинг.

Соглас­но само­воз­ве­ли­чи­ва­ю­ще­му инсти­ту­ци­о­наль­но­му мифу, лите­ра­тур­ный истеб­лиш­мент, как гла­сит мис­сия «Kenyon Review», «охра­ня­ет факел лите­ра­ту­ры». Думаю, эта мета­фо­ра пол­но­стью вер­на, если пони­мать её в том духе, что лите­ра­ту­ра нахо­дит­ся на гра­ни уга­са­ния, а «охра­ня­ют» её в том же смыс­ле, в кото­ром над­смотр­щи­ки охра­ня­ют тюрем­ные каме­ры. Где мы ошиб­лись? В какие без­дны забве­ния нуж­но рух­нуть, что­бы спу­тать разобще­ние с широ­чай­шим обще­ни­ем из всех возможных?

Одно из воз­мож­ных объ­яс­не­ний тако­во: в кон­це 19-го века лите­ра­тур­ный бум стал ока­зы­вать на лите­ра­тур­ных спе­ци­а­ли­стов лёг­кое, но посто­ян­ное дав­ле­ние. Оно побуж­да­ло их отме­же­вать­ся от масс, дабы избе­жать соот­не­се­ния с тем, что спе­ци­а­ли­сты по мар­ке­тин­гу назы­ва­ют «дис­со­ци­а­тив­ны­ми рефе­рент­ны­ми груп­па­ми». Посколь­ку доступ к обра­зо­ва­нию стал все­об­щим, лите­ра­тур­ные спе­ци­а­ли­сты боль­ше не мог­ли пола­гать­ся на доро­го­виз­ну сво­их напит­ков в каче­стве гаран­тии сохра­не­ния ари­сто­кра­ти­че­ской репу­та­ции. Им пона­до­бил­ся новый меха­низм отбо­ра. И одним из таких меха­низ­мов стал экс­пе­ри­мен­та­лизм: посколь­ку люди — суще­ства кон­вен­ци­о­наль­ные, объ­явить нару­ше­ние кон­вен­ци­о­наль­ных худо­же­ствен­ных форм похваль­ным — это про­стой спо­соб поста­вить себя выше масс и вос­ста­но­вить себя про­тив них.

То же каса­ет­ся сакра­ли­за­ции баналь­но­сти и соот­вет­ству­ю­ще­го при­ни­же­ния все­го захва­ты­ва­ю­ще­го и эффект­но­го. Вос­хи­ще­ние зре­ли­щем — ещё одна чело­ве­че­ская «настрой­ка по умол­ча­нию»: по той или иной при­чине боль­шей части чело­ве­че­ства нра­вят­ся гипер­бо­ли­зи­ро­ван­ные отоб­ра­же­ния дей­ствия и реаль­но­сти. Пре­вра­ще­ние зре­лищ­но­сти в отри­ца­тель­ное каче­ство ста­ло для лите­ра­то­ров удоб­ным спо­со­бом обосо­бить­ся от немы­то­го люда. Как толь­ко этот меха­низм отбо­ра закре­пил­ся на инсти­ту­ци­о­наль­ном уровне в уни­вер­си­те­тах, про­цесс стал само­под­дер­жи­ва­ю­щим­ся. Каж­дый писа­тель со стра­стью к спо­рам быст­ро усво­ил (столь же быст­ро, как я сам усво­ил на сту­ден­че­ских лите­ра­тур­ных заня­ти­ях, что о сво­их эпи­че­ских кара­ку­лях луч­ше помал­ки­вать), что един­ствен­ным серьёз­ным нар­ра­тив­ным аргу­мен­том явля­ет­ся баналь­ный нар­ра­тив­ный аргумент.

Лите­ра­тур­ная эли­та взя­ла за пра­ви­ло пре­умень­шать. И наша слиш­ком чело­ве­че­ская тяга к раци­о­на­ли­за­ции и фор­ми­ро­ва­нию сте­рео­ти­пов довер­ши­ла осталь­ное. Коль ско­ро недо­ста­ток ком­му­ни­ка­ции меж­ду куль­тур­ны­ми доме­на­ми стал слиш­ком оче­вид­ным, что­бы его игно­ри­ро­вать, они быст­рень­ко состря­па­ли под­дер­жи­ва­ю­щие ста­тус-кво фор­му­ли­ров­ки, кото­рые обви­ни­ли во всём те куль­тур­ные доме­ны, ком­му­ни­ка­ция с кото­ры­ми обо­рва­лась, или же и того луч­ше: пре­вра­ти­ли обе сто­ро­ны это­го корот­ко­го замы­ка­ния — и про­све­щён­ную, и кре­ти­ни­зи­ро­ван­ную — в несчаст­ных жертв несо­кру­ши­мой Систе­мы. И посколь­ку мир сло­жен, а наши моз­ги обо­жа­ют эко­но­мить, это пре­зре­ние к кон­вен­ци­о­наль­но­сти и зре­лищ­но­сти пере­шло в сво­е­го рода авто­ма­ти­че­ский рефлекс, слиш­ком оче­вид­ное пра­ви­ло, что­бы под­вер­гать его кри­ти­че­ско­му рассмотрению.

И вот поче­му неко­то­рые из вас помор­щи­лись, когда я упо­мя­нул, что пишу эпи­че­ское фэн­те­зи. Что может быть кон­вен­ци­о­наль­нее? Что может быть зрелищнее?

Думаю, всё это чудес­ным обра­зом кри­стал­ли­зо­ва­лось в зна­ме­ни­той мак­си­ме ДеЛил­ло: «Пиши­те для стра­ни­цы». Пола­гаю, мно­гие из вас убеж­де­ны, что она выра­жа­ет поло­жи­тель­ное каче­ство, кото­рое мож­но пере­фор­му­ли­ро­вать как-то так: «Луч­ше все­го писать, не будучи стес­нён­ным чита­тель­ски­ми ожи­да­ни­я­ми». Зву­чит отлич­но, согла­сен. В кон­це кон­цов, кому хочет­ся быть стес­нён­ным? И если то, что вы пише­те, не стес­не­но чита­тель­ски­ми ожи­да­ни­я­ми, раз­ве это не повы­ша­ет шан­сы бро­сить этим ожи­да­ни­ям вызов?

Но это про­сто выска­зы­ва­ние в под­держ­ку мифа о ком­по­зи­ци­он­ной чисто­те наравне с мифом о чисто­те моти­ва­ци­он­ной, кото­рые выра­жа­ют­ся в изби­тых импе­ра­ти­вах, вро­де «Сле­дуй сво­е­му серд­цу» или «Слу­шай свой внут­рен­ний голос». Посколь­ку ваши «серд­це» и «внут­рен­ний голос» во мно­гом про­дукт соци­аль­но­го окру­же­ния ваше­го дет­ства, сле­до­вать или при­слу­ши­вать­ся к ним озна­ча­ет неиз­беж­но при­хо­дить к кон­вен­ци­о­наль­ным резуль­та­там. «Сле­дуй сво­е­му серд­цу», если взгля­нуть на него под таким углом, — это дру­гой спо­соб ска­зать «Делай то, что обще­ство ожи­да­ет от тебя, и без вопро­сов», спря­тав суть под льсти­вой мас­кой моти­ва­ци­он­ной независимости.

Если «Писать для стра­ни­цы» — не более, чем вари­а­ция на тему «Сле­дуй сво­е­му серд­цу» (а имен­но, спо­соб стес­ни­тель­ных авто­ров боль­шой лите­ра­ту­ры всё же ныр­нуть в объ­я­тия кон­вен­ци­о­наль­но­сти, сохра­няя иллю­зию эсте­ти­че­ской авто­ном­но­сти), тогда сле­ду­ет ожи­дать, что ДеЛил­ло, вопре­ки сво­им заяв­ле­ни­ям, будет исправ­но соот­вет­ство­вать ожи­да­ни­ям сво­их чита­те­лей, — а имен­но этим он и зани­ма­ет­ся. И так, бла­го­да­ря нашей раз­об­щён­ной куль­ту­ре, один из самых изу­ми­тель­ных голо­сов наше­го вре­ме­ни низ­ве­дён до сочи­не­ния нар­ра­тив­ных оправ­да­ний — и раз­вле­че­ний — в то вре­мя, как дела­ет вид, буд­то пишет нар­ра­тив­ные аргументы.

Поверь­те. Это вовсе не сов­па­де­ние, что лишь Дж. К. Роулинг про­во­ци­ру­ет в наши дни акты мас­со­во­го сожже­ния книг.

Какой бы ни была при­чи­на, чем боль­ше мы изго­ня­ем зна­че­ние из прак­ти­ко­ори­ен­ти­ро­ван­ных кон­тек­стов, тем более неуло­ви­мым оно ста­но­вит­ся. Вот поче­му фило­со­фы могут бол­тать без умол­ку, вот поче­му у каж­до­го есть «своя точ­ка зре­ния», вот поче­му любой опуб­ли­ко­ван­ный в этом жур­на­ле мате­ри­ал тот­час ока­зы­ва­ет­ся осуж­дён на «смерть от тыся­чи уточ­не­ний», и так далее. Люди вновь и вновь ока­зы­ва­ют­ся абсо­лют­но кош­мар­ны, когда дело дохо­дит до фор­ми­ро­ва­ния и отста­и­ва­ния интер­пре­та­тив­ных убеж­де­ний. Как пока­за­ли деся­ти­ле­тия пси­хо­ло­ги­че­ских иссле­до­ва­ний, мы от рож­де­ния склон­ны иска­жать и забал­ты­вать, толь­ко бы убе­дить себя и осталь­ных в соб­ствен­ной мораль­ной и когни­тив­ной непо­гре­ши­мо­сти. Мы заяд­лые, свое­ко­рыст­ные теоретики-растяпы.

Интер­пре­та­тив­ная без­гра­мот­ность, соглас­но мое­му пони­ма­нию тер­ми­на, это попро­сту пред­по­ло­же­ние, что чьи-либо интер­пре­та­ции явля­ют­ся неопро­вер­жи­мо истин­ны­ми, то есть что некто явля­ет­ся неким обра­зом абсо­лют­но неуяз­ви­мым для все­го спис­ка когни­тив­ных и инсти­ту­ци­о­наль­ных недо­стат­ков, кото­рым под­вер­же­но всё осталь­ное насе­ле­ние пла­не­ты. Ины­ми сло­ва­ми, интер­пре­та­тив­ная без­гра­мот­ность — это вид маги­че­ско­го мыш­ле­ния, при­чём пора­жа­ю­щий людей мил­ли­ар­да­ми. Бук­валь­но невоз­мож­но вклю­чить вечер­ние ново­сти и не столк­нуть­ся с её ката­стро­фи­че­ски­ми послед­стви­я­ми. Куда ни глянь, всю­ду обна­ру­жишь людей, пере­пу­тав­ших соб­ствен­ные типич­ные свое­ко­рыст­ные интер­пре­та­ции с Интер­пре­та­ци­ей един­ствен­но верной.

Если при­нять, что интер­пре­та­ции — это сфе­ра про­фес­си­о­наль­ных инте­ре­сов лите­ра­тур­но­го истеб­лиш­мен­та, то сле­ду­ет ожи­дать, что про­бле­ма все­об­щей интер­пре­та­тив­ной без­гра­мот­но­сти долж­на быть одной из глав­ных забот его участ­ни­ков. Но не тут-то было. Нет, само собой, мы уви­дим кучу маги­че­ских пас­сов и сотря­се­ния воз­ду­ха, одна­ко никто и нико­гда не зада­ёт­ся вопро­сом, не несёт ли лите­ра­тур­ный истеб­лиш­мент хоть какую-нибудь ответ­ствен­ность за пла­чев­ное состо­я­ние интер­пре­та­тив­но­го пони­ма­ния в обще­стве в целом.

Моё пред­ло­же­ние пре­дель­но про­сто. Рых­лая мас­са инди­ви­ду­у­мов, состав­ля­ю­щая лите­ра­тур­ный истеб­лиш­мент, долж­на взгля­нуть на поверх­ност­ность обще­ствен­ной куль­ту­ры не как на лест­ную для них самих неуря­ди­цу, а как на ката­стро­фи­че­скую недо­ра­бот­ку с их сто­ро­ны — так же, как рас­смат­ри­ва­ет науч­ное сооб­ще­ство паде­ние пока­за­те­лей науч­ной гра­мот­но­сти. Все, от писа­те­лей до рецен­зен­тов и про­фес­су­ры, долж­ны задать­ся вопро­сом: како­ва их роль в совре­мен­ной куль­ту­ре? Отда­ё­те ли вы пред­по­чте­ние неким узким инте­ре­сам за счёт дру­гих важ­ных про­блем? Ком­му­ни­ци­ру­е­те ли вы с людь­ми, силь­но отлич­ны­ми от вас самих? Поощ­ря­е­те ли вы писа­тель­ство, кото­рое пере­ша­ги­ва­ет барье­ры куль­тур­ных разломов?

Или же вы поощ­ря­е­те лишь обще­ние с единомышленниками?

И если так, зна­чит, вы направ­ля­е­те ресур­сы кри­ти­че­ско­го мыш­ле­ния прочь от обще­ства в целом, и таким обра­зом укреп­ля­е­те иллю­зию, буд­то смыс­лы — это плё­вое дело, буд­то всё мож­но оце­ни­вать по внеш­ним при­зна­кам, буд­то мир на самом деле прост, и что «мы», кем бы ни были эти «мы», почти все­гда и почти навер­ня­ка хоро­шие ребя­та. Если так, зна­чит, вы под­креп­ля­е­те маги­че­скую веру в одно­знач­ную интер­пре­та­цию, ту самую маги­че­скую веру, кото­рая сто­ит за столь мно­ги­ми стра­да­ни­я­ми в нашем мире, за всем, начи­ная с угне­те­ния и экс­плу­а­та­ции, и кон­чая интер­вен­ци­я­ми, и таким обра­зом это вы повы­ша­е­те веро­ят­ность, что одна­жды в гря­ду­щие смут­ные вре­ме­на мы всё-таки уни­что­жим сами себя.

К это­му момен­ту я питаю надеж­ду, что вы по край­ней мере хоте­ли бы согла­сить­ся, что адре­со­вать свои писа­ния лишь еди­но­мыш­лен­ни­кам — это не самая удоб­ная аль­тер­на­ти­ва. Думаю, при­знать одно толь­ко это уже вполне доста­точ­но для пол­но­мас­штаб­ной пере­оцен­ки жан­ро­вой лите­ра­ту­ры. Одна­ко оста­ёт­ся ещё одна лите­ра­тур­ная иллю­зия, ава­рий­ный выход, мож­но ска­зать, кото­рый необ­хо­ди­мо поста­вить под сомне­ние, если уж не захлоп­нуть навсе­гда. Это пред­став­ле­ние, что боль­шой писа­тель пишет для чего-то боль­ше­го, неже­ли совре­мен­ность, буд­то он дол­жен под­ра­жать Шекс­пи­ру и при­над­ле­жать, как про­воз­гла­ша­ет Бен Джон­сон в Пер­вом фолио, «не толь­ко сво­е­му веку, но всем вре­ме­нам!». Аргу­мент, соглас­но кото­ро­му потом­ки выз­во­лят писа­те­лей из их нынеш­ней внут­ри­г­руп­по­вой замкнутости.

Нахо­дясь в ком­па­нии око­ло­ли­те­ра­тур­ных собе­сед­ни­ков, я зача­стую бываю нема­ло удив­лён сте­пе­нью отсут­ствия у них любо­пыт­ства по отно­ше­нию к буду­ще­му. Когда я спра­ши­ваю их мне­ние о том, к при­ме­ру, сохра­нит­ся ли такая вещь, как кни­га, в бли­жай­шие пять­де­сят лет, не гово­ря уж о сто­ле­тии, отве­том мне зача­стую слу­жат пожа­тие пле­ча­ми и пустые взгля­ды. Когда спра­ши­ваю, не пре­вра­тит­ся ли всё когда-либо напи­сан­ное чело­ве­че­ством уже к кон­цу сто­ле­тия не более, чем в набор дет­са­дов­ских курьё­зов, на меня склон­ны смот­реть с явным скептицизмом.

Но все эти вопро­сы уже дав­но ста­ли общим местом в жан­ро­вых кру­гах. Кохле­ар­ные имплан­ты. Инва­зив­ные ней­ро­сти­му­ля­то­ры. Тех­но­ло­гии, кото­рые при­дут на сме­ну этим, будут отли­чать­ся от них при­мер­но так же, как дис­ки Blue-Ray отли­ча­ют­ся от фоно­гра­фа, — а может, и боль­ше. Искус­ствен­ный интел­лект. Ней­ро­кос­ме­ти­че­ская хирур­гия. Сете­вое созна­ние. Мы бук­валь­но явля­ем­ся пер­вым поко­ле­ни­ем в чело­ве­че­ской исто­рии, кото­рое неспо­соб­но досто­вер­но пред­ска­зать, уце­ле­ют ли хотя бы наи­бо­лее фун­да­мен­таль­ные инсти­ту­ты наше­го обще­ства в узна­ва­е­мой фор­ме в бли­жай­шие лет пять­де­сят, не гово­ря уж о целом веке.

Науч­ные фан­та­сты и люби­те­ли жан­ра часто назы­ва­ют это «Син­гу­ляр­но­стью», точ­кой, где уско­ря­ю­щий­ся темп инно­ва­ций обго­ня­ет наши пред­ска­за­тель­ные воз­мож­но­сти отно­си­тель­но того, как будет устро­е­но бли­жай­шее буду­щее. Точ­кой, где, по ана­ло­гии с гра­ви­та­ци­он­ной син­гу­ляр­но­стью, все наши пред­став­ле­ния ока­зы­ва­ют­ся непри­ме­ни­мы. Что бы вы ни дума­ли о такой ана­ло­гии, факт в том, что мы сто­им на краю чего-то более, чем при­ме­ча­тель­но­го. Нау­ка реша­ет зада­чу обрат­ной инже­не­рии мира в мас­шта­бах, с тру­дом для нас представимых.

Мы вот-вот всту­пим в мате­ри­аль­ный пост­мо­дерн, в эпо­ху, где пра­ви­ла, регу­ли­ру­ю­щие наше физи­че­ское бытие, ста­но­вят­ся как нико­гда подат­ли­вы­ми для чело­ве­че­ских жела­ний — это вто­рое Про­све­ще­ние, и его пер­спек­ти­вы намно­го более осле­пи­тель­ны и тре­вож­ны, чем у пер­во­го. Пред­ставь­те обще­ство, в кото­ром ста­ре­ние не явля­ет­ся неиз­беж­ным, где лич­ность мож­но под­пра­вить и улуч­шить, в кото­ром гено­мы зада­ют такие това­ры потреб­ле­ния, кото­рые мы хотим ими задать.

В таком обще­стве нет ника­ких потом­ков, боль­ше нет. А это озна­ча­ет, что каж­дый из живу­щих писа­те­лей, неваж­но, хочет он того или нет, — это писа­тель без потом­ков. Уни­что­жит ли себя чело­ве­че­ство, или же пре­вра­тит в нечто недо­ступ­ное нашим пред­став­ле­ни­ям. В сущ­но­сти, мы живём в окру­же­нии армагеддонов.

Без дол­го­игра­ю­щих пове­сток дня точ­ка при­вяз­ки всех наши дей­ствий воз­вра­ща­ет­ся в насто­я­щее. Домой. К тому, что мы дела­ем пря­мо сейчас.

Так что же сто­ит пред­при­нять соци­аль­но созна­тель­но­му писа­те­лю? Шаг­нуть за рам­ки: вовне, не внутрь. Пытать­ся дей­стви­тель­но про­во­ци­ро­вать, а не про­сто вос­про­из­во­дить фор­мы про­во­ка­ций про­шло­го. Попро­бо­вать себя в жан­ре, в кино, в видео-играх, в любом режи­ме твор­че­ства или фор­ме медиа, кото­рые поз­во­лят обра­щать­ся к ина­ко­мыс­ля­щим людям, чьи оцен­ки рас­хо­дят­ся с тво­и­ми. Пре­вра­тить куль­тур­ные кон­вен­ции в инстру­мен­ты твор­че­ства. Раз­вле­кать луч­ше, чем апо­ло­ге­ты усто­яв­ших­ся точек зре­ния. Уни­что­жить их в спо­ре. При­вле­кать всё боль­ше и боль­ше вни­ма­ния. Сде­лать всё воз­мож­ное, что­бы про­ник­нуть в мас­со­вую ком­мер­че­скую куль­ту­ру и отво­е­вать её обрат­но. Ска­зать «О, да!» Опре.

И сде­лать всё это преж­де, чем ста­нет слиш­ком поздно.

Лите­ра­тур­ный истеб­лиш­мент необ­хо­ди­мо при­звать к отве­ту. Его участ­ни­кам сто­ит напом­нить, что аргу­мен­том явля­ет­ся то, что дей­ству­ет как аргу­мент. Их же соб­ствен­ные аргу­мен­ты — по той при­чине, что при­ня­тые ими эсте­ти­че­ские цен­но­сти склон­ны отби­рать ауди­то­рии, кото­рые и так с ними уже соглас­ны, — похо­жи на аргу­мен­ты в очень малой сте­пе­ни, куда боль­ше они напо­ми­на­ют раз­вле­че­ние. Им сле­ду­ет понять, что их изгна­ние из обще­на­род­ной куль­ту­ры — само­воль­ное. Их сле­ду­ет убе­дить, что это повод для глу­бо­кой оза­бо­чен­но­сти. Что когда люди обна­ру­жи­ва­ют вокруг себя мир, боль­ше похо­жий на лите­ра­тур­ный вымы­сел, мир, в кото­ром все смыс­лы кажут­ся скон­стру­и­ро­ван­ны­ми, они склон­ны счи­тать свою интер­пре­та­цию не про­сто самой пред­по­чти­тель­ной из состо­я­тель­ных аль­тер­на­тив, а вооб­ще един­ствен­ной на всём белом свете.

У нас так мно­го кри­ти­че­ских голо­сов, но так мало шума и стра­стей¹.

Примечания

1. В ори­ги­на­ле «sound and fury». Рас­ка­вы­чен­ная цита­та из «Мак­бе­та» Шекс­пи­ра, акт V, сце­на 5:

   Жизнь — усколь­за­ю­щая тень, фиг­ляр,
   Кото­рый час крив­ля­ет­ся на сцене
   И навсе­гда смол­ка­ет; это — повесть,
   Рас­ска­зан­ная дура­ком, где мно­го
   И шума и стра­стей, но смыс­ла нет.

   (пер. М. Лозин­ско­го) (прим. пер.) ↵