Политические идеологии обречены носить отпечаток той эпохи, в которой они зародились, поэтому если им удается пережить свое время, то они пытаются увидеть свою эпоху в настоящем и будущем. Для традиционалистов и консерваторов такое восприятие реальности вполне естественно, ведь сохранение status quo или даже обращение истории вспять для них желательно. Однако классические левые в большинстве своем не разделяют подобные взгляды, указывая на необходимость движения вперед. Научно-технический прогресс рассматривается как главный двигатель этого движения.
Подобное восприятие мира, типичное для классических марксистов, было на долгое время вытеснено из левого дискурса. Кризисы не только не дестабилизировали капитализм, но лишь помогли ему стать сильнее и расшириться. Обещанный коллапс, подобно второму пришествию Христа, так и не случился, в то время как земное царствие капитализма уже давно превзошло архаичные мечты о пролетарском рае.
Коммунистические эксперименты, с другой стороны, не принесли ни желаемого освобождения, ни долгосрочной стабильности, ни экономического чуда, ни впечатляющего научно-технического прогресса. Даже заслуживающие внимания успехи (например, в области вычислительной техники) были полностью нивелированы в долгосрочной перспективе.
Процессы такого масштаба сложно игнорировать. Однако отказ от выработанного рефлекса критики капитализма потребовал бы слишком радикального пересмотра ценностей. Вместо этого мы получили полвека господства «желания окончательно похоронить любое стремление к позитивному экономизму»,1 отказа от прогресса, невежественного презрения к технологии. Это борьба с самой реальностью, которая привела левых к игнорированию всего, что принуждает принимать ее. Оказалось, что критический пафос можно легко сохранять, если говорить только о развращающем влиянии массовой культуры и общества потребления, но избегать конкретных предложений политического толка.
На этом фоне революция 1989 года2 могла показаться реальным обновлением левого дискурса. Однако «мессианский пафос События» (понятие, уже ставшее клише) быстро перестал быть вдохновляющим ответом на годы застоя. Парахристианские призывы Жижека-Бадью надеяться и верить, что однажды подобно чуду наступит «Большое освободительное нечто»3 балансируют между левым пессимизмом и религиозной экзальтацией.
Но сложно игнорировать влияние технологий, живя в мире, где технологии переписывают правила самой жизни. В этой ситуации вполне ожидаемо появление левой концепции, утверждающей, что преодоление капитализма невозможно без научно-технического прогресса. Роль такой философии в наши дни примеряет на себя левый акселерационизм.
Начиная с Марка Фишера и заканчивая Ником Шрничеком, левый акселерационизм прямо утверждает, что научно-технический прогресс не только неизбежен, но и желателен. Полная автоматизация и снижение роли рутинного труда рассматриваются как необходимые условия для посткапиталистического будущего. Более того, капитализм видится как медлительная и малоэффективная система, которую нужно ускорить (акселерировать) настолько, чтобы достигнуть ее пределов.4
Левый акселерационизм воспринимает себя как обновление левого дискурса, позволяющее действовать в современном мире за пределами написания критических текстов. Однако, как бы подтверждая ехидное замечание Ланда, левый акселерационизм появился как раз «вовремя для того, чтобы опоздать».5 И дело тут не только в том, что люди слишком медлительны, чтобы успеть осмыслить все время ускоряющиеся процессы (в этом смысле все мы обречены опаздывать), но в том, что левый акселерационизм в своем восприятии технологий не слишком далеко ушел от Маркса.
Из-за долгих лет паралича любого мышления о технологиях (как, к слову, и об экономике) левым остается лишь обращаться к своим истокам. Показательно, что акселерационистский сборник #ACCELERATE начинается с «Фрагмента о машинах» Маркса, который детерминирует взгляды левых акселерационистов, возможно, даже сильнее, чем они того хотят.
Связь с архаикой приводит к восприятию последующей истории и современности как все еще длящуюся архаику, лишь немного в иных формах. Подобная сентиментальность простительна большинству правых, ведь, в конце концов, они никогда не хотели прогресса, так что если им не дано вернуться назад, то они хотя бы имеют право смотреть на мир через призму прошлого. Однако левые, делающие ставку на прогресс, вызывают у стороннего наблюдателя закономерный вопрос: «вы требуете от нас отбросить идолов прошлого и обратить свой взор в будущее, но разве сами вы не сверяетесь со старой книжкой?»
В частности, это касается восприятия технологий и связанного с ними прогресса. Технологии, с которыми имел дело Карл Маркс, — это ткацкие станки и паровые машины, в значительной степени все еще сохраняющие зависимость от рабочего. Использование электричества было инновационной технологией, потенциал которой только начали осознавать, а телеграф казался самым технологичным способом коммуникации из возможных. Проще говоря, Маркс знал лишь относительно развитую аналоговую технику. Стимпанк, постепенно переходящий в теслапанк.
Именно такая ситуация во многом определила представление Маркса о техническом прогрессе. Машина мыслится как гигантский коллективный ремесленник, т. е. субъектом производства выступает уже не отдельный человек, а предприятие. «Из карликового орудия человеческого организма оно вырастает по размерам и количеству в орудие созданного человеком механизма».6 Для увеличения эффективности ремесленного труда нужно либо увеличить число ремесленников, либо улучшить их навыки. Аналогично, если в вашем распоряжении только аналоговые устройства, то рост производства может быть связан либо с «увеличением числа государственных фабрик, орудий производства»,7 либо с увеличением эффективности их операций.
Так работает аналоговое мышление: для роста мы просто должны использовать больше пространств и ресурсов. Аналоговый капиталист верит, что тяжелый и упорный труд — залог богатства, но человеческие возможности трудиться ограничены, поэтому в какой-то момент нужно искать еще одного человека, затем еще и еще. Машины рассматриваются так же, просто им под силу демонстрировать более тяжелый и упорный труд. Тем не менее, принцип не меняется: нам просто нужно захватить больше пространств, построить заводы и заполнить их станками.
Для аналогового левого хотя и важен пафос освобождения, однако взгляд на технологию мало чем отличается: «Наше первое требование касается полной автоматизации экономики. Используя современные технологические возможности, такая экономика могла бы освободить людей от тяжелого труда, одновременно с этим производя больше богатств».8 И через эту призму аналоговое мышление смотрит в будущее. Даже покорение других планет для аналогового мышления — это просто дополнительные площадки для добычи ресурсов и расширения производства.
Но на деле все это ограничения мышления, связанные с ограничениями аналоговой техники. Для получения новых функций и мощностей аналоговая техника требует физического расширения или перестройки самой архитектуры. Цифровая техника зависит от этого лишь отчасти, ведь ее потенциал почти бесконечно превосходит ее стартовые возможности. Персональный компьютер на столе способен выполнять сотни различных задач, для выполнения которых раньше требовались все новые устройства. Если вам не хватает места, то просто создайте новые пространства и поместите целые миры на жестких дисках, чья вместимость увеличивается вместе с уменьшением их физического размера. И хотя это движение не бесконечно, мы все еще слишком далеки от того, чтобы исчерпать его потенциал.
Из этого рождается новое мышление, которое заменяет гигантоманию оптимизацией. Цифровой капитализм создает свободу и альтернативы реликтам прошлого в режиме онлайн, со скоростью, превосходящей любые мыслимые возможности прошлого. Крупнейшие сделки мира заключаются по проводам, где товар зачастую настолько же неосязаем, как и деньги, за которые его покупают. Криптовалюта уже ценится больше, чем любые фиатные деньги, гарантированные мощью сильнейших держав. Скорость коммерческих операций давно превышает скорость работы человеческого мозга. Социальные сети дают пространство для выражения своих мыслей, о котором раньше не приходилось мечтать, а попытки ограничить свободу слова лишь порождают альтернативные площадки. Цифровой капитализм не фантазирует о будущем, вместо этого он уже сейчас создает все новые пространства, где законсервированные реликты прошлого легко помещаются рядом и даже сливаются вместе с новейшими разработками.
В конце концов, чего стоит фантазия человека, ограниченная заблуждениями, когнитивными искажениями, слабой памятью и скоростью передачи электрическим импульсов в мозге? Как она может соперничать с самим прогрессом, когда-то создавшим ее лишь как одну из промежуточных ступенек на пути в бесконечность? Поэтому цифровое мышление — это уже не вполне человеческое мышление, скорее это прото-сингулярность, где человек и компьютер уже дополняют друг друга. Здесь постоянная адаптация к новым условиям и пластичность, позволяющая создавать новые пространства, являются самой основой творчества.
Илон Маск, Питер Тиль, Пол Уилмотт, Линус Торвальдс, Гейб Ньюэлл и многие другие не нуждались в крахе старой системы, чтобы создавать новое. Они просто сотворили новые пространства там, где ничего не было. Аналоговое мышление не способно увидеть такую перспективу, потому оно постоянно жалуется на нехватку пространства, объясняя этим все свои неудачи. Но разве аналоговые левые уже не владели огромными пространствами? Разве эти пространства были бедны на ресурсы? Почему даже крохотные оазисы цифрового капитализма вроде Сингапура и Гонконга, лишенные практически всех природных ресурсов, впечатляют своими достижениями гораздо сильнее, чем любое общество развитого социализма? Почему Китай, лишь номинально оставаясь коммунистическим, пытается скопировать успех этих городов-государств?
Раз аналоговые левые не умеют создавать пространства, то не удивительно, что они видят только бескрайние территории, захваченные кем-то другим. Следовательно, их нужно отнять или хотя бы получить долю. Требование БОД и отказ от трудовой этики возникают у неспособного к творчеству мышления как нечто само собой разумеющееся. Архаичная коммунистическая мечта о пролетарии, в котором погибает человек эпохи Ренессанса (изобретатель, ученый, философ и художник в одном лице) соединяется с фантомами протестантской этики, где залогом успеха считается тяжелая работа.
Однако цифровой капитализм так не работает, и вряд ли работал так в свою аналоговую эпоху. Сейчас это просто стало очевидным. Для юных капиталистов эры стартапов давно очевидно, что нужно «работать умно, а не усердно» и никто не хочет равняться на отца, отдавшего свою жизнь офисной работе. Прошлые поколения дорого заплатили за то, чтобы их потомки смогли совмещать работу и творчество, извлекая выгоду из своих интересов для своих интересов. И этот процесс набирает все большую силу.
Аналоговые левые опять опоздали, пытаясь преодолевать то, что само преодолевает себя. Они требуют полной автоматизации производства для освобождения людей от тяжелой, опасной и низкооплачиваемой работы, не замечая, что проблема решается9 без всякого вмешательства с их стороны. Но аналоговое мышление заставляет их верить, что технологию можно подчинить, обуздать, направить или остановить, однако даже примитивные технологии оказываются гораздо менее предсказуемыми.
Манэль Деланда показал в своей книге, насколько безосновательно это антропоцентристское тщеславие: «Роботам-историкам не понадобится приписывать основную роль великим полководцам, поскольку последние могут считаться всего лишь катализаторами для самосборки военных машин. На такую сборку, скажет робот-историк, отдельные индивиды влияют не больше, чем коллективные силы — такие, как демографическая турбулентность, вызываемая миграцией, крестовыми походами и нашествиями».10 И возможно, что левые акселерационисты хотели бы стать полководцами армии роботов, но дело в том, что технологии в них не нуждаются.
Для прогресса не нужна примитивная центральная командная система, принимающая решения о том, что и как следует создавать. Если технология может быть создана, то она будет создана. И никакие людские желания, страхи, сомнения или идеологические предубеждения не изменят этого. Люди могут принимать ограничивающие законы и подписывать сдерживающие прогресс договоры, но данные ограничения регулярно демонстрируют свою неспособность остановить появление новых технологий: страх перед оружием массового поражения скорее способствовал его созданию, а западные гуманистические предубеждения против экспериментов на людях просто делают Китай лидером в CRISPR.11 Попытки заблокировать или замедлить развитие технологии лишь создают пространства для новых возможностей. У несогласных просто не останется другого выбора, кроме как принять новый порядок.
Даже бесполезность технологии, которая часто оказывает лишь следствием слабой фантазии, сама может превращаться в объект интереса.12 Цифровой капитализм усваивает то, что, как казалось, должно подорвать его изнутри, а затем делает своей неотъемлемой частью. В конце концов, даже протест и контркультурность оказались довольно ходовым товаром и не похоже, чтобы спрос на него падал.
Старые правые уже были уничтожены прогрессом, оставляя им лишь ностальгию по «славному прошлому». Настало и левым стать пережитком аналогового прошлого, от мысленных привычек которого им так и не удалось отказаться. Мышление пролетария, желающего стать директором завода, едва ли подходит для осмысления будущего и, конечно же, не имеет никаких шансов творить его. Цифровому капитализму не нужны идеологи и политики, навязывающие ему свое видение мира, устаревшее задолго до своего появления.
Кто-то пытается умерить свои аппетиты и готов принять прогресс с небольшими оговорками, все еще веря в Господина, с которым можно договориться. Но прогресс, выраженный связкой технология-капитал, не имеет направления, поэтому он движется по всем траекториям сразу, стремясь развить максимально возможную скорость. Любые требования, предъявляемые к нему, — это требования отказа от многообразия, остановки или замедления. Перефразируя Марка Фишера: «Акселерационизм — ничто, если он не является безусловным».
Да, иногда прогрессу мешает сама реальность и с ней приходится считаться в той мере, в какой прогресс не может ее игнорировать. Однако тщеславные фантазии людей, считающих, что они способны контролировать процессы, превосходящие даже их способность понимания, могут стать лишь временным препятствием. Прогресс не только уничтожает то, что ему мешает, но и отменяет саму возможность старого вернуться.
Примечания
- См. «Ник Лэнд. Критика трансцендентального ничтожества». ↵
- Йоэль Регев — Жижек, Марион, Бадью: революция 1989 года. ↵
- См. «Славой Жижек: „Я пессимистичный коммунист, но всё равно коммунист…“» ↵
- Ник Шрничек, Алекс Уильямс — Манифест акселерационистской политики, Логос, том28 #2. ↵
- См. «Ник Лэнд. Быстрое-и-грубое введение в акселерационизм». ↵
- Карл Маркс — Капитал, Сочинения, том 23, с. 398. ↵
- Карл Маркс, Фридрих Энгельс — Манифест коммунистической партии, Сочинения, том 4, с. 446. ↵
- См. «Ник Срничек, Алекс Уильямс. Пост-трудовое воображаемое». ↵
- См. «How Ecommerce Creates Jobs and Reduces Income Inequality». ↵
- Мануэль Деланда — Война в эпоху разумных машин стр. 9. ↵
- См. «Отказ от этических правил делает Китай лидером CRISPR-технологий». ↵
- См. «Simone Giertz. Why you should make useless things». ↵