- Оригинал публикации: Materialism / Base Materialism and Gnosticism
- Перевод: Гуринович Е. И.
В 1923 году Жорж Батай был никому не известным молодым человеком, который только начинал заводить друзей и врагов в богемных и интеллектуальных кругах Парижа.
Чтение Мосса и Дюркгейма, Ницше и Фройда, на которое его вдохновили некоторые из новых знакомств, в итоге формирует ту особую точку зрения, которая к 1929 году станет основанием для издания журнала «Документы».
Собрав вокруг себя группу диссидентов — Миро, Лейриса, Массона — Батай превратил журнал в орудие ожесточённой полемики с сюрреализмом, и в первую очередь, с его «святым отцом-основателем» Андре Бретоном. Одной из концептуальных вех этого противостояния стала предложенная Батаем идея «базовой материи». «Базовый материализм» должен был противостоять как идеализму, так и поверхностному материализму философии Карла Маркса, этой «сильнейшей головы XIX столетия», как характеризовал его сам Бретон.
Материя есть активное основание всякого различия, онтологически первичное по отношению ко всякому знанию о нём, к любой форме концептуализации. Будучи движущей силой различия, бесформенная материя не может быть репрезентирована как некоторый идеал, онтология или же вещь-в-себе. «Базовая материя» Батая непредсказуемо активна, она разрушает все оппозиции «высокого» и «низкого» и дестабилизирует все мыслимые основания. Марксистский материализм, с его формой критики через понятие производства, слишком узок для «базовой материи», которая не подчиняется никакой форме политической организации.
Базовый материализм вне-политичен, это идея, которая ставит под сомнение современные попытки увязать «базовую материю» с «новыми материализмами/реализмами». Как отмечает Бенджамин Нойз: «Несмотря на попытки втиснуть базовый материализм в новые формы материализма, он разрушает обычный материализм и „радикальную“ политику, которая часто сопровождает его». Следует, однако, отметить, что и сам Нойз не избегает этой тенденции, характеризуя «базовый материализм» как форму «радикального либертарианского марксизма».
В качестве отправной точки вам предлагаются два текста, небольшая заметка «Материализм» и текст Батая, открывавший первый номер «Документов» за 1930 год — «Базовый материализм и гностицизм».
Отдельно стоит упомянуть о переводе основного термина.
Дело вот в чём — le bas matérialisme — это не «базовый», а низменный, низкий (в этом же смысле) материализм. Особенно это заметно в контексте акцентов на гностическую параллель, где подразумевается конкретно это значение. В русскоязычной среде по касательной с искусствознанием мелькали именно такие варианты перевода. В свою очередь, в этом переводе, чтобы расширить значение только лишь за гностическое нечестивое, мы предпочли более общее значение. Пускай тут начнётся довольно интересная игра с намёками и переигрываниями Батая против марксистов, Бретона и их «материализма», заодно поясняя, почему в английских переводах le bas передаётся как base, а не lowness. По-английски «базис» из исторического материализма это, собственно, base. А как базис на французском? Base matérielle.
В этом сдвиге от трансцендентально-идеалистического отношения к нулю к его представлению в базовом материализме обнаруживается различие, имеющее последствия сейсмического уровня.
Ник Ланд
The Thirst for Annihilation
Материализм
Большинство материалистов, несмотря на то что они, возможно, и хотели покончить со всеми духовными сущностями, в конечном итоге установили [такой] порядок вещей, иерархические отношения которого выдают его особенно идеалистическим. Они помещали мёртвую материю на вершину условной иерархии разнообразных фактов, не понимая, что таким образом они впали в одержимость идеальной формой материи, формой, которая была ближе любой другой к тому [чтобы начать утверждать], чем материя должна быть. Мёртвая материя, чистая идея и Бог на самом деле отвечают на вопрос таким же образом (другими словами, совершенно и так же категорично, как послушный отличник отвечает в классе) — вопрос, который может быть поставлен только философами: вопрос о сущности вещей, именно об идее, посредством которой вещи становятся понятными. Классические материалисты на самом деле даже не заменяли причинность необходимостью (quare вместо quamobrem, или, другими словами, детерминизм вместо судьбы, прошлое вместо будущего). Их потребность во внешнем авторитете фактически помещала необходимое всякого явления в ту функциональную роль, которую они несознательно отводили идее науки. Если принцип [существования] вещей, который они определили, является именно тем устойчивым элементом, который позволил науке создать внешне незыблемую позицию, истинную божественную вечность, то это не случайно. Соответствие мёртвой материи идее науки заменяет у большинства материалистов религиозные отношения, установившиеся ранее между божеством и его созданиями, причём одно является идеей другого.
Материализм будет рассматриваться как старческий идеализм в той мере, в какой он основывается не на психологических или социальных фактах непосредственно, а на искусственно изолированных физических явлениях. Таким образом, именно у Фройда, среди прочих, — а не у давно умерших физиков, чьи идеи сегодня не имеют никакого значения, — это представление о материи следует брать. Не имеет особого значения то, что страх психологических осложнений (страх, свидетельствующий лишь об интеллектуальной слабости) заставляет робкие души видеть в этой позиции поворот или возврат к духовным ценностям. Когда употребляется слово материализм, тогда стоит обозначать прямую интерпретацию чистого феномена, исключающую всяческие идеализмы, а вовсе не систему, основанную на фрагментарных элементах идеологического анализа, выработанного под знаком религиозных отношений.
Базовый материализм и гностицизм
Если мы думаем об определённом предмете, то легко отличить материю от формы, и аналогичное различие может быть сделано в отношении органических существ, с формой, приобретающей ценность единства бытия и его индивидуального существования. Но если рассмотреть вещи как целое, то транспонированные, перенесённые, различия такого рода становятся произвольными и даже непонятными. Таким образом, образуются две вербальные сущности, объяснимые только через их конструктивную ценность в социальном порядке: абстрактный Бог (или просто идея) и абстрактная материя; главный страж и тюремные стены. Варианты этих метафизических строительных лесов не более интересны, чем различные стили архитектуры. Люди приходят в возбуждение, пытаясь узнать, произошла ли тюрьма от охранника, или же охранник произошёл от тюрьмы. Хотя этот ажиотаж и имел изначальное историческое значение, сегодня он рискует вызвать запоздалое удивление, хотя бы из-за диспропорции между последствиями дебатов по этому вопросу, и их радикальной незначительностью.
Тем не менее весьма примечательно, что единственный вид материализма, который до сих пор в своём развитии избегал систематической абстракции, а именно диалектический материализм, имел, по крайней мере в той же степени, что и онтологический материализм, в качестве своей отправной точки абсолютный идеализм в его гегелевской форме. Нет нужды возвращаться к этому методу: материализм, каков бы ни был его объём в позитивном порядке, по необходимости есть прежде всего упорное отрицание идеализма, которое сводится, наконец, к утверждению самой основы всей философии. Ныне гегельянство, как, по-видимому, и классическая философия гегелевской эпохи, исходит из очень древних метафизических представлений, разработанных, в частности, гностиками, в эпоху, когда метафизика ещё могла быть ассоциирована с самыми чудовищными дуалистическими, и потому странно униженными, космогониями1.
Я признаю, что в отношении мистических философий у меня есть только недвусмысленный интерес, на практике аналогичный интересу невменяемого психиатра к своим пациентам. Мне кажется довольно бессмысленным доверять тенденциям, которые, не встречая сопротивления, приводят к самой жалкой нечестности и банкротству. Но сегодня трудно оставаться безразличным даже к частично фальсифицированным решениям, применённым, в начале христианской эры, к проблемам, которые не кажутся заметно отличающимися от наших собственных (которые являются проблемами общества, первоначальные принципы которого стали, в очень точном смысле, мёртвой буквой общества, которое должно поставить своё существование под сомнение и опрокинуть само себя, чтобы заново открыть поводы для [реализации] силы и бурного ажиотажа). Таким образом, поклонение ослоголовому Богу (осёл — самое отвратительно комичное животное, и в то же время самое мужественное в человеческом смысле) кажется мне способным даже сегодня приобрести решающее значение: отрубленная ослиная голова ацефальной (acephalic) персонификации солнца представляет собой, несомненно, хотя и не совершенно, одно из самых опасных проявлений материализма.
Я предоставлю Анри-Шарлю Пюэшу [право] объяснить здесь, в будущих статьях2, развитие таких мифов, столь подозрительных в этот период, отвратительных, как шанкры (chancres), несущих в себе зачатки причудливого, но смертельного ниспровержения идеала и порядка, выраженного сегодня словами «классическая античность». И всё же я думаю, что не было бы ни тщеславным, ни невозможным чрезвычайно упростить вещи, прежде всего, а также указать значение, которое должно быть дано мифологическим и философским беспорядкам, которые в то время влияли на представление о мире. Гностицизм на самом деле, и до, и после проповедей христианства, и почти звериным образом, несмотря на то, какими были его метафизические разработки, внёс самое нечистое брожение в греко-римскую идеологию, заимствованную отовсюду: из египетской традиции, из Персидского дуализма, из восточноеврейской гетеродоксии, — элементы, которые меньше всего соответствовали установившемуся интеллектуальному порядку. Этот порядок добавил свои собственные мечты, небрежно выражая несколько [своих] чудовищных навязчивых идей. Он не был возмущён, в своих религиозных практиках, самыми низменными (и, следовательно, самыми удручающими) формами греческой или халдео-ассирийской магии и астрологии, и в то же время он использовал, но, возможно, более точно будет сказать скомпрометировал, новорождённую христианскую теологию и эллинистическую метафизику.
Неудивительно, что изменчивый характер этого брожения породил противоречивые толкования. Можно даже представить гностицизм как сильно эллинизированную интеллектуальную форму первобытного христианства, слишком популярного и безразличного к метафизическому развитию, своего рода высшее христианство, разработанное философами, порвавшими с эллинистическими спекуляциями и отвергнутыми некультурными христианскими массами3. Таким образом, главные протагонисты гностицизма — Василид, Валентин, Бардесан, Маркион — оказались великими религиозными гуманистами и, с точки зрения традиционного протестантства, великими христианами. Их дурное имя, более или менее подозрительный характер их теорий объяснялись, по-видимому, тем, что они были известны только через полемику отцов Церкви, их жестоких врагов и непременных клеветников.
Сочинения гностических богословов систематически уничтожались ортодоксальными христианами (за немногими исключениями, сегодня ничего не осталось из существенной литературы). Только камни, на которых они выгравировали фигуры вызывающего и особенно неприличного Пантеона, позволяют подробно комментировать нечто иное, нежели чем обличительные речи, — но они как раз подтверждают дурное мнение [христианских] ересиологов. Более того, наиболее последовательная современная экзегеза допускает, что абстрактные формы гностических сущностей развились из очень грубых мифов, которые соответствуют грубости изображений, сделанных на камнях4. Прежде всего, он устанавливает, что неоплатонизм или христианство не следует рассматривать как источник гностицизма, истинной основой которого является зороастрийский дуализм5. Это порой дисгармоничный дуализм, несомненно следующий христианским или философским влияниям, но глубокий дуализм, и, по крайней мере в своём специфическом развитии, не выхолощенный приспособлением к социальным потребностям, как в случае с иранской религией (по этому вопросу важно отметить, что гностицизм, и в той же степени манихейство, который в некотором смысле происходил от него, никогда не служили никаким социальным организациям, никогда не брали на себя роль государственной религии).
На практике, лейтмотивом гностицизма можно считать представление о материи как об активном принципе, имеющем своё собственное вечное автономное существование как тьма (которая была бы не простым отсутствием света, но чудовищными архонтами, открывающимися этим отсутствием), и как зло (которое было бы не отсутствием добра, а творческим действием). Эта концепция была совершенно несовместима с самим принципом глубоко монистического эллинистического духа, чья доминирующая тенденция видела материю и зло как деградацию высших принципов. Приписывание сотворения земли, где имеет место наш отвратительный и насмешливый ажиотаж, ужасному и совершенно нелегитимному принципу очевидно подразумевает, с точки зрения греческого интеллектуального построения, тошнотворный, недопустимый пессимизм, — полную противоположность тому, что должно было быть установлено любой ценой и сделано всеобщей манифестацией. На самом деле, противоположное существование превосходного божества, достойного абсолютного доверия человеческого духа, не имеет большого значения, если пагубное и отвратительное божество этого дуализма ни при каких обстоятельствах не сводится к нему, без всякой возможности надежды. Правда, даже в гностицизме не всегда всё было так ясно. Довольно распространённое учение об эманации (согласно которому низменный бог-творец, другими словами, проклятый бог — иногда ассоциируемый с библейским Иеговой — исходил от Верховного Бога) ответило на потребность в паллиативе. Но если ограничиться конкретным смыслом гностицизма, на который указывают как ересиологические споры, так и резьба по камню, то кажется неопровержимой деспотическая и звериная одержимость запрещёнными и злыми силами как в его метафизических спекуляциях, так и в его мифологическом кошмаре.
Трудно поверить, что в целом гностицизм не проявляет, прежде всего, зловещей любви к тьме, чудовищной склонности к непристойным и беззаконным архонтам, к голове солнечного осла (чей комический и отчаянный рёв был бы сигналом к бесстыдному восстанию против идеализма у власти). Существование секты распутных гностиков (licentious Gnostics) и некоторых сексуальных обрядов удовлетворяет этому скрытному требованию низости, которая не может быть сведена к минимуму, и которую следует уважать самым непристойным образом: чёрная магия продлила эту традицию вплоть до сегодняшнего дня.
Это правда, что высшей целью духовной деятельности манихеев, как и гностиков, постоянно было благо и совершенство, — таков был путь, в котором их представления сами по себе имели пессимистическое значение. Однако, более или менее бесполезно принимать во внимание эти видимости, и лишь беспокойная уступка злу может в конце концов определить смысл этих стремлений. Если сегодня мы открыто откажемся от идеалистической точки зрения, как от неё имплицитно отказались гностики и манихеи, то позиция тех, кто видит в своей жизни результат творческого действия зла, покажется даже радикально оптимистичной. При всей свободе можно быть игрушкой зла, если само зло не должно отвечать перед Богом. Обратившись к архонтам, мы, по-видимому, не испытываем глубокого желания подчинить себе вещи, принадлежащие высшей власти, власти, которую архонты оглушают вечным скотством.
Таким образом, если принять во внимание все обстоятельства, оказывается, что гностицизм в своём психологическом процессе не так уж отличается от современного материализма. Я имею в виду материализм, не подразумевающий онтологии, не подразумевающий, что материя есть вещь в себе. Ибо речь идёт прежде всего о том, чтобы не подчинять самого себя, и с самим собой своей разум, всему более возвышенному, всему, что может дать заимствованный авторитет существу, которым я являюсь, и разуму, который вооружает это существо. На самом деле, это существо и его разум могут подчиняться только низшему, тому, что никогда и ни при каких обстоятельствах не может подражать имеющейся власти. Кроме того, я всецело подчиняюсь тому, что должно быть названо материей, ввиду того что оно существует вне меня и идеи, и я не допускаю, чтобы мой разум стал пределом того, что я сказал, так как если бы я действовал таким образом, материя, ограниченная моим разумом, вскоре приобрела бы ценность высшего принципа (который этот рабский разум был бы только счастлив установить над собой, чтобы говорить как уполномоченный функционер).
Базовая материя является внешней и чуждой идеальным человеческим устремлениям, и она не позволяет свести себя к великим онтологическим машинам, являющимся результатом этих устремлений. Но психологический процесс, выявленный гностицизмом, оказал такое же воздействие: речь шла о том, чтобы привести в замешательство человеческий дух и идеализм перед чем-то низменным, базовым, перед тем, чтобы признать беспомощность высших принципов.
Интерес к этому сопоставлению усиливается тем фактом, что специфические действия гностицизма привели к репрезентации форм, радикально противоположных древнему академическому стилю, к репрезентации форм, в которых можно увидеть образ этой базовой материи, которая уже только лишь своей несообразностью и чрезмерным отсутствием уважения позволяет интеллекту вырваться из пут идеализма. Сегодня в том же ключе некоторые пластические представления являются выражением непреклонного материализма, обращения ко всему, что компрометирует силы в вопросах формы, высмеивая традиционные сущности, наивно соперничая с ошеломляющими пугалами. Это не менее важно, чем общая аналитическая интерпретация, в том смысле, что только формы, специфические и значимые в той же степени, что и язык, могут дать конкретное и непосредственно ощутимое выражение психологическому развитию, определённому посредством анализа.
Пояснение к иллюстрациям
Камни, опубликованные в этой статье, известны под традиционным названием гностических камней, или Василидийских камней, или Абраксасов (Abraxas): их идентификация и обозначение имеют своим происхождением название Абраксас, которое упоминается в легендах и в философии гностического философа Василида. Необходимо, однако, указать, что эта коллекция камней, общий характер которой позволяет сгруппировать их под обозначением гностических, не обязательно происходит из гностических сект. Возникновение таких камней можно также обнаружить и в практике греческой или египетской магии. Большинство из них являются гностическими, но невозможно быть более точным в отношении каждого из них по-отдельности. Так или иначе, наибольшую трудность в их интерпретации, с одной стороны, представляет собой синкретизм религиозных представлений, обнаруживаемый в них, и с другой стороны, часто неразборчивое состояние сделанных на них надписей.
Дату определить невозможно, но большинство из этих камней относятся к третьему и четвёртому векам. Происхождение, как правило, восточное. Египет, в частности, по-видимому, был важным центром их производства, по той причине, что египетские божества или фигуры в египетском стиле часто встречаются на таких камнях. Например, ацефальный (безголовый) Бог и Анубис, представленные на рис. 3.
Примечания
- Поскольку гегелевская доктрина — это прежде всего экстраординарная и очень совершенная система редукции, очевидно, что базовые элементы, существенные для гностицизма, можно найти в ней только в уменьшенном и выхолощенном состоянии.
Однако у Гегеля роль этих элементов в мышлении остаётся ролью разрушения, точно так же, как деструкция дана как необходимая для построения мышления. Вот почему, когда на смену гегелевскому идеализму пришёл диалектический материализм (через полное ниспровержение ценностей, давшее материи ту роль, которую играла мысль), материя стала уже не абстракцией, а источником противоречия; более того, вопрос уже состоял не в провиденциальном характере противоречия, которое стало «просто одним из свойств развития материальных фактов». ↵ - [См. H.-C. Puech «Le Dieu Besa et la magie hellénistique» в Documents 7 (1930), стр. 415–425.] ↵
- Эта интерпретация была разработана во Франции Эженом де Фаем (см. Introduction à l’étude du gnosticisme, Paris, 1903. взятое из Revue de I’histoire des religions. тома 45 и 46, и Gnostiques et gnosticisme, Étude critique des documents du gnosticisme chrétien aux IIe et IIIe siècles, Paris, 1913, в Bibliothèque de l’École des Hautes Études, Sciences religieuses, том. 27). ↵
- Wilhelm Bousset, Hauptprobleme der Gnosis, Göttingen, 1907. ↵
- Там же, часть 3, «Der Dualismus der Gnosis». ↵