Готический материализм

По. С нача­ла! Но где оно, это нача­ло?
Вэн­кёрк. Вы же зна­е­те, что нача­ло есть БОГ. [Ска­за­но это было глу­хим, пре­ры­ви­стым голо­сом и, судя по все­му, с глу­бо­чай­шим бла­го­го­ве­ни­ем.]
П. Так что же такое Бог?
В. [Несколь­ко минут оста­ёт­ся в нере­ши­мо­сти] Я не знаю, как это объ­яс­нить.
П. Раз­ве Бог — не дух?
В. В быт­ность свою наяву я знал, что вы пони­ма­е­те под сло­вом «дух», но теперь оно для меня — сло­во и боль­ше ниче­го… Такое же, к при­ме­ру, как исти­на, кра­со­та — то есть обо­зна­че­ние како­го-то каче­ства.
П. Но ведь Бог нема­те­ри­а­лен?
В. Нема­те­ри­аль­но­сти не суще­ству­ет. Это про­сто сло­во. То, что нема­те­ри­аль­но, не суще­ству­ет вооб­ще, если толь­ко не отож­деств­лять пред­ме­ты с их свой­ства­ми.
П. А Бог, ста­ло быть, мате­ри­а­лен?
В. Нет. [Этот ответ про­сто оше­ло­мил меня.]
П. Так что же он, в таком слу­чае?
В. [После дол­го­го мол­ча­ния, бес­связ­но] Я пред­став­ляю себе, но сло­ва­ми это пере­дать труд­но. Он не дух, ибо он — сущий. И вме­сте с тем он и не мате­ри­а­лен в вашем пони­ма­нии. Но есть так­же такие сту­пе­ни пре­вра­ще­ний мате­рии, о кото­рых чело­ве­ку ниче­го не извест­но; более про­стые и при­ми­тив­ные про­буж­да­ют более тон­кие и изощ­рён­ные, более изощ­рён­ные про­ни­зы­ва­ют собою более про­стые. Атмо­сфе­ра, напри­мер, воз­буж­да­ет элек­три­че­ство, а элек­три­че­ство насы­ща­ет собой атмо­сфе­ру. Гра­да­ции мате­рии вос­хо­дят всё выше, по мере утра­ты ею плот­но­сти и ком­пакт­но­сти, пока мы не доби­ра­ем­ся до мате­рии, уже совер­шен­но лишён­ной пред­мет­но­сти — нерас­тор­га­е­мой и еди­ной; и здесь закон, побуж­да­ю­щий к дей­ствию силы и про­ник­но­ве­ния, пре­об­ра­жа­ет­ся. Эта пер­во­ма­те­рия, или              нерас­тор­жи­мая мате­рия, не толь­ко про­ни­ка­ет собой всё сущее, но и побу­ди­тель­ная при­чи­на все­го суще­го и, таким обра­зом, сама в себе и есть всё сущее. Эта мате­рия и есть Бог. (Poe, 1982, 90–91) [По, Месме­ри­че­ское откро­ве­ние].

Что­бы отве­тить на вопрос «что такое мате­ри­а­лизм?», нуж­но про­сто уста­но­вить кон­такт с тем, что «бюро­кра­ты созна­ния», рас­по­ря­жа­ю­щи­е­ся исто­ри­ей фило­со­фии, оста­ви­ли за скоб­кой (Grant, 1998, 101). Дис­ци­пли­нар­ные меха­низ­мы ака­де­ми­че­ской Госу­дар­ствен­ной фило­со­фии изгна­ли мате­ри­а­ли­сти­че­ских тео­ре­ти­ков — Спи­но­зу, Марк­са, Ниц­ше, Фрей­да, Делё­за-Гват­та­ри, Фуко — в интер­зо­ны и отлу­чён­ные от мира коло­нии за пре­де­лы / в про­бе­лы гума­ни­тар­ных наук: в забы­тые Богом зем­ли, где «суро­вей край вет­ров <…> пре­де­лы, где из живых — один мед­ведь лишь белый» (Nietzsche, 1983, 203) [По ту сто­ро­ну добра и зла, 225–226]. И это абсо­лют­но обос­но­ван­но: пери­фе­рия и про­ме­жу­ток — един­ствен­ные воз­мож­ные (дис)локации, пред­по­ла­га­ю­щие вза­и­мо­дей­ствие с обмо­ро­жен­ным ядром абстракт­ной мате­рии нуле­вой интен­сив­но­сти, «К‑матрица <…> где кос­ми­че­ская реаль­ность кон­стру­и­ру­ет себя самое без при­чин­но­сти» (Carver, 1999)¹.

Отче­го Готи­ка, отче­го все эти рас­ска­зы ужа­сов? Отто­го что, как пре­ду­пре­жда­ет Ниц­ше, «забыть людей, хулы, моль­бы, богов» — зна­чит стать чужа­ком само­му себе — «Здесь про­жить бы не смог­ли вы» (Nietszche, 1982, 203) [По ту сто­ро­ну добра и зла, 226]. Путе­ше­ствие к непри­кры­то­му Реаль­но­му это «уже не выход из мате­рии по направ­ле­нию к духу или Иде­ям, где самость обре­тёт при­ста­ни­ще, но — лик­ви­да­ция само­сти внут­ри машин­ной мат­ри­цы: не раз­во­пло­ще­ние, а дез­ор­га­ни­за­ция. Выход навстре­чу опы­ту тела» (Land, 1995, 192) [Мясо, 150, пере­вод изме­нён]. Уста­нов­ле­ние кон­так­та с «интен­сив­ной или кон­вер­гент­ной реаль­ной абстрак­ци­ей» с неиз­беж­но­стью вну­ша­ет ужас, посколь­ку «план кон­си­стент­но­сти, пла­но­ме­нон, <…> пла­то, <…> суб­стан­ция, чистая аппер­цеп­ция» пред­став­ля­ют собой так­же «ней­ро­элек­трон­ную без­дну», вле­че­ние к смер­ти, тело-без-орга­нов (Land, 1998, 85) [Мясо, 93–94, пере­вод изме­нён], «пре­дель­ный план непре­рыв­но­го пре­кра­ще­ния или Нежиз­ни» (Carver, 1999) или «не[искусственную]-смерть» (Land, 1998, 85) [Кибер­го­ти­ка, 94, пере­вод изменён].

Рас­ко­ди­ро­ван­ных пото­ков, пото­па боят­ся пото­му, что, когда они текут, нель­зя боль­ше про­из­ве­сти выбор­ку, кото­рая бы их обре­за­ла, так же как нель­зя на кодах про­из­ве­сти отде­ле­ние сег­мен­тов, поз­во­ля­ю­щих управ­лять пото­ка­ми, ори­ен­ти­ро­вать их и гос­под­ство­вать над ними. При­над­ле­жа­щий про­опе­ри­ро­ван­но­му опыт тела-без-орга­нов состо­ит бук­валь­но в том, что по его телу текут неко­ди­ру­е­мые пото­ки, обра­зу­ю­щие саму вещь, неиме­ну­е­мое. (Deleuze, 1972) [При­ро­да пото­ков]

Само собой разу­ме­ет­ся, что мате­ри­а­ли­сти­че­ская тео­рия не толь­ко воз­мож­на, но и вез­де­су­ща — любая дея­тель­ность пред­по­ла­га­ет абстракт­ные кар­ты, диа­грам­мы и про­грам­мы, кото­рые реа­ли­зу­ют­ся в послед­ней; одна­ко, не вполне оче­вид­но, что такую тео­рию, какой бы тех­ни­че­ски стро­гой она ни была — мож­но было бы назвать «фило­со­фи­ей». Теку­щий доми­ни­ру­ю­щий режим Госу­дар­ствен­ной мыс­ли — фено­ме­но­ло­гия во всех её про­яв­ле­ни­ях — фак­ти­че­ски сов­па­да­ет с обще­из­вест­ным утвер­жде­ни­ем Марк­са о том, что мате­ри­а­ли­сти­че­ская фило­со­фия — это про­ти­во­ре­чие в тер­ми­нах. Разу­ме­ет­ся, соглас­но Марк­су, это было так пото­му, что «фило­со­фия» — будь она истол­ко­ва­на как ака­де­ми­че­ская дис­ци­пли­на или, более абстракт­но, как «любовь к муд­ро­сти» — неиз­беж­но ока­зы­ва­лась ском­про­ме­ти­ро­ван­ной при­су­щей ей при­ви­ле­ги­ро­ван­но­стью мыс­ли над прак­ти­кой. Само суще­ство­ва­ние «фило­со­фии» — упо­ря­до­чен­но­го созер­ца­ния фено­ме­нов, даже, а, воз­мож­но, в осо­бен­но­сти, — мате­рии — вле­чёт за собой — а фак­ти­че­ски — собой пред­став­ля­ет — при­вер­жен­ность иде­а­лиз­му. Но «мате­рия» нико­гда не сто­ит в одном ряду с фено­ме­ном. Фено­ме­но­ло­гия, в силу того, что она струк­тур­но неспо­соб­на усво­ить посыл Марк­са, со свой­ствен­ной ей извра­щён­ной невин­но­стью под­твер­жда­ет его, «утвер­ждая», что вся­кое дей­ствие пред­по­ла­га­ет в каче­стве сво­е­го осно­ва­ния «изна­чаль­ное» цар­ство до-пре­ди­ка­тив­но­го созна­ния: «Дей­стви­тель­но, образ дей­ству­ет бла­го­да­ря двум “уни­вер­са­ли­ям” — Цело­му как послед­не­му осно­ва­нию бытия, или все­о­хва­ты­ва­ю­ще­му гори­зон­ту, и Субъ­ек­ту как прин­ци­пу, пре­вра­ща­ю­ще­му бытие в бытие-для-нас. Imperium и рес­пуб­ли­ка» (Deleuze-Guattari, 1988, 379) [Тыся­ча пла­то, 636].

В ник­чём­ном мире сомни­тель­ной, без­ра­дост­ной «муд­ро­сти», кото­рый пред­став­ля­ет собой пода­вив­ша­я­ся фено­ме­но­ло­ги­ей либе­раль­но-демо­кра­ти­че­ская ака­де­мия, самые важ­ные про­зре­ния Марк­са, таким обра­зом, неиз­беж­но счи­та­ют­ся кон­фу­за­ми, кото­рые под­ле­жат пори­ца­нию, как, если выра­жать­ся язы­ком рим­ских масте­ров, «вуль­гар­но­сти». Посколь­ку пре­умень­ше­ние или игно­ри­ро­ва­ние вопро­сов эко­но­ми­че­ско­го детер­ми­низ­ма и куль­тур­ной при­ви­ле­ги­ро­ван­но­сти пол­но­стью согла­су­ет­ся с клас­со­вы­ми инте­ре­са­ми ака­де­мии, финан­си­ру­е­мой Госу­дар­ством, исто­рия «ака­де­ми­че­ско­го марк­сиз­ма» неиз­беж­но пред­став­ля­ет собой вари­а­ции эссе­и­сти­ки по пово­ду скуч­но­го парадокса.

В одном ряду со Спи­но­зой, Ниц­ше, Фрей­дом и все­ми осталь­ны­ми клю­че­вы­ми про­ры­ва­ми в исто­рии запад­ной фило­со­фии, Маркс выдви­га­ет раз­но­вид­ность мате­ри­а­лиз­ма, осно­ван­но­го на двух фун­да­мен­таль­ных принципах:

(1) В кос­мо­се суще­ству­ет толь­ко один тип вещей. Любой вид дуа­лиз­ма и все апел­ля­ции к сверх­чув­ствен­но­му или сверхъ­есте­ствен­но­му неле­ги­тим­ны. Выдви­же­ние пред­став­ле­ний о реаль­но­сти тако­го рода — это симу­ля­ция Гос­по­ди­на, спо­соб отри­ца­ния соб­ствен­но­го устрой­ства Гос­под как мате­ри­аль­ных сущ­но­стей, а так­же сокры­тие их зави­си­мо­сти от соци­аль­ной систе­мы, осно­ван­ной на струк­тур­ном неравенстве.

(2) Есть толь­ко одна раз­но­вид­ность прак­ти­ки. Посколь­ку, соглас­но Марк­су, вся­кая дея­тель­ность пред­став­ля­ет собой прак­ти­ку, важ­но про­ве­сти раз­ли­чие меж­ду (i) мате­ри­а­ли­сти­че­ской тео­ре­ти­че­ской прак­ти­кой, кото­рая воз­ни­ка­ет из дей­ствия и ори­ен­ти­ро­ва­на на него, и (ii) иде­а­ли­сти­че­ской тео­ре­ти­че­ской прак­ти­кой, кото­рая от име­ни уни­вер­саль­но­сти, объ­ек­тив­но­сти или непред­взя­то­го созер­ца­ния отка­зы­ва­ет­ся от соб­ствен­ной роли в выра­же­нии — и тем самым укреп­ля­ет — фор­ма­ции вла­сти, из кото­рых она возникает.

Власть, эко­но­ми­ка, мате­рия: всё ста­но­вит­ся тенью, отбра­сы­ва­е­мой из/на мрач­ный инте­рьер Субъ­ек­та. С дру­гой (Внеш­ней) сто­ро­ны, непри­кры­тое Реаль­ное, или мате­рия сама по себе — всё есть жела­ние, всё есть про­из­вод­ство, и вся тео­рия есть прак­ти­ка, даже если она функ­ци­о­ни­ру­ет в каче­стве анти­про­дук­тив­ной ста­ти­ки, бло­ки­ру­ю­щей, загро­мож­да­ю­щей и исто­ща­ю­щей интен­сив­ность. Делёз при­пи­сы­ва­ет Ниц­ше автор­ство вопро­са о том, «кто гово­рит?» в «фило­со­фии», но Маркс уже при­зы­вал нас не дове­рять любым пре­тен­зи­ям на транс­цен­дент­ность и все­общ­ность и вме­сто это­го спра­ши­вать, какой режим вла­сти гово­рит от име­ни послед­них. Вся­кий «дис­курс» в неко­то­ром смыс­ле прак­ти­чен. Да, даже кажу­щи­е­ся незна­чи­тель­ны­ми игры ума наших совре­мен­ных фено­ме­но­ло­гов игра­ют опре­де­лён­ную роль в под­дер­жа­нии соци­аль­но­го поряд­ка (даже если она сво­дит­ся к заку­по­ри­ва­нию машин тош­но­твор­ной болтовнёй).

«Транс­цен­ден­таль­ный мате­ри­а­лизм» Делё­за-Гват­та­ри (Deleuze-Guattari, 1984) [Анти-Эдип] пред­став­ля­ет собой рас­щеп­ля­ю­щу­ю­ся реком­би­на­цию Марк­са и Кан­та, чья функ­ция состо­ит в том, что­бы обес­пе­чить абстракт­ную при­клад­ную гипер­про­грам­му для демон­та­жа чело­ве­че­ской без­опас­но­сти (= тебя, посколь­ку ты пред­став­ля­ешь собой лич­ность, иден­тич­ность, орга­низм). Готи­че­ский или транс­цен­ден­таль­ный мате­ри­а­лизм (= шизо­ана­лиз = поп фило­со­фия = ризо­ма­ти­ка = стра­то­ана­лиз = праг­ма­ти­ка = мик­ро­по­ли­ти­ка [ср. Deleuze-Guattari, 1988, 23] [Тыся­ча пла­то, 40]) пус­ка­ет в ход кри­ти­че­скую маши­ну Кан­та, что­бы под­верг­нуть допро­су то, что в иде­ях Марк­са оста­лось не под­верг­ну­тым кри­ти­ке (реи­фи­ка­ция уже-кон­сти­ту­и­ро­ван­ных акту­аль­но­стей, таких как «соци­аль­ное»), исполь­зуя при этом Марк­са для повтор­но­го вве­де­ния кан­ти­ан­ско­го субъ­ек­та в гипер­ма­те­ри­а­ли­сти­че­ское поле Капи­та­ла.

Вол­шеб­ство Кан­та гораз­до утон­чён­нее, гораз­до тре­вож­нее, чем хоте­лось бы верить нашим акту­аль­ным экран­ным застав­кам, а Делё­за-Гват­та­ри ни на йоту не под­ку­па­ет ложь о том, что Кант — фено­ме­но­лог. Они пони­ма­ют, что вели­кое нов­ше­ство кан­тов­ской кри­ти­че­ской систе­мы состо­ит в том, что­бы про­де­мон­стри­ро­вать, что фено­ме­но­ло­ги­че­ское и эмпи­ри­че­ское — это одно и то же: весь чело­ве­че­ский опыт — это вос­про­из­ве­де­ние вари­ан­тов меню, предо­став­лен­но­го (транс­цен­ден­таль­ной) опе­ра­ци­он­ной систе­мой, кото­рая по этой самой при­чине заклю­че­на в немыс­ли­мых и невы­ра­зи­мых обла­стях за пре­де­ла­ми воз­мож­но­го опы­та. А транс­цен­ден­таль­ный иде­а­лизм и транс­цен­ден­таль­ный мате­ри­а­лизм име­ют боль­ше обще­го друг с дру­гом, чем с любой дру­гой раз­но­вид­но­стью иде­а­лиз­ма или мате­ри­а­лиз­ма. Транс­цен­ден­таль­ный иде­а­лизм по сути сво­ей маши­ни­сти­чен, посколь­ку он сме­ща­ет фокус вни­ма­ния с внеш­не­го интер­фей­са симу­ля­ций част­ной субъ­ек­тив­ной рефлек­сии — «лица — это симу­ля­к­ры <…>» (Deleuze-Guattari, 1984, 264) [Анти-Эдип, 576] — на без­лич­ные и бес­со­зна­тель­ные меха­низ­мы, кото­рые про­из­во­дят мастер­скую чело­ве­че­ской реаль­но­сти. Поэто­му, при всей сво­ей трез­во­сти, Кант нико­гда не пыта­ет­ся убе­дить нас в том, что кос­мос разу­мен [sensible].

Транс­цен­ден­таль­ный мате­ри­а­лизм отхо­дит от транс­цен­ден­таль­но­го иде­а­лиз­ма лишь в том, что пре­сле­ду­ет имма­нент­ность даль­ше, чем готов пой­ти Кант. «Как сооб­ща­ет нам Фрейд, «кожа» — это смерть, необ­хо­ди­мая для эфе­мер­но­го, личи­ноч­но­го посто­ян­ства <…> воз­ни­кая на этой осно­ве, “я мыс­лю” покры­ва­ет про­стран­ство [extent] кожи, но с опас­кой отсту­па­ет перед её пре­де­ла­ми — яко­бы апри­о­ри­стич­ны­ми, в авто­ма­ти­че­ском режи­ме напе­ва­ю­щи­ми “nihil ulteritus”» (Grant, 1998, 101). Это запре­ще­ние явля­ет­ся вопи­ю­ще (анти)политическим, а вовсе не «сугу­бо фило­соф­ским»; оно про­ис­те­ка­ет из либи­ди­наль­но­го, а не из кате­го­ри­че­ско­го импе­ра­ти­ва: Ужас долж­но сдерживать.

А что такое Ужас?

Я бес­со­зна­тель­ное = я внеш­нее = я ноумен (Grant, ibid.)

Отбрось­те всё чело­ве­че­ское, зна­чи­мое, субъ­ек­тив­ное, и вы при­бли­зи­тесь к сырой К‑матрице, пре­дель­но­му пла­ну непре­рыв­но­го пре­кра­ще­ния или Нежиз­ни, где кос­ми­че­ская реаль­ность кон­стру­и­ру­ет себя самое без при­чин­но­сти, опе­ре­жая любой есте­ствен­ный поря­док и рас­по­ла­га­ясь вовне уста­нов­лен­ных струк­тур вре­ме­ни. На этом плане вы невоз­мож­ны, и посколь­ку он бес­ко­не­чен, вы обна­ру­жи­те — в конеч­ном ито­ге все­гда уже обна­ру­жи­ли — что вас не может быть, не счи­тая раз­ве что пло­да конеч­но­го пере­хо­да, иллю­зии ожи­да­ния сме­ны на хту­ло­ид-кон­ти­ну­ум дестра­ти­фи­ци­ро­ван­ной гипер­ма­те­рии нуле­вой интен­сив­но­сти. (Carver, 1999)

Пусть мы и зна­ем, что — на каком-то уровне — мы ста­но­вим­ся Им [It], мы стал­ки­ва­ем­ся с Ужа­сом «хту­ло­ид­но­го кон­ти­ну­у­ма» толь­ко через «чёр­ное зер­ка­ло». Это подоб­но смер­ти, посколь­ку там, где есть Он, где бы это ни было, нас быть не может. Мы чув­ству­ем, что Он вклю­ча­ет [includes] нас, но мы зна­ем, что не можем познать Его, посколь­ку при­знать Его — зна­чит стать Им, а стать Им — зна­чит пере­стать быть тем, кто мы есть…

Нико­го нет. (Land, 1998, 85) [Кибер­го­ти­ка, 106]

Вымы­сел [fiction] — это одно из чёр­ных зер­кал, через кото­рые Он ста­но­вит­ся нами, а Внеш­нее про­би­ра­ет­ся к нам. Фило­со­фия име­ет род­ство с лите­ра­ту­рой, но с подо­зре­ни­ем отно­сит­ся к вымыс­лу. «Вымы­сел нахо­дит­ся под подо­зре­ни­ем. Он ассо­ци­и­ру­ет­ся с несе­рьёз­но­стью, с игра­ми» (Land, 1995, 198) [Мясо, 161]. В то вре­мя как лите­ра­ту­ра, начи­ная ари­сто­те­лев­ской дра­мой и закан­чи­вая хай­дег­ге­ров­ской поэ­зи­ей, кон­сти­ту­и­ру­ет­ся вмер­за­ни­ем [freezing into] вымыс­ла в шедев­ры². Вымы­сел в гораз­до боль­шей сте­пе­ни мно­го­об­ра­зен — это рас­пре­де­лён­ная прак­ти­ка симу­ля­ции, а не кон­цен­тра­ци­он­ная фор­ма репре­зен­та­ции. Осо­бен­но в том виде, кото­рым нас пот­чу­ют наши хай­дег­ге­ри­ан­цы, фило­со­фия и лите­ра­ту­ра нахо­ди­ли удо­воль­ствие в показ­ном брат­ском сопер­ни­че­стве, кото­рое тон­ко скры­ва­ло пара­зи­ти­че­скую вза­и­мо­за­ви­си­мость — вымы­сел воз­но­сит­ся до над­мен­ной псев­до­транс­цен­дент­но­сти лите­ра­ту­ры, т. е. ста­но­вит­ся голо­сом Бытия, кото­рый, разу­ме­ет­ся, долж­но интер­пре­ти­ро­вать с помо­щью подо­ба­ю­щим обра­зом посвя­щён­но­го Бело­го Мага-Гер­ме­нев­та, Фило­со­фа, или Фило­со­фа-сур­ро­га­та, — Лите­ра­тур­но­го Критика.

За пре­де­ла­ми это­го маги­ко-гер­ме­нев­ти­че­ско­го кру­га нахо­дит­ся спи­ра­ле­вид­ный хайпо(гипер)-вихрь [hype®-vortex] мате­ри­а­ли­сти­че­ско­го кол­дов­ства, кото­рый лишь отча­сти удо­вле­тво­ри­тель­но обо­зна­чи­ли назва­ни­ем «тео­ри-фикшн». Не слу­чай­но, что глав­ные фигу­ры, прак­ти­ку­ю­щие гипер­на­ту­ра­ли­сти­че­ское кол­дов­ство — Бодрий­яр и Делёз-Гват­та­ри — не столь­ко ком­мен­ти­ру­ют вымы­сел, сколь­ко ста­но­вят­ся им. Они пре­крас­но пони­ма­ют, что вза­и­мо­связь меж­ду тео­ри­ей и вымыс­лом аси­ну­ле­три­че­ски пред­взя­тым обра­зом сме­ще­на в поль­зу вымыс­ла, посколь­ку вымы­сел может «вклю­чать» [include] — но не «содер­жать» [contain] — какое угод­но коли­че­ство тео­рии³. Суще­ству­ют как «раз­но­вид­но­сти лож­ной чумы» [fictitious plagues] (Artaud, 1999, 9) [Театр и чума, 55], так и — срав­ни­те В пасти безу­мия Джо­на Кар­пен­те­ра и Видеодром Кро­нен­бер­га — вымыш­лен­ные зара­зы [fiction plagues], абстракт­ные век­то­ры зара­же­ния, дей­ствие кото­рых направ­ле­но про­тив иден­тич­но­сти, лич­но­сти и субъ­ек­тив­но­сти.⁴

Фуко пока­зы­ва­ет, что «бес­плот­ная реаль­ность» «совре­мен­ной души» про­из­во­дит­ся посред­ством сцеп­ле­ния дис­ци­пли­нар­ных систем, кото­рые были раз­ра­бо­та­ны для борь­бы с зара­зой. Но, как наста­и­ва­ет в том чис­ле и Арто, чума — это не кон­крет­ная меди­цин­ская про­бле­ма, а «абстракт­ное зло» [abstract disease] (Artaud, 1999, 15) [Театр и чума, 58]: раз­лад сам по себе, или абсо­лют­ная дез­ор­га­ни­за­ция (рас­тво­ре­ние до состо­я­ния тела-без-орга­нов). Чума, или абстракт­ный мор, как утвер­жда­ет Арто, «заяв­ля­ет о сво­ём при­сут­ствии в опре­де­лён­ных местах <…> где про­яв­ля­ют себя чело­ве­че­ская воля, созна­ние и мысль» (Artaud, 1999, 12) [Театр и чума, 56].

Соглас­но Фуко, то, что мы счи­та­ем «сво­ей» душой, — это итог про­из­вод­ства фаб­рик, боль­ниц и тюрем, кото­рые в свою оче­редь опре­де­ля­ют­ся — нега­тив­ным обра­зом — тём­ной, бес­фор­мен­ной, недиф­фе­рен­ци­ру­е­мой мас­сой чум­но­го тела, кото­рое они при­зва­ны под­чи­нить и диф­фе­рен­ци­ро­вать. «Чума как фор­ма одно­вре­мен­но реаль­но­го и вооб­ра­жа­е­мо­го бес­по­ряд­ка име­ет сво­им меди­цин­ским и поли­ти­че­ским кор­ре­ля­том дис­ци­пли­ну. За дис­ци­пли­нар­ны­ми меха­низ­ма­ми мож­но уви­деть неиз­гла­ди­мый след, остав­лен­ный в памя­ти “зара­зой”: чумой, бун­та­ми, пре­ступ­ле­ни­я­ми, бро­дяж­ни­че­ством, дезер­тир­ством, людь­ми, кото­рые появ­ля­ют­ся и исче­за­ют, живут и уми­ра­ют без вся­ко­го поряд­ка» (Foucault, 1987, 198) [Над­зи­рать и нака­зы­вать, 289]⁵. Чума и тол­па отож­деств­ля­ют­ся — чума это тол­па, тол­па — это чума. «Тол­па — плот­ная мас­са, место мно­же­ствен­ных обме­нов, схож­де­ния инди­ви­ду­аль­но­стей и кол­лек­тив­ных про­яв­ле­ний — устра­ня­ет­ся и заме­ня­ет­ся собра­ни­ем отде­лён­ных инди­ви­ду­аль­но­стей» (Foucault, 1987, 201) [Над­зи­рать и нака­зы­вать, 294]. Совре­мен­ная душа — дис­ци­пли­ни­ро­ван­ный субъ­ект, или либе­раль­ная «лич­ность» воз­ни­ка­ет толь­ко тогда, когда инди­вид извле­ка­ет­ся из чре­ва­то­го угро­зой рас­пут­но­го тела «ску­чен­ных, киша­щих и реву­щих масс» (Foucault, 1987, 200) [Над­зи­рать и нака­зы­вать, 293]. В то же вре­мя воз­ни­ка­ет новая, репре­зен­та­тив­ная и иден­ти­та­рив­ная фор­ма симу­ля­ции-сле­же­ния, опре­де­ля­е­мая через про­ти­во­по­лож­ность совер­шен­но отлич­но­го от неё зара­зы-вымыс­ла [plague-fiction]:

Чума оброс­ла лите­ра­тур­ным вымыс­лом, пред­став­ля­ю­щим её как празд­не­ство: при­оста­нов­ка зако­нов, сня­тие запре­тов, безум­ства, сме­ше­ние тел без раз­ли­чия, сбра­сы­ва­ние масок, забве­ние инди­ви­да­ми сво­ей закон­ной иден­тич­но­сти и обли­ка, по кото­рым их узна­ва­ли, воз­мож­ность про­яв­ле­ния исти­ны совсем ино­го рода. Но есть так­же поли­ти­че­ский, пря­мо про­ти­во­по­лож­ный образ: чума — не общий празд­ник, а стро­гие гра­ни­цы; не нару­ше­ние зако­нов, а про­ник­но­ве­ние пра­вил даже в мель­чай­шие дета­ли повсе­днев­ной жиз­ни посред­ством совер­шен­ной иерар­хии, обес­пе­чи­ва­ю­щей капил­ляр­ное функ­ци­о­ни­ро­ва­ние вла­сти; не наде­ва­е­мые и сбра­сы­ва­е­мые мас­ки, а при­сво­е­ние каж­до­му инди­ви­ду его «истин­но­го» име­ни, «истин­но­го» места, «истин­но­го» тела и «истин­ной» болез­ни». (Foucault 1987, 198) [Над­зи­рать и нака­зы­вать, 289]

Нель­зя не про­честь зна­ме­ни­тый рас­сказ По Мас­ка крас­ной смер­ти как раз­мыш­ле­ние над всем этим. По — пури­та­нин из Новой Англии евро­филь­ско­го Ново­го Све­та — рекон­стру­и­ру­ет Ста­рую Евро­пу в обра­зе пора­жён­но­го чумой и раз­де­лён­но­го на клас­сы коро­лев­ства, в кото­ром дека­дент­ский като­ли­че­ский класс гос­под — во гла­ве с гедонистом—деспотом Прин­цем Про­спе­ро — постро­ил ска­зоч­ную кре­пость-оплот насла­жде­ний, что­бы удер­жи­вать зара­зу — чуму и вою­щие мас­сы — на расстоянии.

Мас­ка крас­ной смер­ти под­твер­жда­ет наблю­де­ния Арто и Фуко о том, что чума — это «абстракт­ная болезнь», кото­рая име­ет сход­ство с вымыс­лом как депер­со­на­ли­зи­ро­ван­ной и не-репре­зен­та­тив­ной харак­те­ри­сти­кой (театр жесто­ко­сти Арто): «сле­ду­ет счи­тать такое бед­ствие непо­сред­ствен­ным ору­ди­ем или мате­ри­а­ли­за­ци­ей разум­ной силы, тес­но свя­зан­ной с тем, что мы назы­ва­ем пред­опре­де­ле­ни­ем» (Artaud, 1999, 9) [Театр и чума, 55]. Двор Про­спе­ро явля­ет­ся двой­ни­ком пла­то­нов­ской пеще­ры как обра­за уча­сти обма­ну­то­го чело­ве­че­ства, но, явля­ясь ско­рее готи­че­ским мате­ри­а­ли­стом, неже­ли гре­че­ским иде­а­ли­стом, По даёт мате­рии посме­ять­ся напо­сле­док. Так, в его сти­хо­тво­ре­нии Червь-побе­ди­тель «герой» — глав­ное лицо — «тра­ге­дии “Чело­век”» (Poe, 1982, 961) [Червь-побе­ди­тель] — это не «игруш­ки» [mere puppets], кото­рые «покор­ствуя веле­нью сил [at bidding of vast formless things] что сеют горе и беду дви­же­ньем кон­до­ро­вых крыл [shift the scenery to and fro]», это — «тварь баг­ря­ная [кото­рая] пол­зёт» [crawling shape], «пол­зёт, свою являя пасть, жертв не щадя своих»[blood-red thing that writhes from out the scenic solitude] (Poe, 1982, 961) [Червь-побе­ди­тель]. В пустын­ном пури­тан­ском кос­мо­се По нет места для транс­цен­дент­но­го искуп­ле­ния в «рес­пуб­ли­ке сво­бод­ных умов» (Deleuze-Guattari, 1988, 375) [Тыся­ча пла­то, 629]. В нём есть либо тщет­ная иллю­зия — состо­я­ние чело­ве­че­ства — либо чума — абсо­лют­ный бес­по­ря­док на выс­шем плане реаль­но­сти, кото­рый без­раз­ли­чен ко все­му чело­ве­че­ско­му и лич­ност­но­му. Фено­ме­но­ло­ги­че­ское заблуж­де­ние и гедо­ни­сти­че­ская чув­ствен­ность — это вза­им­но функ­ци­о­ни­ру­ю­щие фор­мы веро­лом­ства, фан­та­зии о достиг­ну­той или дости­жи­мой обособ­лен­ной инте­ри­ор­но­сти: «Принц поза­бо­тил­ся, чтоб не было недо­стат­ка в сред­ствах к удо­воль­ствию; ото­всю­ду собра­ны были шуты-импро­ви­за­то­ры, тан­цов­щи­ки и музы­кан­ты; вино лилось в изоби­лии; рос­кошь и кра­со­та ослеп­ля­ли на каж­дом шагу. Итак, внут­ри двор­ца цар­ство­ва­ли без­опас­ность и весе­лье; сна­ру­жи сви­реп­ство­ва­ла — крас­ная смерть» (Poe, 1982, 269) [Мас­ка крас­ной смер­ти]. Но внеш­нее явля­ет­ся внеш­ним не в эмпи­ри­че­ском, а в транс­цен­ден­таль­ном смыс­ле: оно уже внут­ри — там, где более нет ника­ко­го «внут­ри», в этом и заклю­ча­ет­ся Ужас…

По пони­мал, что в гос­под­ству­ю­щем цар­стве иде­а­лиз­ма всё про­чи­ты­ва­ет­ся как мета­фо­ра, озна­ча­ю­щее, сим­вол. Отсю­да злая иро­ния того, что чума может при­хо­дить, мас­ки­ру­ясь под саму себя: «мас­ка дошла до того, что оли­це­тво­ри­ла в себе пол­ный тип крас­ной смер­ти» (Poe, 1982, 272) [Мас­ка крас­ной смер­ти]. Прин­цу Про­спе­ро и в голо­ву не при­хо­дит, что без­опас­ность может быть про­рва­на, что мате­рия может вме­шать­ся в мир иде­аль­но­го, поэто­му он пола­га­ет, что костюм крас­ной смер­ти — это про­сто дер­зость. «Кто осме­ли­ва­ет­ся, — спро­сил он хрип­лым голо­сом у окру­жав­ших его при­двор­ных: — кто осме­ли­ва­ет­ся оскорб­лять нас такой бого­хуль­ной насмеш­кой? Схва­ти­те его и сорви­те мас­ку <…> (Poe, 1982, 272) [Мас­ка крас­ной смер­ти]. Разу­ме­ет­ся, под мас­кой нет ника­ко­го субъ­ек­та в под­лин­ном смыс­ле сло­ва. Мас­ка или вымы­сел — это сред­ство, с помо­щью кото­ро­го чума — абстракт­ный бес­по­ря­док, тоталь­ная дез­ор­га­ни­за­ция — вхо­дит в систе­му и раз­ру­ша­ет её. «Тогда-то воору­жив­шись муже­ством отча­я­ния, вся тол­па рину­лась в чёр­ную залу и схва­ти­ла незна­ком­ца, сто­яв­ше­го пря­мо и непо­движ­но, как ста­туя в тени эбе­но­вых часов. Но как опи­сать их неслы­хан­ный ужас, когда под сава­ном и мас­кой не ока­за­лось ника­кой ося­за­тель­ной фор­мы…» (Poe, 1982, 273) [Мас­ка крас­ной смер­ти].

Заман­чи­во рас­смат­ри­вать и Чер­вя-Побе­ди­те­ля, и Мас­ку крас­ной смер­ти По как воз­зва­ния к сред­не­ве­ко­во­му обра­зу Смер­ти с косой, воз­вра­щён­ной из небы­тия, что­бы напом­нить увле­че­нию пози­ти­вист­ской нау­кой и её, каза­лось бы, без­гра­нич­ны­ми про­ме­те­ев­ски­ми воз­мож­но­стя­ми, харак­тер­но­му для девят­на­дца­то­го века, о неиз­беж­но­сти смер­ти. Но мало­из­вест­ный рас­сказ-симу­ля­ция По под назва­ни­ем Месме­ри­че­ское откро­ве­ние ясно даёт понять, что в первую оче­редь По вол­ну­ет отнюдь не смерть в её кон­вен­ци­о­наль­ном пони­ма­нии. Месме­ри­че­ское откро­ве­ние дуб­ли­ру­ет более про­слав­лен­ный рас­сказ, — Прав­да о том, что слу­чи­лось с мисте­ром Валь­де­ма­ром, в том, что каса­ет­ся раз­мыш­ле­ний о «К‑коме» и паде­нии с лест­ни­цы Иако­ва в транс-живой-нежи­вой неор­га­ни­че­ский дис­кон­ти­ну­ум сырой материи.

Как выяс­ня­ют Делёз-Гват­та­ри, По одер­жим иде­ей ката­то­нии — симу­ли­ро­ван­ной или искус­ствен­ной смер­ти — а не смер­ти как тако­вой: «Пишу­щие об ужа­сах, начи­ная с Эдга­ра По, поня­ли, что не смерть явля­ет­ся образ­цом шизо­фре­ни­че­ской ката­то­нии, а наобо­рот, ката­то­ник — это тот, кто дела­ет из сво­е­го тела тело-без-орга­нов, рас­ко­ди­ро­ван­ное тело, и на таком теле осу­ществ­ля­ет­ся некая отме­на орга­нов» (Deleuze, 1972) [При­ро­да пото­ков]. Месме­ри­че­ское откро­ве­ние напи­са­но в виде смо­де­ли­ро­ван­но­го диа­ло­га меж­ду «По» и Вэн­кер­ком, жерт­вой неиз­ле­чи­мой болез­ни, кото­рый, как и Валь­де­мар, поз­во­лил погру­зить себя в гип­ноз. «Месме­ри­че­ское откро­ве­ние», о кото­ром Вэн­керк рас­ска­зы­ва­ет По, ока­зы­ва­ет­ся спи­но­зист­ским дозна­ни­ем о при­ро­де Бога и материи.

«Смерть», как пове­дал Вэн­керк По в Месме­ри­че­ском откро­ве­нии, — это отнюдь не конец, посколь­ку «Есть два вида телес­но­сти: зача­точ­ная и пол­ная <…> То, что мы назы­ва­ем сло­вом “смерть”, — все­го лишь мучи­тель­ное пре­об­ра­же­ние». («Жизнь — это более низ­кая фор­ма мате­рии» [Artaud, 1965, 216]) Пере­ход от «жиз­ни» к «смер­ти» — это не путе­ше­ствие от Бытия к (фено­ме­но­ло­ги­че­ски истол­ко­ван­но­му) Ничто, а пере­ход от орга­низ­ма к опу­сто­шён­но­му, но густо­на­се­лён­но­му телу [-без-орга­нов] нуля. Соглас­но гипер­ма­те­ри­а­ли­сти­че­ской мета­фи­зи­ке Вэн­кер­ка-По, в «пред­сто­я­щей жиз­ни <…> нет нашей упо­ря­до­чен­но­сти <…> ведь орга­ны — это при­спо­соб­ле­ния, с помо­щью кото­рых чело­век при­во­дит­ся в осмыс­лен­ное отно­ше­ние к одним видам и фор­мам мате­рии, а к дру­гим — не при­во­дит­ся» (Poe, 1982, 93) [Месме­ри­че­ское откро­ве­ние]. Либо живым явля­ет­ся всё, либо — ниче­го. В любом слу­чае, раз­ли­чие меж­ду живым и нежи­вым, жиз­нен­ным и меха­ни­че­ским неле­ги­тим­но и непри­ме­ни­мо. «Для руди­мен­тар­ных существ орга­ны чувств — клет­ки, в кото­рых их дер­жат, пока не опе­рят­ся» (Poe, 1982, 93) [Месме­ри­че­ское откро­ве­ние].

Разу­ме­ет­ся, есть мно­же­ство уде­лов поху­же смер­ти, и один из них — быть посмерт­но кано­ни­зи­ро­ван­ным в каче­стве «гения», кото­рый «слиш­ком чув­стви­те­лен, что­бы жить» тем самым клас­сом, кото­рый пре­вра­тил твоё суще­ство­ва­ние в непри­год­ное для жиз­ни, сама интен­сив­ность тво­ей жиз­ни слу­жит али­би про­тив посред­ствен­но­сти и само­до­воль­ства тех, кто некро­спек­тив­но кор­пит над её мину­ци­я­ми. Не выхо­ди нару­жу, пото­му что сто­ит рас­сла­бить­ся — и ты закон­чишь так же, как ван Гог, Ниц­ше, все эти безум­цы… Такой, разу­ме­ет­ся, пред­став­ля­ет­ся судь­ба Арто, кото­рый столь бли­ста­тель­но писал о том, как этот про­цесс дез­ин­тен­си­фи­ка­ции-посред­ством-кано­ни­за­ции про­ис­хо­дил с ван Гогом и кото­рый, долж­но быть, пред­чув­ство­вал, что ана­ло­гич­ный про­ект ретер­ри­то­ри­за­ции уже запу­щен и по его душу⁶. Как раз с помо­щью маши­ны готи­че­ско­го мате­ри­а­лиз­ма Делё­за-Гват­та­ри мож­но отде­лить Арто от при­пи­сан­ной ему (запе­чат­лён­ной) роли (ново­го) роман­ти­че­ско­го тра­ги­че­ско­го гения, что­бы вос­при­нять его мате­ри­а­ли­сти­че­ски эффек­тив­ную функ­цию нейро/манта — нер­воз­но-элек­три­зо­ван­но­го кол­ду­на, абстракт­но­го инже­не­ра, оста­вив­ше­го после себя диа­грам­мы, пла­ны и кар­ты побе­га из мяса. «Даже если Арто сам и не пре­успел, он уве­рен, что бла­го­да­ря нему, что-то име­ет успех ради нас всех» (Deleuze-Guattari, 1988, 164) [Тыся­ча пла­то, 272].

В каче­стве при­ме­ра того, как Арто вос­при­ни­ма­ли изнут­ри, мож­но при­ве­сти отвра­ти­тель­но покро­ви­тель­ствен­ное опи­са­ние встреч с ним, остав­лен­ное Анаис Нин — надёж­но при­стёг­ну­тое рем­ня­ми Внут­рен­нее стал­ки­ва­ет­ся с Внеш­ним и отша­ты­ва­ет­ся, оча­ро­ван­ным, но поверг­ну­тым в ужас: «Он — одур­ма­нен­ное, зажа­тое созда­ние, кото­рое все­гда рабо­та­ет в оди­ноч­ку, посто­ян­но созда­ёт пье­сы, кото­рые похо­жи на сце­ны пыток. В его гла­зах — сине­ва том­но­сти, чер­но­та боли. Он весь на нер­вах <…> В тот момент я поня­ла по его гла­зам, что он [безу­мен], и что я влю­би­лась в его безу­мие. Я смот­ре­ла на его рот, края кото­ро­го потем­не­ли от настой­ки опия, рот, кото­рый я не хоте­ла цело­вать. Быть поце­ло­ван­ным Арто зна­чи­ло при­бли­зить­ся к смер­ти, к умо­по­ме­ша­тель­ству (цит. по Esslin, 1976, 38). Разу­ме­ет­ся, к шизо­фре­нии, но — не к смер­ти. Арто знал, что это — мир Нин, а так­же мир кутил По, кото­рый напол­нен смер­тью — и обре­чён на смерть интен­сив­но­сти, кото­рая про­ис­хо­дит, когда вы ока­зы­ва­е­тесь в раб­стве орга­нов. «Ско­ро насту­пит рево­лю­ция. Всё это будет уни­что­же­но. Мир дол­жен быть раз­ру­шен. Он раз­вра­щён и полон урод­ства. Он полон мумий, гово­рю вам. Рим­ский дека­данс. Смерть» (цит. по Esslin, 1976, 39).

Смысл в том, что­бы вый­ти Нару­жу, осво­бо­дить тело из его тюрь­мы (души). В Дерь­ме для Духа Арто утвер­жда­ет, что отвра­ще­ние к мясу — это совсем не то же самое, что стрем­ле­ние к духу. Души лиша­ет­ся мате­рии, мате­рии, воз­му­щён­ной сво­им мате­ри­аль­ным ста­ту­сом, но всё-таки мате­рии: Дух-с-Орга­на­ми. Сво­им бег­ством от орга­нов и их Гос­под Арто ста­но­вит­ся под­лин­ным кибер­пан­ком. Рас­тво­рив­шись в элек­три­зо­ван­ном бла­жен­стве К[ата]комы. Гипер­те­ло Арто жаж­дет вырвать­ся из мяса навсе­гда, но, подоб­но Иако­ву из Лест­ни­цы Иако­ва, ему меша­ют сде­лать это бри­га­ды чинов­ни­ков и бюрократов:

И я дей­стви­тель­но нико­гда, в любой воз­мож­ной загроб­ной жиз­ни, не забу­ду тот ужас­ный пере­ход сфинк­те­ра отвра­ще­ния и уду­шья, через кото­рый пре­ступ­ная тол­па существ про­тал­ки­ва­ет паци­ен­та в тер­ми­наль­ном состо­я­нии, преж­де чем дать ему уйти. У посте­ли уми­ра­ю­ще­го чело­ве­ка рас­по­ла­га­ют­ся более 10 000 существ, и в тот момент я обра­тил на это вни­ма­ние. Всем этим суще­ствам, кото­рые не жела­ют поз­во­лить мерт­ве­цу вер­нуть­ся к жиз­ни, пока он не запла­тит им тем, что пол­но­стью и окон­ча­тель­но не отка­жет­ся от сво­е­го тру­па в их поль­зу, при­су­ще созна­тель­ное еди­но­ду­шие; ибо суще­ство­ва­ние не вер­нёт ему даже инерт­ное тело, в осо­бен­но­сти — его соб­ствен­ное тело.

И что, по-ваше­му, мерт­вец будет делать со сво­им телом в могиле?

В такой момент, «Я — твоё созна­ние, и твоё созна­ние — это я», — вот и всё, что гово­рят все эти суще­ства: про­дав­цы, фар­ма­цев­ты, кон­дук­то­ры мет­ро, риз­ни­чие, точиль­щи­ки ножей, желез­но­до­рож­ни­ки, дер­жа­те­ли мага­зи­нов, бан­ки­ры, свя­щен­ни­ки, управ­ля­ю­щие на фаб­ри­ках, педа­го­ги, учё­ные, вра­чи, и в такой реша­ю­щий момент все они тут как тут. (Artaud, 1965, 184)

Эсслин, таким обра­зом, коми­че­ским обра­зом оши­ба­ет­ся, когда гово­рит, что «Арто пере­пол­ня­ли ужас и страх перед момен­том, когда, при­дя в созна­ние, паци­ент пона­ча­лу не созна­ёт, где нахо­дит­ся и, более того, — само­го себя», в то вре­мя как Арто явно нена­ви­дел в элек­тро­шо­ко­вой тера­пии как раз воз­вра­ще­ние к само­му себе (Esslin, 1976, 56). Воз­мож­но, «ошиб­ка» Арто заклю­ча­лась в недо­оцен­ке при­вер­жен­но­сти обще­ства к глу­по­сти. В его черес­чур довер­чи­вой убеж­дён­но­сти в том, что «исти­на» про­из­ве­дёт впе­чат­ле­ние на свя­щен­ни­ков и чинов­ни­ков цар­ства лжи и само­об­ма­на, кото­рым явля­ет­ся область соци­аль­но­го чело­ве­ка. Как наслед­ни­ки и интен­си­фи­ка­то­ры про­грам­мы бег­ства, кото­рую пер­вым пред­ло­жил Арто, более скрыт­ные Фуко и Делёз-Гват­та­ри пони­ма­ют, что внеш­не­му нуж­ны мас­ки, что­бы про­ник­нуть внутрь. Взгля­ни­те на Фуко ещё раз с точ­ки зре­ния дез­ор­га­ни­зо­ван­но­го тела Арто в Роде­зе, и вы обна­ру­жи­те его повсе­мест­ное вир­ту­аль­ное при­сут­ствие в «исто­рии насто­я­ще­го» Фуко: за трез­вы­ми раз­бо­ра­ми безу­мия, пси­хи­ат­рии и дис­ци­пли­нар­ных инсти­ту­тов вы начи­на­е­те улав­ли­вать отго­лос­ки воплей Арто. А дотош­ная симу­ля­ция ака­де­ми­че­ской стро­го­сти Фуко рас­кры­ва­ет­ся как прак­ти­ка, кото­рая одно­вре­мен­но явля­ет­ся и не явля­ет­ся науч­ным экзер­си­сом, в точ­но­сти так же, как костюм Крас­ной Смер­ти одно­вре­мен­но явля­ет­ся и не явля­ет­ся частью мас­ка­ра­да. Рабо­ты Фуко, подоб­но чуме Крас­ной Смер­ти, явля­ют­ся про­вод­ни­ком экс­те­ри­ор­но­сти, кото­рый неукос­ни­тель­но при­ме­ня­ет коды без­опас­но­сти Внут­рен­не­го, что­бы взло­мать их.

Делёз-Гват­та­ри и Фуко вслед за Арто при­зна­ют, что язык не явля­ет­ся чем-то бес­плот­ным, он пол­но­стью мате­ри­а­лен: это тюрь­ма, из кото­рой нашим телам нуж­но осво­бо­дить­ся. Тела не «гово­рят»; они не репре­зен­ти­ру­ют себя посред­ством слов. Ско­рее, (поря­док) слов — это суж­де­ния, закры­ва­ю­щие и пре­пят­ству­ю­щие воз­мож­но­стям, киша­щим в [теле] нуля. Когда пора­жён­ная фено­ме­но­ло­ги­ей тео­рия гово­рит о теле (что она, конеч­но, и дела­ет, бес­ко­неч­но, нуд­но), она име­ет в виду даже не орга­низм. Она отсы­ла­ет ско­рее к соци­аль­но опо­сре­до­ван­ной фено­ме­но­ло­ги­за­ции орга­низ­ма. Соглас­но готи­че­ско­му мате­ри­а­лиз­му, все­гда есть неко­то­рое тело вооб­ще, и нико­гда — не неко­то­рое кон­крет­ное тело, если толь­ко то, что обо­зна­ча­ет­ся, не явля­ет­ся телом-без-орга­нов (и здесь опре­де­лён­ный артикль выпол­ня­ет роль обо­зна­че­ния поло­жи­тель­но неопре­де­лён­но­го, т. е. неиме­ну­е­мо­го, безы­мян­но­го). Тела готи­че­ско­го мате­ри­а­лиз­ма опре­де­ля­ют­ся абстракт­но и интен­сив­но — через аффек­ты, на кото­рые они спо­соб­ны — а не топо­ло­ги­че­ски или экс­тен­сив­но, через про­стран­ства, кото­рое они зани­ма­ют. «Всё есть тело и телес­ное. Всё — смесь тел и внут­ри тел, спле­те­ние и вза­и­мо­про­ник­но­ве­ние» (Deleuze, 1990, 87) [Логи­ка смыс­ла, 123]. Поэто­му раз­бор язы­ка на части — это неза­мед­ли­тель­но дизар­ти­ку­ля­ция тела.

крик мое­го серд­це­би­е­ния
исти­на это ощу­ще­ние
это не звук
нам не нуж­ны сло­ва
[отбрось­те их подаль­ше]
сло­ва меня не слу­ша­ют­ся
не сссс лллллллл
луллллллл­луллллл­луллллллллллллллл

(Thief of Fire, The Pop Group, Y, 1979)

Как же в ито­ге про­го­во­рить аннулирование?

Арто не изоб­ре­та­ет язык. Ни в коем слу­чае. Он раз­би­ра­ет язык, что­бы добрать­ся до слов, а затем рас­смат­ри­ва­ет сло­ва как ката­со­ни­че­ские сиг­на­лы или неор­га­ни­че­ские созву­чия — разо­зна­ча­ю­щий раз­рыв. Речь «идёт не о том, что­бы переот­крыть смысл, а о том, что­бы раз­ру­шить сло­во, вызвать аффект <…>» (Deleuze, 1990, 88) [Логи­ка смыс­ла, 125]. Аффект — это место кру­ше­ния, собы­тие трав­мы само по себе. Трав­ма — это вос­по­ми­на­ние о внеш­нем, заре­ги­стри­ро­ван­ное как раз­рыв, но собы­тие трав­мы — это гру­бый кон­такт с Внеш­ним, смерть эго в плане систем­но­сти; это невоз­мож­но испы­тать на опы­те, но это про­ис­хо­дит. (Но не так, что это мож­но было бы запом­нить. Вам оста­нут­ся толь­ко раны, семи­о­ти­че­ские сиг­на­лы о кон­так­те с чуж­дым.) Эти­че­ский — и мате­ри­а­ли­сти­че­ский — смысл в том, что­бы высво­бо­дить тела из линг­ви­сти­че­ской коди­ров­ки, кото­рая обре­ка­ет их на бес­ко­неч­ное пере-пере-вос­про­из­ве­де­ние опу­сто­шён­ных фрей­до-бер­ро­узи­ан­ских повто­ре­ний-побуж­де­ний (спи­но­зист­ские стра­сти души): «Речь идёт о пре­вра­ще­нии сло­ва в дей­ствие, путём пред­став­ле­ния послед­не­го так, как если бы его нель­зя было пере­ком­по­но­вать и рас­чле­нить: язык без арти­ку­ля­ции. Свя­зу­ю­щим зве­ном здесь высту­па­ет раз­мяг­чён­ное, не-орга­ни­че­ское нача­ло — море-глы­ба или море-мас­са» (Deleuze, 1990, 89) [Логи­ка смыс­ла, 126]. Если стан­дарт­ный язы­ко­во-субъ­ек­тив­ный режим под­ра­зу­ме­ва­ет «глас­но-соглас­ную фоне­ти­че­скую палит­ру, жёст­ко интер­сег­мен­ти­ро­ван­ную для подав­ле­ния ста­кат­то-шипе­ния непре­рыв­ной вари­а­тив­но­сти и сопут­ству­ю­ще­го ему ста­нов­ле­ния живот­ным», то выход нару­жу лежит через «заи­ка­ния, запин­ки, вокаль­ные тики, экс­тра­линг­валь­ную фоне­ти­ку и элек­тро-циф­ро­вой син­тез голо­са», посколь­ку «всё это гро­зит обхо­дом антро­по­струк­тур­но­го раз­моз­же­ния голо­вы, посред­ством кото­рой иден­тич­ность уста­нав­ли­ва­ет­ся как логос» (Barker, 1999, 7).

Вполне может быть, что мысль зави­сит от язы­ка, на чём, сго­во­рив­шись, наста­и­ва­ют как ана­ли­ти­ки, так и фено­ме­но­ло­ги, но тогда в чём суть мыс­ли? «Мысль — это свой­ство мяса, неиз­беж­но свя­зан­ное с биодро­мом и соот­вет­ству­ю­щей ему аппа­ра­ту­рой. В таком смыс­ле идея “мыс­ля­щих машин” явля­ет­ся оши­боч­ной: как эффект­но демон­стри­ру­ет рас­пра­ва Декар­да над Зорой в Бегу­щем по лез­вию, маши­ны не дума­ют, они исте­ка­ют кро­вью» (Grant, 1998, 101). Рот может выпол­нять мно­же­ство дру­гих функ­ций, поми­мо того, что­бы слу­жить выход­ным отвер­сти­ем для того, что дума­ет мозг. Как хоро­шо извест­но тем, кто смот­рит филь­мы ужа­сов, он может извер­гать рво­ту или пле­вать­ся жёл­чью, он может зара­жать при поце­луе и может изда­вать кри­ки. Вопрос не в том, что­бы про­из­не­сти невы­ра­зи­мое, а в том, что­бы вока­ли­зо­вать экс­т­ра-линг­ви­сти­че­ское или не-вер­баль­ное, и тем самым поз­во­лить Внеш­не­му про­брать­ся внутрь.

При­знай это, досчи­тай до нуля, выби­рай­ся наружу.

Биб­лио­гра­фия

Artaud, Antonin (1965) Artaud Anthology. San Francisco: City Lights.

____ (1999), Collected Works, Volume 4, trans. Victor Corti. London: John Calder. [См. Арто, А. (2000) Театр и его двой­ник: Мани­фе­сты. Дра­ма­тур­гия. Лек­ции. Фило­со­фия теат­ра. М., СПб: Симпозиум]

Barker, Daniel (1999) “Barker Speaks: an Interview with Professor Barker”, Abstract Culture. London: Cybernetic Culture Research Unit.

Carver, Iris (1999) “Unscreened Matrix: k‑goths and the Crypt”, http://www.k—punk.net.

Deleuze, Gilles (1990) The Logic of Sense, trans. Constantin Boundas. New York: Columbia University Press. [Делёз, Ж. (1998) Логи­ка смыс­ла. Пер. Я. И. Свир­ский. М.: Раритет]

____ (1972) “The Nature of Flows”, trans. Karen Isabel Ocana, Deleuze Web, http://www.imaginetfr/deleuze.sommaire.html. [Делёз, Ж. (2006) При­ро­да пото­ков. Пер. Д. Кра­леч­кин. URL: https://censura.ru/articles/natureflux.htm (дата обра­ще­ния: 24.12.2023)]

____ and Felix Guattari, (1984) Anti-Oedipus: Capitalism and Schizophrenia, trans. Robert Hurley, Mark Seem, and Helen R. Lane. London: Athlone Press. [Делёз, Ж., Гват­та­ри, Ф. (2008) Анти-Эдип: Капи­та­лизм и шизо­фре­ния. Пер. Д. Кра­леч­кин. Екб: У‑Фактория]

____ (1988) A Thousand Plateaus: Capitalism and Schizophrenia, trans. Brian Massumi. London: Athlone [Делёз, Ж., Гват­та­ри, Ф. (2010) Тыся­ча пла­то: Капи­та­лизм и шизо­фре­ния. Пер. Я. И. Свир­ский. М.: АСТ]

Esslin, Martin, (1976) Artaud. London: Fontana.

Foucault, Michel (1987) Discipline and Punish: The Birth of the Prison, trans. Alan Sheridan. London-New York-Toronto-Victoria-Auckland: Peregrine. [Фуко, М. (1999) Над­зи­рать и нака­зы­вать: Рож­де­ние тюрь­мы. Пер. В. Нау­мов. М.: Ad Marginem]

Grant, Iain-Hamilton (1998) “Black Ice” in Broadhurst, Dixon and Cassidy (eds.), Virtual Futures: Cyberotics, Technology, and Post­Human Pragmatism. London-New York: Routledge.

Kant, Immanuel (1958) Critique of Pure Reason, trans. N. K. Smith. London: Macmillan. [Кант, И. (1994) Кри­ти­ка чисто­го разу­ма. Пер. Н. О. Лос­ский / Сочи­не­ния в 8 т. Т. 3. М.: Чоро]

Land, Nick (1998) “Cybergothic” in Broadhurst, Dixon, and Cassidy (eds.), op.cit. [Ланд, Н. (2018) Кибер­го­ти­ка / Сочи­не­ния в 6 т. Т. 2.: Кибер­го­ти­ка. Пер. Д. Я. Хамис и др. Пермь: Гиле Пресс, сс. 81–110]

____ (1995) “Meat, or How to Kill Oedipus in Cyberspace” in Featherstone and Burrows (eds.), Cyberspace, Cyberbodies, Cyberpunk: Cultures of Technological Embodiment. London-Thousand Oaks-New Delhi: Routledge. [Ланд, Н. (2018) Мясо (или Как грох­нуть Эди­па в кибер­про­стран­стве) / Сочи­не­ния в 6 т. Т. 2.: Кибер­го­ти­ка. Пер. Д. Я. Хамис и др. Пермь: Гиле Пресс, сс. 147–172]

Nietzsche, Friedrich (1982) Beyond Good and Evil, trans. R. J. Hollingdale. London-New York-Toronto-Victoria-Auckland: Penguin. [Ниц­ше, Ф. (2012) По ту сто­ро­ну добра и зла. Пер. Н. Поли­лов / Пол­ное собра­ние сочи­не­ний. Т. 5. М.: Куль­тур­ная рево­лю­ция, сс. 7–227]

Poe, Edgar Allan (1982) The Complete Tales and Poems. London-New York-Toronto-Victoria-Auckland: Penguin. [По, Э. (2017) Пол­ное собра­ние сочи­не­ний в одном томе. М.: Альфа-книга]

1. «Меж­ду вещей — ука­зы­ва­ет не на лока­ли­зу­е­мое отно­ше­ние, иду­щее от одно­го к дру­го­му и обрат­но, а на пер­пен­ди­ку­ляр­ное направ­ле­ние, транс­вер­саль­ное дви­же­ние, уно­ся­щее одно и дру­гое, ручей без нача­ла и кон­ца, под­мы­ва­ю­щий оба свои бере­га и раз­го­ня­ю­щий­ся посре­дине». (Deleuze-Guattari, 1988, 25) [Тыся­ча пла­то, 45]. ↵
2. Ср. “No More Masterpieces”, in Artaud, 1999. «Надо покон­чить с пред­став­ле­ни­ем о шедев­рах, пред­на­зна­чен­ных для так назы­ва­е­мой эли­ты и недо­ступ­ных пони­ма­нию тол­пы, и ска­зать себе, что в мире духа нет закры­тых зон, кото­рые суще­ству­ют для тай­ных, интим­ных свя­зей» (56) [Пора покон­чить с шедев­ра­ми]. ↵
3. Мис­ка­то­ник­ский уни­вер­си­тет Лав­краф­та как вымыш­лен­ная систе­ма — это, конеч­но, образ­цо­вый слу­чай такой при­ме­си тео­рии «в глу­бине» вымыс­ла. ↵
4. Как пола­га­ют Делёз-Гват­та­ри, зара­же­ние в самом абстракт­ном смыс­ле — это спо­соб, кото­рым рас­про­стра­ня­ют­ся готи­че­ские ава­та­ры. «Раз­мно­же­ние посред­ством эпи­де­мии, зара­зы не име­ет ниче­го обще­го с пре­ем­ствен­но­стью посред­ством наслед­ствен­но­сти, даже если эти две темы пере­пле­те­ны и нуж­да­ют­ся друг в дру­ге. Вам­пир не раз­мно­жа­ет­ся, он зара­жа­ет» (Deleuze-Guattari, 1988, 241–242) [Тыся­ча пла­то, 398]. ↵
5. «Чуму встре­ча­ют поряд­ком. Поря­док дол­жен пре­пят­ство­вать воз­мож­но­му сме­ше­нию, вызы­ва­е­мо­му болез­нью, кото­рая пере­да­ёт­ся при сме­ше­нии тел, или злом, воз­рас­та­ю­щим, когда страх и смерть сме­та­ют запре­ты. Поря­док “отво­дит” каж­до­му инди­ви­ду его место, его тело, болезнь и смерть, его бла­го­со­сто­я­ние посред­ством вез­де­су­щей и все­ве­ду­щей вла­сти, кото­рая рав­но­мер­но и непре­рыв­но под­раз­де­ля­ет­ся вплоть до конеч­но­го опре­де­ле­ния инди­ви­да: того, что харак­те­ри­зу­ет его, при­над­ле­жит ему, про­ис­хо­дит с ним. Про­тив чумы, кото­рая есть сме­ше­ние, дис­ци­пли­на вво­дит в дей­ствие свою власть, власть ана­ли­за». (Foucault, 1987, 197) [Над­зи­рать и нака­зы­вать, 288–289]. ↵
6. «Не слу­чай­но ли, что каж­дый раз, когда “мыс­ли­тель” выпус­ка­ет стре­лу», зада­ют­ся вопро­сом Делёз-Гват­та­ри, «суще­ству­ет и госу­дар­ствен­ный чело­век, тень или образ госу­дар­ствен­но­го чело­ве­ка, кото­рый даёт ему совет и дела­ет выго­вор, а так­же хочет зафик­си­ро­вать “цель-мишень”? Жак Ривьер не сомне­ва­ет­ся в том, что сле­ду­ет ска­зать в ответ на заяв­ле­ния Арто: рабо­тай­те, рабо­тай­те, всё устро­ит­ся, вы суме­е­те прий­ти к мето­ду и ясно выра­зить то, о чём вы по пра­ву дума­е­те (cogitatio universalis) <…> Но это ещё не самое худ­шее: самое худ­шее в том, как тек­сты <…> Арто дохо­дят до того, что сами ста­но­вят­ся памят­ни­ка­ми и инспи­ри­ру­ют модель для копи­ро­ва­ния, — модель куда более ковар­ную, чем дру­гие, — для всех искус­ствен­ных заи­ка­ний и бес­чис­лен­ных калек, наме­ре­ва­ю­щих­ся стать рав­ны­ми им» (Deleuze-Guattari, 1988, 378) [Тыся­ча пла­то, 635–636]. ↵