Уикенд с Гигером

В честь дня фран­ши­зы «Alien», кото­рая при­нес­ла все­мир­ную извест­ность и Оскар созда­те­лю ксе­но­мор­фа, пред­став­ля­ем вам пере­вод интер­вью 2009 года пор­та­лу VICE с куль­то­вым худож­ни­ком и мэтром чёр­но­го сюрреализма.

Неза­ви­си­мо от того, сколь­ко музеев и гале­рей Ганс Рудольф Гигер напол­нил сво­и­ми дру­ги­ми рабо­та­ми, он, преж­де все­го, вой­дёт в исто­рию, как тот стран­ный швей­цар­ский парень, сто­я­щий за филь­мом «Чужой». В 70‑е Гигер создал кни­гу «Некро­но­ми­кон», кото­рая закре­пи­ла за ним зва­ние наи­бо­лее экс­тра­ва­гант­но­го худож­ни­ка сво­е­го вре­ме­ни. Саль­ва­дор Дали был так впе­чат­лён его рабо­та­ми, что при­гла­сил его к себе в Испа­нию, где и увёл его девушку.

В 80‑х Гигер был вовле­чён в мир кине­ма­то­гра­фа и полу­чил Оскар за свою рабо­ту над «Чужим», но после пары отвра­ти­тель­ных кол­ла­бо­ра­ций в этой сфе­ре в 90‑х, он почти пол­но­стью исчез для пуб­ли­ки, за исклю­че­ни­ем готов и метал­ли­стов, соби­ра­ю­щих ката­ло­ги его работ для татуировок.

Сей­час ему 69. Нена­ви­ди­мый феми­нист­ка­ми и побор­ни­ка­ми нрав­ствен­но­сти Гигер, неко­гда король тьмы и чело­век, кото­рый по при­зна­нию Рид­ли Скот­та при встре­че ввёл его в состо­я­ние оце­пе­не­ния, сей­час не ужас­нее, чем свар­ли­вый ста­рый сосед. Он носит Crocs. Он возит­ся в саду, бор­мо­чет что-то коту, валя­ет­ся днём перед теле­ви­зо­ром и откры­ва­ет бутыл­ку вся­кий раз, как чув­ству­ет настро­е­ние к это­му делу. Его жена Кар­мен живёт по сосед­ству. Гигер про­де­лал дыру в стене, что­бы соеди­нить части дома. Жильё Гиге­ра выкра­ше­но в чёр­ный от пола до потол­ка; у Кар­мен, как пред­по­ла­га­ет­ся, не так всё мрачно.

Он попе­ре­мен­но про­жи­ва­ет то в зам­ке в Аль­пах, то в сво­ём доме в Цюри­хе, где у него есть малень­кая желез­ная доро­га, окру­жа­ю­щая сад и про­хо­дя­щая через кух­ню. Когда он дела­ет наброс­ки, он по-преж­не­му пред­по­чи­та­ет изоб­ра­жать стран­ных ино­пла­нет­ных существ, при­жи­ма­ю­щих к полу хруп­ко­го вида деву­шек, но вре­ме­на кош­мар­ных виде­ний и без­жа­лост­ных гал­лю­ци­на­ций для него уже закон­чи­лись. Он ложит­ся спать в 5 утра и вста­ёт в пол­день. В ночь перед интер­вью Гигер пере­усерд­ство­вал за обе­ден­ным столом.

Как вам фон­дю, съе­ден­ное про­шлой ночью?

Тяже­ло. Ох, как тяже­ло. После я все­гда гово­рю: «Гос­по­ди, зачем я это сде­лал?» Но это было так вкусно.

Чем вы сей­час занимаетесь?

Зна­ешь, что я не рисую с 90‑х? Сей­час я отды­хаю. Я люб­лю смот­реть теле­ви­зор. Мне нра­вит­ся «Про­слуш­ка», и «Клан Сопра­но» тоже очень хорош.

Вче­ра мы встре­ча­лись с вашим хоро­шим дру­гом Валь­те­ром Вег­мюл­ле­ром, кото­рый помо­гал Тимо­ти Лири, когда тот был в бегах. Он гово­рил о «стран­ных вре­ме­нах» в Швей­ца­рии семи­де­ся­тых. На что они были похожи?

А, стран­ные вре­ме­на. Когда Тимо­ти Лири был в Швей­ца­рии, он наде­ял­ся полу­чить убе­жи­ще, что­бы остать­ся здесь и не воз­вра­щать­ся в аме­ри­кан­скую тюрь­му. Я соби­рал для него под­пи­си. Мой отец, зна­ешь, был фар­ма­цев­том. «Чем это ты зани­ма­ешь­ся с этим пар­нем?» — спро­сил он меня. Это было забав­но. Тимо­ти Лири был очень при­ят­ным чело­ве­ком. Я не встре­тил­ся с ним тогда в Швей­ца­рии, но я встре­чал­ся с ним позд­нее, в Лос-Андже­ле­се, когда он писал две ста­тьи для моих книг. Они были очень хоро­ши, и он был очень хоро­шим человеком.

Вы обме­ни­ва­лись идеями?

Да не осо­бо. Что я хочу ска­зать: он был очень умным и с боль­ши­ми позна­ни­я­ми, а я, ну, я про­сто художник.

Вы когда-либо про­бо­ва­ли ЛСД вме­сте с ним?

Об этом луч­ше не гово­рить под запись. ЛСД по-преж­не­му запре­щён, так что не хоро­шо гово­рить о таких вещах.

Вы гово­ри­ли рань­ше, что основ­ная часть вдох­но­ве­ния для ваше­го искус­ства при­хо­дит из снов, а точ­нее, из кошмаров?

Все все­гда хотят знать о моих снах. На самом деле вдох­но­ве­ние боль­шей частью идёт из лите­ра­ту­ры. Я про­чёл очень мно­го вещей, кото­рые вдох­но­ви­ли меня. Бек­кет был для меня боль­шим источ­ни­ком вдох­но­ве­ния. Осо­бен­но его театр. Я писал кар­ти­ны в знак ува­же­ния к Сэмю­э­лу Бек­ке­ту [Homage to S. Beckett I‑III]. Это одни из немно­гих цвет­ных кар­тин, создан­ных мной.

Какие ещё писа­те­ли были для вас источ­ни­ком вдохновения?

Глав­ным обра­зом писа­те­ли детек­ти­вов. Я начал с Эдга­ра Уол­ле­са, а затем пошли все­воз­мож­ные запад­ные писатели.

Ваше твор­че­ство исхо­дит из куда более мрач­ных мест, чем у Бек­ке­та или Уоллеса?

Более мрач­ных, да. Оно идёт отча­сти из Кура, где я вырос, отча­сти из вой­ны. Я родил­ся в 1940, поэто­му я мог чув­ство­вать атмо­сфе­ру стра­ха, испы­ты­ва­е­мо­го роди­те­ля­ми. Лам­пы все­гда были голу­бо­ва­то мрач­ны­ми, поэто­му само­лё­ты нас не бом­би­ли. Швей­ца­рия и Гер­ма­ния нахо­дят­ся рядом. Цели не все­гда были хоро­шо замет­ны. Я чув­ство­вал боль­шой страх из-за этого.

Позд­нее в одно вре­мя я про­смот­рел мно­го книг по ведь­мов­ству и про­чим таким вещам типа Г.Ф.Лавкрафта и подоб­ных ему авто­ров. Я бы ска­зал, что моё вдох­но­ве­ние исхо­дит из книг в основ­ном, но так­же и из снов.

У вас есть какой-то спо­соб кон­тро­ли­ро­вать свои сны и управ­лять окру­же­ни­ем во сне?

Да, ино­гда это слу­ча­ет­ся, и во сне я могу пони­мать, что я сплю. Или я чув­ствую, что я нахо­жусь вне сво­е­го тела. Как-то дав­но, око­ло 10-ти или даже 20-ти лет назад, у меня было такое. Но это не про­ис­хо­ди­ло со мной часто. Навер­ное, четы­ре или пять раз, но, да, это было сильно.

Это было страшно?

Нет. Это не было страш­но. Это было про­сто как… ну, я был силь­но удив­лён. Сон, где я не могу дышать — вот это страш­но. Или такие сны, где я был зарыт в моги­ле или что-то в таком духе — это было страш­но. А затем я раз­ра­бо­тал серию «про­хо­дов» [Passage I‑XXX], и они были очень хоро­ши для это­го. Я полу­чил сво­е­го рода облег­че­ние. Мне пере­ста­ли снить­ся пло­хие сны, когда я напи­сал «про­хо­ды». Это было полезно.

Это слу­ча­лось часто?

Нет, не часто, но я посту­пил пра­виль­но, созда­вая эти «про­хо­ды», пото­му что в это вре­мя сны раз­ру­ша­ли мою рабо­ту. Это был пра­виль­ный посту­пок, что­бы улуч­шить моё самочувствие.

Може­те рас­ска­зать о сне, сто­я­щем за «Некро­но­ми­ко­ном», вашей кни­ге, из кото­рой Рид­ли Скотт взял обра­зец для Чужого?

Все эти обра­зы идут от Лав­краф­та. В 70‑е он был очень мне близок.

А сама фигу­ра Чужого?

Ну это всё идёт отту­да же. Тогда я завер­шил Necronom IV и V, этих мон­стров с длин­ны­ми голо­ва­ми. Имен­но это и уви­дел Рид­ли Скотт. Я пока­зал их в гале­рее в Пари­же. Ходо­ров­ски посе­тил гале­рею, а потом то же самое сде­лал Рид­ли Скотт. После я полу­чил при­гла­ше­ние пора­бо­тать для филь­мов. Вна­ча­ле это была «Дюна» Ходо­ров­ски, затем «Чужой» Рид­ли Скотта.

Что слу­чи­лось с «Дюной»?

«Дюны» со мной не слу­чи­лось. Меня про­си­ли два­жды. Один раз с Ходо­ров­ски и дру­гой с Рид­ли Скот­том, но дочь Дино Де Лау­рен­ти­са, имев­шая пра­ва на Дюну, пере­да­ла их Дэви­ду Лин­чу. А Дэви­ду Лин­чу я не осо­бо нравился.

Это поче­му?

Он ска­зал, что я украл его идеи, что я украл его «ребён­ка». Я ска­зал, мне нра­вит­ся его ребё­нок из «Голо­вы-ласти­ка». Я все­гда о нём гово­рил очень при­ят­ные вещи, но он был немно­го стран­ным. И он зави­до­вал тому, что я выстав­лял­ся в нью-йорк­ской гале­рее, а он нет. Он был недру­же­лю­бен. Но мне он нравится.

У вас есть люби­мый фильм Линча?

Да, весь «Твин Пикс». Это было заме­ча­тель­но. И, конеч­но же, всё нача­лось с «Голо­вы-ласти­ка». Все филь­мы, кото­рые он делал, были чудесными.

Как силь­но вас кон­тро­ли­ро­ва­ли при рабо­те над «Чужим»?

Ну, Рид­ли Скотт руко­во­дил, и мне нече­го было ска­зать. Рид­ли Скотт точ­но знал, чего он хочет. Я был счаст­лив, что ему понра­ви­лась моя кни­га, и он пока­зы­вал её всей съё­моч­ной груп­пе так, как буд­то она была Биб­ли­ей. Он гово­рил им, что они долж­ны делать точ­но так, как в кни­ге, и я был этим очень дово­лен. Мне он очень нра­вит­ся. Он отлич­ный парень.

Несколь­ко про­ек­тов, кото­рые вы дела­ли после «Чужо­го», напри­мер «Пол­тер­гейст 2» и «Пре­зер­ва­тив-убий­ца», были не так хоро­шо вос­при­ня­ты. Поче­му вы реши­ли рабо­тать над ними?

После «Чужо­го» дела в кино не шли так хоро­шо, пото­му что я не был доста­точ­но вовле­чён в этот про­цесс. Я не хотел оста­вать­ся в дру­гой стране. Я потра­тил несколь­ко меся­цев на сту­дии Шеп­пер­тон, рабо­тая над «Чужим», и я хотел домой. Когда я рабо­тал над эти­ми более позд­ни­ми про­ек­та­ми, я тра­тил на каж­дый из них все­го несколь­ко дней за гра­ни­цей. Когда филь­мы нако­нец вышли, я поду­мал: «Вот дерь­мо». Но я не мог ниче­го изме­нить. Вре­ме­ни боль­ше не было. Тогда я поду­мал, что это непра­виль­ный спо­соб рабо­тать. Если ты рабо­та­ешь над филь­мом, ты дол­жен быть там всё вре­мя и все­гда сле­дить за тем, что они дела­ют, ина­че они будут делать, что захо­тят. Каж­дый хочет вне­сти в фильм свои соб­ствен­ные идеи и создать свой соб­ствен­ный стиль, и это ужас­но. Я впал в депрес­сию, когда уви­дел это.

Какой фильм рас­стро­ил вас боль­ше всего?

Все они. Толь­ко «Чужой» мне очень понра­вил­ся, а все­ми осталь­ны­ми я был не осо­бо доволен.

После всей вашей рабо­ты в Гол­ли­ву­де вы ста­ли непри­лич­но богатым?

Да нет. На самом деле я бед­ный. Я был вынуж­ден про­дать несколь­ко кар­тин, что­бы запла­тить за замок. Это дерь­мо­во. Мне при­шлось про­дать несколь­ко очень кра­си­вых, очень важ­ных картин.

Когда вы при­об­ре­ли замок?

Я делал выстав­ку в Грюй­е­ре в 1990‑м и влю­бил­ся в этот город. Я услы­шал, что они хотят про­дать замок, так что я при­об­рёл его на аук­ци­оне. Это было очень слож­но, посколь­ку я, зна­е­те ли, в дей­стви­тель­но­сти не богат. Я полу­чал день­ги из раз­ных источ­ни­ков. Я все­гда искал что-то, что может стать местом для моих кар­тин и скульп­тур, и я думаю, что замок — это под­хо­дя­щее мне место, не так ли?

Рабо­ты над зам­ком ещё про­дол­жа­ют­ся или уже закончены?

Более-менее я закон­чил, но это сде­ла­но не очень хоро­шо. Я хочу ска­зать, что это было всё сде­ла­но с малень­ким бюд­же­том. Я все­гда могу сде­лать это луч­ше, но то, чем я сей­час зани­ма­юсь, это устра­и­ваю выстав­ки в раз­ных стра­нах, что­бы дать рекла­му мое­го зам­ка и выяс­нить, где нахо­дят­ся мои картины.

Что про­изо­шло с ваши­ми картинами?

Неко­то­рые из них про­да­ны, и я не знаю, где они; неко­то­рые из них укра­де­ны. Это ужасно.

Они были укра­де­ны из ваше­го дома?

Неко­то­рые да. Неко­то­рые во вре­мя пере­во­зок на выстав­ки. Дерь­мо. Две кар­ти­ны для Emerson, Lake & Palmer, для их аль­бо­ма Brain Salad Surgery, были украдены.

Что вы може­те сде­лать в такой ситуации?

Ниче­го. Я пытал­ся. Я ска­зал, что запла­чу 10 000 фран­ков тому, кто что-то зна­ет о них. Я не знаю, где они. Это меня силь­но рас­стра­и­ва­ет. Мне нра­вят­ся эти рабо­ты, и я сде­лал их в 1973‑м, и Emerson, Lake & Palmer даже при­ез­жа­ли в Швей­ца­рию посмот­реть на них.

Если бы вы были бога­ты, что бы вы сде­ла­ли с замком?

Я бы хотел выку­пить неко­то­рые кар­ти­ны. Была ещё идея сде­лать поезд, про­ез­жа­ю­щий через замок, но это слиш­ком безум­но. Это фан­та­сти­ка. Созда­ние тако­го поез­да сто­ит слиш­ком мно­го, и ты нико­гда не смо­жешь рас­пла­тить­ся. Было бы очень забав­но иметь такой, но я по-преж­не­му дол­жен пла­тить за замок. Есть два мил­ли­о­на, кото­рые я дол­жен бан­ку, и это непросто.

Замок часто посе­ща­ют юные роке­ры и готы. Они, види­мо, рас­смат­ри­ва­ют его, как некий храм тьмы. От них посту­па­ли какие-нибудь стран­ные просьбы?

О, да. Мно­го стран­ных людей при­хо­дят посмот­реть мои рабо­ты в Грюй­е­ре. Это очень здо­ро­во. Мест­ные, зна­е­те, дере­вен­ские жите­ли узна­ют моих фана­тов, когда видят их. Они все в чёр­ном. Они хотят тут устра­и­вать сва­дьбы, делать фото­гра­фии и вся­кие дру­гие вещи.

Как дума­е­те, они зани­ма­лись сек­сом в замке?

Ха, воз­мож­но. Я не знаю. У нас нет осо­бо жёст­ко­го контроля.

Кро­ме искус­ства вы ещё что-то коллекционируете?

У меня есть ору­жие. Я нико­гда не хотел бы остать­ся без ору­жия. Это защи­та. Я люб­лю ору­жие. С дет­ства у меня все­гда было оружие.

Какое ваше люби­мое оружие?

Есть один малень­кий 5‑мм, 22-го калиб­ра. Это малень­кий револь­вер. Это то, из чего Ли [пер­вая жена Гиге­ра] застре­ли­лась. Он очень малень­кий. У меня есть три дуль­но­за­ряд­ных револь­ве­ра. В бара­бан засы­па­ет­ся чер­ный порох. Это весело.

Вы бы поре­ко­мен­до­ва­ли хоро­ше­му худож­ни­ку рабо­ту в киноиндустрии?

О, нет, вовсе нет. Над филь­мом очень тяже­ло рабо­тать и у тебя нико­гда нет вре­ме­ни, что­бы закон­чить всё по-насто­я­ще­му хоро­шо. Филь­мы дела­ют тебя сума­сшед­шим. Я, зна­е­те ли, когда-то хотел рабо­тать для кино­ин­ду­стрии в Швей­ца­рии. Для филь­ма «Особь». О, это была ошибка.

Поче­му всё было так плохо?

Ребя­та, с кото­ры­ми я рабо­тал, не хоте­ли рабо­тать по суб­бо­там и вос­кре­се­ньям. Это было ужас­но. Они обви­ня­ли меня за то, что я хотел, что­бы они рабо­та­ли допозд­на. Фильм заме­ча­тель­ный. Я хочу ска­зать, я вижу, что они дела­ют сего­дня, и это заме­ча­тель­но. Они зна­ют, как делать это, у них есть всё необ­хо­ди­мое, но это реаль­но дела­ет тебя сумасшедшим.