- Перевод: Олег Лунёв-Коробский
Теория слепого мозга является попыткой натурализации феноменов сознания, родственной подходам Дэниела Деннетта и Томаса Метцингера, за одним примечательным исключением. Дело в том, что Бэккер разрабатывает радикальный «худший случай», в котором целый ряд черт человеческого сознания оказывается не следствием работы функциональных адаптивных механизмов самоуправления сложного организма, но проявлением фундаментальных когнитивных недееспособностей человеческого мышления. Мозг в силу собственного устройства слеп к деталям собственного устройства, что систематически вводит его в заблуждение относительно самого себя и мира, который пытается познать. В свете такого крайнего подхода, даже строгое рациональное мышление может оказаться вовсе не тем, чем кажется.
Хотя теория слепого мозга не предлагает решений трудной проблемы сознания, она, по мысли автора, способна радикально упростить целый ряд более простых частных проблем, причём таким образом, который может радикально изменить подходы к решению трудной проблемы.
В контексте постгуманистической философии, проект Бэккера интересен как очередная, наряду, например, с рационалистическим ингуманизмом, попытка отыскать нечеловеческое в человеке, одновременно намечающая основания для вписывания нашего биологического вида в более широкую категорию. В каком-то смысле, подход Бэккера даже более радикален, чем подход Негарестани или Вульфендейла. Если для последних опорной категорией остаётся разум, чьи основные закономерности познаваемы посредством классических когнитивных орудий и практик, то Бэккер набрасывает эскиз широкой категории сложных рекурсивных систем, для которых рациональное мышление может оказаться лишь верхушкой айсберга гораздо более запутанных скрытых когнитивных процессов, которые в реальности определяют их поведение.
По последним оценкам, человеческий мозг выполняет около 38 000 триллионов операций в секунду. В сравнении с объёмом информации, которая доступна сознательному пониманию, диспропорция становится просто поразительной. Каковы же последствия этой радикальной информационной асимметрии? Теория слепого мозга о феноменах сознания (ТСМ) представляет собой попытку «разъяснить» некоторые из наиболее ошеломляющих особенностей сознания в терминах потери и нехватки информации. Согласно этой теории, точка зрения от первого лица является выражением разновидностей и количественных характеристик информации, которая по ряду структурных и эволюционных причин не может быть доступной для «сознательного мозга». Такие глубокие и устойчивые трудности, как сущность «сейчас», тождество личности, единство сознания, а также наиболее сложная из них, природа интенциональности, – всё это вполне может быть той или иной разновидностью иллюзии, навязанной сознательному пониманию различными версиями информационной ограниченности, выражающейся, к примеру, в ограничении поля зрения. Давая объяснение этим феноменам, ТСМ отделяет вопрос о сознании от вопроса о том, как сознание возникает, и таким образом существенно сужает так называемый провал в объяснении. Если эта теория верна, то она значительно «смягчает» трудную проблему сознания. Но какой ценой?
Как же им видеть что-то иное, раз всю свою жизнь они вынуждены держать голову неподвижно?
Платон, Государство
Введение: Проблематичность проблемы
Как много найдётся загадок, которые увещевают, льстят и активно соблазняют своего потенциального разоблачителя? Как много найдётся проблем, которые сами достаточно умны, чтобы с ними справиться?
Сознание – это загадка, которая предполагает, что в ней самой и заключено средство для её решения. Теперь мы знаем, что многие из интуиций [intuitions], которые оно порождает, целиком и полностью обманчивы, а в отношении многих других у нас есть те или иные подозрения. Очевидная проблема заключается в том, что эти ошибочные интуиции и составляют в сознании то, что нужно объяснить [explananda]. Если сознание в том виде, в котором оно предстаёт, фундаментально обманчиво, то мы сталкиваемся с тревожной возможностью того, что мы просто не распознаем в том сознании, которое объясняется наукой, сознание. Может быть дело в том, что «факт обмана» просто не будет вписываться ни в одну из корректных теорий сознания. Но может быть и так, что потребуется дополнительная теория, теория феноменов [appearance] сознания.
Центральное допущение данной статьи заключается в том, что любая окончательная теория сознания должна включать в себя то или иное объяснение мультимодальной интеграции нейронной информации1. Сознание – это продукт Рекурсивной Системы (РС) того или иного рода, эволюционная хитрость, которая позволила человеческому мозгу учитывать свои собственные операции при оценке и вмешательстве в окружающую среду. Я буду утверждать, что размышления над ограничениями, с которыми сталкивается любая такая система, приводят к экономному способу понимания вопроса о том, почему сознание возникает именно так, как оно возникает. Способность мозга «видеть себя» жёстко ограничена. Как только мы определим, каким образом ограничения рекурсивного доступа к информации выражаются в сознательном опыте, станет возможным «разъяснение» [explaining away] таких традиционно с трудом поддающихся объяснению свойств, связанных с точкой зрения от первого лица, как «сейчас» [the now], тождество личности и единство сознания, и тем самым в некоторой степени нам удастся закрыть так называемый провал в объяснении.
Теория слепого мозга о феноменах сознания (ТСМ) – это объяснение того, как встроенная, рекурсивная система интеграции информации может создавать особые структурные характеристики, которые мы связываем с точкой зрения от первого лица. В некотором смысле она утверждает, что сознание является настолько запутанным [confusing] потому, что оно буквально представляет собой своего рода заблуждение [confusion]2. Наш мозг почти полностью слеп к самому себе, и именно данный интервал между «почти» и «полностью» и представляет собой ту область, где сосредоточен наш опыт сознания.
Свидетельства информационной асимметрии
Нет практически никаких сомнений в том, что «самосознательный мозг» крайне близорук в том, что касается доступа к полушариям головного мозга [greater brain]. Отношения между мозгом и человеческим сознанием характеризуются глубокой информационной асимметрией, резкой количественной диспропорцией между информацией, фактически обрабатываемой мозгом, и той информацией, которая достигает сознания. Не имея возможности изолировать динамические процессы сознания, протекающие в полушариях головного мозга, мы, по сути, не располагаем надёжным способом количественного измерения объёмов информации, достигающей сознания. Вдохновившись кибернетикой и теорией информации, некоторые исследователи попытались сделать это в 1950‑е и в начале 1960-хх гг., и получили результаты, варьирующиеся между 3 и 50 бит в секунду, – фактически, это абсурдно малое значение (Norretranders, 1999). Несмотря на то, что более поздние исследования объёмов функции внимания [attentional capacity] не фокусировались на количественном измерении «ментальной рабочей нагрузки» в информационно-теоретическом контексте, они, по-видимому, подтверждают эти ранние выводы (Marois & Ivanoff, 2006). Если исходить из того, что эти исследования отражают лишь один из аспектов глобальной «пропускной способности сознания», мы всё же можем предположить, что какие бы значения в итоге ни были получены исследователями, они окажутся удивительно низкими. В любом случае, разрыв между 7 цифрами, которые мы в среднем можем держать в рабочей памяти, и приблизительно установленным значением в 38 000 триллионов операций в секунду (38 петафлопс), что эквивалентно вычислительной мощности среднестатистического мозга, мягко говоря, поражает воображение3.
Рассмотрим относительную информационную скудность таких переживаний, как боль, гнев или даже озарение [insight]. Наши аффекты дают лишь крайне смутное представление о внутренней работе мозга. Даже кажущееся богатство органов чувств [sensorium] скрывает информационную пропасть. Мало того, что «транспарентность опыта» полностью затемняет осознавание чувственной обработки, такие феномены, как слепота к изменению и слепота по невниманию показывают, что большая часть информационного богатства, приписываемого нами способности к осознанию восприятий [perceptual awareness], – это допущение. Как правило, мы не располагаем той информацией, которой, как нам кажется, мы располагаем!
Чтобы оценить головокружительные масштабы информационной асимметрии, достаточно задаться вопросом: «Чем сейчас занят мой мозг?». Со своей стороны, я могу добавить ряд нейроанатомических выкладок, рассказать о глобальных изменениях в активации, которые замеряются различными нейровизуализационными исследованиями, и так далее. Но когда речь заходит о конкретике, я не имею ни малейшего представления, как и любой нейроучёный из ныне живущих. Учитывая это, можно было бы ожидать появления целых библиотек потрясающей литературы на эту тему. Но за исключением разве что, пожалуй, Дэниела Деннета (Деннет, 2017; Dennett, 1987, 1991), ни один теоретик никогда не рассматривал возможность того, что этот факт, как бы вопиющ он ни был, может найти отражение или даже заложить основу для создания общей концепции сознания (того, что мы называем сознанием).
Это упущение становится ещё более любопытным в свете того, что радикальная информационная асимметрия – это именно то, чего следует ожидать, учитывая структуру и естественную историю мозга. В какой-то момент в нашем недавнем эволюционном прошлом, возможно, одновременно с возникновением языка4, человеческий мозг начал становиться всё более и более рекурсивным, то есть всё более и более способным учитывать свои собственные процессы в контексте взаимодействия с окружающей средой. По этому поводу можно было бы рассказать множество эволюционных баек, но важно (по крайней мере, в качестве оговорки) то, что некий поворот в процессе интеграции рекурсивной информации, постепенный или скачкообразный, привёл к феномену человеческого сознания. Каким-то образом мозг развил способность «видеть себя», в той или иной степени.
Важно понимать особенность системы, о которой идёт речь. РС qua нейронный информационный процессор «открыта» в той мере, в которой информация проходит сквозь неё так же, как и через любую другую нейронную систему. РС qua «генератор сознания», однако, «закрыта» в той мере, в которой только рекурсивно интегрированная информация достигает сознательного понимания [conscious awareness]. Учитывая отклонения в развитии в ходе эволюции, мы можем сделать предположение о постепенном увеличении потенциала вкупе с отбором более всестороннего источника вовлекаемой информации с большей вычислительной мощностью, что в итоге привело к появлению сознания, которым мы обладаем сегодня.
Однако нет никаких оснований полагать, что сознание в том виде, в каком оно представлено в нашем опыте, представляет собой нечто большее, чем одну из возможных конфигураций, чем просто точку в пространстве всех возможных конфигураций сознания. Стало быть, если сознание начиналось как нечто тусклое и мрачное, как продукт какого-то примитивного предшественника РС, то как далеко в своём развитии оно продвинулось? Похоже, что ответ на этот вопрос зависит от адекватности и масштабов РС, от того, каким образом она структурно и функционально «расположена» vis a vis полушарий головного мозга. Если единственная разновидность информации, достигающая сознания, – это рекурсивно интегрированная информация, то адекватность сознания в немалой степени зависит от специфики эволюционных и структурных ограничений, возникающих перед РС. И на мой взгляд, у нас есть все основания полагать, что это весьма серьёзные ограничения (и они были таковыми и раньше).
Во-первых, следует учесть фактор эволюционной молодости. Даже если мы датируем возникновение феномена современного сознания, скажем, моментом появления ручных орудий, это означало бы всего 1,4 миллиона лет эволюционной «настройки». Для сравнения, способность мозга получать внешнюю информацию из окружающей среды и обрабатывать её – это результат сотен миллионов лет естественного отбора. Всё указывает на то, что РС – это собрание «ляпов», поспешный результат бессистемных мутаций, которые принесли некую разновидность репродуктивной выгоды (Marcus, 2008).
Ещё один фактор – это структура [frame]. Что касается информационного окружения, то, пожалуй, нет ничего более сложно устроенного, чем человеческий мозг. Это не только механизм, состоящий из порядка 100 миллиардов частей, обладающих триллионами взаимосвязей, он ещё и постоянно перепрофилируется с течением времени. Сложности, с этим связанные, настолько грандиозны, что мы буквально не можем представить себе нейронные процессы, предположительно стоящие за пониманием сути такого употребления слова «представить». Не так давно Национальная инженерная академия США указала обратное проектирование [reverse-engineering] мозга в числе своих первостепенных задач: первый шаг – разработка суперкомпьютерных и нанотехнологических инструментов, необходимых для того, чтобы хотя бы сдвинуться с места в решении этого вопроса (National Academy of Engineering, 2011).
Наконец, фактор отношения к объекту. Если мозг, благодаря локомоции [locomotion], обладает переменной связью с внешней средой, что позволяет ему избирательно получать доступ к информации, то РС буквально запрограммирована на жёсткую привязку к бессознательным полушариям головного мозга. Её доступ к информации является функцией её же структурной интеграции, и, следовательно, фиксирован в той степени, в какой фиксирована сама её структура. Другими словами, РС должна трансформировать собственную структуру, чтобы сделать механизм доступа более гибким5.
Эти три ограничения, – эволюционная контингентность, структурная сложность и инвариантность доступа, – создают действительно тревожную картину. Они складываются в набросок РС, которая подверглась эволюционным махинациям и оказалась перегруженной информацией и структурно ограниченной, – это образ человеческого мозга, который, вероятно, обладает лишь самым скромным представлением о собственном внутреннем функционировании. Вопреки тому, как нелепо это может звучать, этот образ становится всё более правдоподобным по мере развития когнитивной психологии и нейронаук. Кажется, не проходит и недели, чтобы какая-нибудь новая причуда устройства человеческой когнитивной деятельности не попала в заголовки научных статей. Возникает обоснованное желание спросить: Сколько же их на самом деле?
Однако большинство людей, включая сторонников элиминативизма, склонны считать, что потенциальный масштаб заблуждений этим и ограничивается6! В конце концов, те же эволюционные условности, которые ограничивают РС, также предполагают, что информация, к которой она имеет доступ, является полезной. У нас есть достаточные основания полагать, что то, что информация, которая доходит до сознания, имеет стратегическое значение, столь же верно, как и тот факт, что она оказывается фрагментарной. Мы можем «видеть» лишь абсурдно малую часть того, что происходит, но мы всё же можем сделать допущение, что именно эта часть имеет наибольшее значение…
Так ли это?
Проблема кроется в двойственной, «открыто-закрытой» структуре РС. В качестве естественного процессора, РС представляет собой информационный перекрёсток, который постоянно обменивается информацией со своим более масштабным нейронным окружением. Однако, в качестве генератора сознания, РС представляет собой информационный остров: в сознательный опыт попадает только та информация, которая интегрируется. Это значит, что фактические функции, выполняемые РС в полушариях головного мозга, тот способ, которым она оказывается «подключённой» к ним, доступны сознанию не более, чем функции полушарий. А это говорит о том, что сознание, скорее всего, страдает от целого ряда глубоких и систематических заблуждений.
Этот вопрос будет рассмотрен более подробно, но сейчас важно оценить подлинно радикальные следствия этого утверждения, пусть даже это будет представлено лишь в качестве одного из возможных вариантов подлинной картины. Рассмотрим концепцию «ощущения проявления воли» [feeling of willing] или воления [volition], предложенную Дэниелом Вегнером (Wegner, 2002). Исходя из информации, доступной для познания сознанием, обычно мы предполагаем, что функция воления заключается в «контроле поведения». Кажется, что воление стоит на первом месте. Мы принимаем решение о стратегии действий, а затем выполняем их. Однако эксперименты Вегнера свидетельствуют о том, что, как известно, утверждал ещё в XIX в. Ницше (Ницше, 2009, 2012): что «ощущение желания» возникает post hoc. Утверждая, что воление в том виде, в котором оно проявляется, иллюзорно, Вегнер предполагает, что реальная функция воления – это принятие социальной ответственности за поведение.
Как мы увидим, это именно тот вид интуитивного [intuitive]/экспериментального тупика, которого и следовало бы ожидать, учитывая структуру РС. Поскольку недоступный момент гораздо более обширной доступной цепи – это всё, что лежит в основе ощущения проявления воли, может быть, что мы просто ошибаемся. Более того, наша интуиция/допущение о «волении» может не иметь никакой полезной нагрузки и при этом прекрасно «функционировать», просто потому, что воление остаётся систематически связанным с тем, что на самом деле делает мозг.
Информация, интегрированная в сознание (qua открытая), может быть каузально действенной целиком и полностью, но при этом настолько функционально непрозрачной (qua закрытая), что может оказаться, что мы введены в заблуждение одними только сопутствующими допущениями второго порядка. Это означает, что аргумент в пользу когнитивной адекватности от эволюционной полезности никоим образом не снимает проблему, которую представляет для сознания информационная асимметрия. Вопрос о том, использует ли мозг информацию, которую он использует, тривиален. Вопрос скорее в том, оказывается ли самосознание самосознанием, которое подвержено масштабным заблуждениям. Нищий, передающий миллион долларов из рук одного непостижимого нейронного мандарина в руки другому, всё равно остаётся нищим.
РС – это одновременно и нейронная спица в колесе, выполняющем более широкие функции, и информационное бутылочное горлышко, ближайший источник всех догадок, всех интуиций, которыми мы располагаем относительно того, кто мы такие и что мы делаем. Её надёжность в качестве источника буквально зависит от её положения в качестве спицы. Из этого следует, что все спекуляции о «человеке» сталкиваются с тем, что можно назвать Проблемой Позиционирования, вопросом о том, насколько можно доверять сознанию в деле понимания самого сознания7. Как мы увидели, радикальность информационной асимметрии, не говоря уже о проблемах эволюционной контингентности, структурной сложности и инвариантности доступа, – всё это говорит о том, что наше положение может быть весьма плачевным. Теория Слепого Мозга о феноменах сознания просто представляет собой попытку принципиально осмыслить этот вопрос, касающийся информации и доступа: порассуждать о том, что может и чего не может видеть наш «сознательный мозг».
Сознание, прикованное к фокуснику: Инкапсуляция
Интенциональность – одна из тех вещей, благодаря которым сознание так трудно понять. В то время как другие феномены просто «сопротивляются» объяснению, интенциональные феномены, по-видимому, внутренне антагонистичны функциональному объяснению. Подобно фокусам, их нельзя понять, если не найти очевидного разъяснения. Как бы странно это ни звучало, ТСМ предполагает, что мы воспримем эту аналогию с фокусом буквально8. Она предполагает, что интенциональность и другие «необъяснимые» характеристики сознания, такие как присутствие, единство и тождество личности, лучше всего рассматривать как «фокусы», артефакты, свидетельствующие о том, что РС является узником полушарий головного мозга-фокусника.
Все фокусы основаны на том, что можно назвать информационным горизонтом: фокусник буквально умело использует свои иллюзии, манипулируя тем, какая информация вам доступна, а какая – нет. Зритель инкапсулирован, то есть скован информацией, которая кажется достаточной. Это даёт нам структуру, схематически изображённую на Рис. 1.
Кажущаяся достаточность очень важна, поскольку фокусник пытается заставить вас сформировать ложные ожидания. «Ощущение чуда» возникает из-за разрыва между этими ожиданиями и тем, что происходит на самом деле. Без фасада информационной достаточности, то есть без инкапсуляции, самое большее, на что способен фокусник, – это удивить вас. Именно по этой причине объяснение фокуса равносильно объяснению «чуда»: объяснение предоставляет ту самую информацию, которая должна быть изолирована, чтобы обмануть ваши ожидания.
Я знал одного фокусника, который получал особенное удовольствие от выступлений ad hoc в гостиной. Его фокусы с монетой я считал особенно впечатляющими – он предпочитал использовать монету размером с крышку от банки супа! Мы таращились на его руки, озадаченно наблюдая за тем, как она исчезает и вновь появляется. Позже тем же вечером мне довелось наблюдать за тем, как он показывал всё то же самое, стоя у него за спиной. Другими словами, я смог посмотреть на процесс с совершенно другой этиологической точки зрения. С тех пор это кажется мне провокационной аналогией для сознания, особенно то, как ментальное, как кажется, «исчезает», когда мы заглядываем мозгу-фокуснику через плечо.
Так насколько же действенна эта аналогия? В обоих случаях имеет место инкапсуляция: РС имеет ровно столько рекурсивного доступа к «закулисной» информации, сколько даёт мозг. В обоих случаях результат, – фокус, сознание, – по-видимому, исчезает, как только информация об этиологическом происхождении результата становится доступной. Структура, как следует из Рис. 2, весьма схожа.
В таком случае получается, что есть сразу несколько фокусников, то есть энное число скрытых этиологий. Итак, если аналогия сохраняется, то интенциональные феномены, как и фокусы, – это нечто такое, что мозг может познать в качестве таковых только в отсутствие действительных казуальных историй, относящихся к каждой из них. Другими словами, для того, чтобы они имели смысл, необходимо отсутствие определённого рода информации.
На этом этапе стоит обратить внимание, в частности, на то, как на Рис. 2. отражена «открыто-закрытая структура», приписываемая РС. Если учесть, что за сознание в конечном итоге отвечает некая форма интеграции дифференцированной информации, то перед нами та самая «ситуация фокуса», которой и следовало бы ожидать: система, которая одновременно открыта для функциональных требований полушарий, и в то же время закрыта в силу предписания о рекурсивной доступности. Если пределы рекурсивной доступности обеспечивают информационную основу наших интенциональных понятий и интуиций, то адекватность этих понятий и интуиций будет зависеть от адекватности предоставляемой информации. Можно предположить, что систематические нехватки в одном будут порождать систематические нехватки в другом.
Так возможно ли, чтобы сознание было чем-то вроде фокуса с монетой?
Разумеется, проблему представляет собой крайний элиминативизм, который этот вывод, по-видимому, за собой влечёт. Однако учитывая, что мы являемся подлинно свободомыслящими субъектами мышления, хорошо осведомлёнными об удручающих выводах когнитивной психологии (Mercier & Sperber, 2011), и так остро осознаём тот факт, что наши предрассудки основательно деформируют и искажают все наши теоретические выкладки, нам следует отложить это соображение в сторону. Есть сознание, которое мы хотим иметь, и есть сознание, которое у нас есть. Уловка, связанная с поиском последнего, вполне может состоять в том, что мы упускаем из виду первое.
По крайней мере, эта аналогия заслуживает серьёзного рассмотрения. Далее я надеюсь продемонстрировать по-настоящему новаторский и систематически экономный способ интерпретации точки зрения от первого лица, который разрешает многие из известных загадок, связанных с ней, и сделаю это посредством рассмотрения этих загадок в качестве особого вида «фокусов»: того, чему можно найти разъяснение. Как будет показано, изнутри вы целиком и полностью представляете собой нечто такое, что напоминает блуждающий, рекурсивный информационный шторм.
Сцена без оков: Достаточность
Если нейронные корреляты сознания обладают информационными горизонтами, то как они выражаются в опыте самосознания?
Является ли простым совпадением то, что точка зрения от первого лица также обладает «горизонтальными структурами»?
Мы уже знаем, что сознание в том виде, в котором оно предстаёт перед нами, в некоторых отношениях представляет собой информационную иллюзию. Мы также знаем, что сознание только поверхностно знакомо с теми поразительными сложностями, которые делают его возможным. Когда мы говорим о сознании и его нейронных коррелятах, мы говорим о динамической подсистеме, которая находится в очень специфических информационных отношениях с остальной системой мозга: они не просто глубинным образом асимметричны, эта асимметричность структурирована.
Будучи информационно локализованной, РС должна обладать некоторым числом информационных горизонтов, «порогов интеграции», на которых принимается переживаемая нами информация. Сказать, что сознательный мозг обладает «информационными горизонтами» – значит лишь сослаться на то, что РС qua генератор сознания представляет собой закрытую систему. Когда речь заходит об информации, сознание «получает то, что получает».
Каким бы банальным ни было это наблюдение, именно на данном этапе начинается самое интересное. Почему? Потому что если некая форма рекурсивной нейронной обработки просто представляет собой сознание, тогда мы можем сделать допущение об инкапсуляции9. Если мы можем допустить инкапсуляцию, то мы можем сделать допущение об очевидной достаточности получаемой информации. Поскольку недостаточность получаемой информации всегда будет сопряжена с требованием большего количества информации, достаточность будет неизбежным условием по умолчанию. Сознание не только получает то, что получает, оно получает всё, что может получить.
Почему достаточность по умолчанию так важна? Во-первых, тем самым предполагается, что горизонты нейронной информации будут выражаться в сознании весьма своеобразным образом. Подумайте о вашем поле зрения, о том, как зрение просто растворяется в некоем асимптотическом, одностороннем пределе. Каким-то образом наше поле зрения буквально окружено слепотой, которую мы не видим, тем самым зрительное внимание характеризуется своеобразным фактом того, что опыт заканчивается [running out]. Если только мы не предположим, что опыт полностью замурован в нейронные корреляты (что вынудило бы нас утверждать, что мы обладаем нейронными коррелятами «зрения-растворяющегося-в-перспективе-асимптотической-пустоты»), кажется очевидным предположить, что край поля зрения – это просто предел, где визуальная информация, доступная для сознательной обработки, иссякает.
Край нашего поля зрения – это пример того, что можно назвать асимптотическим пределом.
Асимптотический предел, как бы парадоксально это ни звучало, – это предел, который нельзя изобразить так, как он изображён выше. На Рис. 3. предел изображён как структурированный информационным образом; он предоставляет ту самую информацию, которую секвестрируют асимптотические пределы, развеивая тем самым достаточность по умолчанию.
Односторонние пределы невозможно изобразить таким графическим образом, как на Рис. 3 из-за того, что такие модели втискивают всю информацию в визуальный режим отображения. Можно, например, возразить, что асимптотические пределы постоянно встают у нас на пути, без сопутствующей видимости достаточности информации, как в случае с фокусом. Мы видим горизонт, прекрасно осознавая, что мир выходит за его пределы. Мы сканируем небо, прекрасно понимая, что вселенная выходит за пределы того, что мы видим. Даже когда речь идёт о нашем поле зрения, мы знаем, что всегда есть нечто «большее, чем кажется на первый взгляд». Тем не менее, видение всего, что можно увидеть в данный момент, – это и есть причина, по которой каждый такой предел является асимптотическим. Мы не располагаем визуальной информацией касательно пределов нашей визуальной информации. Всё это означает, что асимптотические пределы и сопутствующая им достаточность определяются режимом. Можно сказать, что наша способность информационно структурировать наше визуальное поле в памяти, предвосхищении и когнитивной деятельности [cognition] – это единственная причина, по которой мы вообще способы интуитивно улавливать его ограничения. Перефразируя Главкона из эпиграфа, чтобы знать, что можно видеть что-то иное, нужно видеть что-то иное (Платон, 1994, с. 295).
Это усложнение асимптотических пределов и сопутствующей достаточности – как раз то, чего и следует ожидать, учитывая интегративную функцию РС. Давайте рассмотрим некоторые из разнородных информационных потоков, отражающихся в сознании, как показано на Рис. 4.
Каждый из этих потоков дискретен и проистекает отдельно от других до того, как задействуется рекурсивная интеграция. Однако с точки зрения рекурсивной доступности мы можем рассматривать каждый из этих кругов как «монополистический прожектор», как точку, где информация «подсвечивается» для сознательного восприятия. Учитывая недоступность информации, относящейся к пространству между прожекторами, мы можем предположить, что для сознания их не существует. Другими словами, рекурсивная доступность означает, что эти информационные потоки будут «сшиты», связаны вместе, как показано на Рис. 510.
Локальная достаточность каждого режима просто сталкивается с достаточностью других режимов, образуя своего рода «глобальный комплекс» достаточности с соответствующими асимптотическими пределами. Опять же, внешнюю границу, изображённую выше, следует рассматривать эвристически: «границы сознания» не имеют никакого «переднего края». Речь идёт не столько о достаточности частей, вносящих вклад в достаточность целого, сколько о доступности: в отсутствие какой-либо информации о глобальном отношении к нейронному окружению этого окружения не существует, даже в качестве «отсутствия», как это изображено выше. Несмотря на то, что именно интеграция модальностей делает локальные пределы любой отдельной модальности (например, зрения) потенциально доступными, в некотором смысле глобальный предел всегда должен опережать рекурсивную доступность. Как бы странно это ни звучало, сознание «амёбно». Всё, что интегрируется, инкапсулируется, а инкапсуляция – это асимптотические пределы и достаточность. Учитывая открыто-закрытую структуру РС, можно сказать, что некий «асимптотический абсолют» должен затрагивать целое, а вместе с ним и то, что можно назвать «постоянной глобальной достаточностью»11.
Итак, мы имеем пёстрый набор локальных асимптотических пределов и режимов достаточности, ограниченных рамками глобального асимптотического предела и достаточности. Другими словами, перед нами набросок чего-то, что не так уж и отличается от сознания, каким оно предстаёт перед нами. На данном этапе важно отметить, что оно, по-видимому, просто выпадает из ограничений на рекурсивную интеграцию. Сшивание различных информационных потоков не является достижением какого-либо специализированного нейронного приспособления, иерархически возвышающегося над РС. РС просто не хватает информации касательно их недостаточности. То же самое можно сказать и об асимптотическом пределе поля зрения: зачем постулировать «нейронные корреляты растворяющегося поля видимости», если достаточно простого отсутствия визуальной информации?
На данный момент, опираясь на предложенную мной аналогию между фокусом и нашим полем зрения, мы выделили четыре понятия:
Информационные горизонты: границы, которые определяют рекурсивный нейронный доступ, лежащий в основе сознания.
Инкапсуляция: глобальный результат ограниченного рекурсивного нейронного доступа, или информационных горизонтов.
Достаточность: характеризует то, как нехватка внутримодального доступа к информационным горизонтам делает имеющуюся модальность сознания «достаточной», то есть одновременно всеохватной и неограниченной в любой момент времени.
Асимптотические пределы: характеризуют то, как информационные горизонты находят феноменальное выражение в виде «односторонних пределов».
Мы начали с вопроса о том, как информационные горизонты могут найти феноменальное выражение. На мой взгляд, эти понятия представляют интерес в силу того, как именно они обеспечивают прямые структурные корреляции между определёнными особенностями сознания и возможными фактами о мозге. Они также показывают, как то, что, по-видимому, представляет собой позитивные характеристики сознания, может возникать без нейронных коррелятов для их реализации. Стоит принять, что сознание – это результат особого рода информационно локализованной нейронной деятельности, из этого вытекают информационные горизонты и инкапсуляция. Достаточность и асимптотические пределы, в свою очередь, появляются, как только вы зададитесь вопросом о том, какая информация может быть доступна сознательному мозгу, а какая – нет.
Далее я надеюсь продемонстрировать, как эти четыре понятия, наряду с открытой/закрытой структурой РС, могут объяснить некоторые из наиболее озадачивающих структурных особенностей сознания. Просто задавшись вопросом о том, каких видов информации в РС, скорее всего, не хватает, мы можем реконструировать точку зрения от первого лица и показать, как именно то, что мы считаем наиболее запутанным в феномене сознания, и что наиболее проблематично встроить в наше понимание естественного мира, на самом деле представляет собой тот или иной вид заблуждения.
Факир, которого никогда нет: Присутствие
Что могло бы быть причиной феноменов опыта?
Этот более чем разумный и, казалось бы, безобидный вопрос лежит в основе того, что можно обозначить как «заблуждение по достижению» [accomplishment fallacy]. Вот уже несколько десятилетий натуралисты вроде Деннета утверждают, что сознание – это просто ещё один природный феномен, которому найдётся объяснение в своё время, в то время как натуралисты вроде Чалмерса утверждали, что сознание – это что угодно, только не «ещё один» природный феномен. У сторонников обеих позиций есть свои, казалось бы, неисчерпаемые запасы очевидных доводов. Но когда речь заходит о наиболее трудных для понимания характеристиках сознания, никто из них не смог продвинуться ни на йоту.
Например, что могло бы быть причиной феномена опыта переживания «сейчас»?
«Сейчас» – дилемма, столь же древняя, как сама философия, концептуальный шарнир, на котором, кажется, вращаются и бытие, и становление. Как пишет Аристотель, «<…> [н]е легко усмотреть, остаётся ли “теперь”, которое очевидно разделяет прошедшее и будущее, всегда единым и тождественным или [становится] каждый раз другим» (Аристотель, 1981, с. 146). Судя по тому, что это служит камнем преткновения для философов с древности и до наших дней, замечание Аристотеля о том, что время «не легко», – это очень мягко сказано. Как пишет в одном из известных отрывков Аврелий Августин, «Что же такое время? Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время: если бы я захотел объяснить спрашивающему – нет, не знаю» (Аврелий Августин, 1991, с. 292). В 1908 г. Джон Мактаггарт использовал противоречивую природу «сейчас» в своём доказательстве нереальности времени в целом и положил начало продолжительной дискуссии в англо-американской философии (Мактаггарт, 2019). В 1926 г. Мартин Хайдеггер (Хайдеггер, 1997) использовал новаторское прочтение понятия времени для обоснования как своих продуктивных, так и критических проектов, заложив парадоксальную основу нескольких крупных течений континентальной мысли12.
Философское значение «сейчас» просто служит отражением его значимости в целом. Точка зрения от первого лица – это парадигматическое «сейчас». Любая теория, которая не способна дать ей объяснение, не способна прояснить центральную структурную особенность сознания как того, что переживается в опыте. Разумеется, это говорит о сложности сознания, ведь последнее включает в себя в качестве одного из компонентов одну из самых досадных проблем в истории философии! Тогда что же такое «сейчас»? Обычно считается, что время состоит из последовательности времён, например:
t1 > t2 > t3 > t4 > t5.
Проблема такого рода представлений, по мнению многих философов, заключается в том, что они не могут уловить особую феноменологическую природу «сейчас»13. К примеру, представленная выше репрезентация воспринимается [apprehended] постольку, поскольку она наличествует, так сказать, сейчас. Выражаясь на языке феноменологии, другие времена кажутся существующими лишь постольку, поскольку они вписаны в рамки [framed] некоторого настоящего времени:
t0 (t1 > t2 > t3 > t4 > t5),
где t0 представляет собой «сейчас» восприятия нашей первой нотации. Другими словами, кажется, что наш опыт переживания временной последовательности от первого лица значительно отличается от последовательности, предложенной выше. Вместо того чтобы переживать опыт времени по образу последовательности бусин, нанизанных на нить, каждый проходящий момент, по-видимому, каким-то образом охватывает предшествующий, становясь той самой точкой отсчёта [frame of reference], посредством которой становится возможным осмысление прошлого и будущего. Движение переживаемого времени можно назвать «метаинклюзивным», когда настоящее «сейчас» каким-то образом «содержит» прошлое и будущее. Тогда с точки зрения феноменологического времени последовательность на самом деле выглядит приблизительно следующим образом:
t1> t2 (t1) > t3 (t2 (t1)) > t4 (t3 (t2 (t1))) > t5 (t4 (t3 (t2 (t1))),
где постановка скобок отображает движение включения. Последующее «сейчас», t2, включает в себя t1, но лишь для того, чтобы стать включённым последующим «сейчас», t3, которое включает в себя t2 (t1) и так далее, причём «включает» означает «становится временной точкой отсчёта для…». Учитывая ограниченность памяти, очевидно, что прошлые «сейчас» не сохраняются в том виде, как они здесь представлены, а растворяются в своего рода «обобщённом прошлом», что позволяет нам упростить нашу нотацию следующим образом:
t1> t2 (t1) > t3 (t2 (tN)) > t4 (t3 (tN)) > t5 (t4 (tN)),
где «tN» обозначает прошлое, сохранённое в долгосрочной памяти. Но даже такая запись не справляется с отображением времени в том виде, как оно переживается в опыте, поскольку она не отображает непрерывность «сейчас», тот парадоксальный смысл, в котором это «сейчас» каким-то образом всегда одно и то же, несмотря на то, что оно явно отличается. Другими словами, нам нужна нотация, которая отображает движение временной последовательности в рамках некоего временного стазиса,
t0 (t1) > t0 (t2 (tN)) > t0 (t3 (tN)) > t0 (t4 (tN)) > t0 (t5 (tN)),
где «t0» обозначает одинаковость [sameness] «сейчас», которое обрамляет наш опыт временного различения. При таком отображении парадоксальная природа [переживания опыта] времени от первого лица становится очевидной. Это очень похоже на то, как если бы время проходило внутри опыта, но не для опыта. «Сейчас», как давным-давно отметил Аристотель (Аристотель, 1981), является одновременно и тем же самым, и другим. Таким образом, с точки зрения достижения, задача любой теории сознания состоит в том, чтобы объяснить, за счёт чего это происходит. Как пишет в своей авторитетной работе «Быть никем» Томас Метцингер,
Феноменальный опыт переживания времени в целом складывается из ряда важных достижений. Они представляют собой: феноменальную репрезентацию тождества во времени (переживаемой одновременности), временного различения (переживаемой неодновременности), последовательности и однонаправленности (переживаемой последовательности событий), временного единства (порождения единого настоящего, «кажущегося» феноменального «Сейчас») и репрезентации временного постоянства (переживания опыта длительности) (Metzinger, 2003, p. 127).
Проблема, по признанию Метцингера, заключается в том, чтобы соединить эти «достижения» удовлетворительным с феноменологической точки зрения образом. Он прибегает к аналогии с островом, символизирующим одновременность присутствия, находящимся посреди реки, символизирующей последовательность [succession]. «Дело в том, что не только остров расположен посреди реки – в некотором странном смысле река при этом течёт сквозь сам этот остров» (Metzinger, 2003, p. 127). Другими словами, «сейчас» каким-то образом обрамляет переживание опыта того, что его обрамляет. Феноменологически оно каким-то образом стоит как внутри, так и вне времени. Вот уж действительно, «не легко усмотреть».
Нейропсихологические исследования временного восприятия [temporal perception] выявили различные «пороги» [в процессе] осознанного восприятия одновременности, неодновременности, временной упорядоченности и присутствия. С точки зрения того, что Вакерман (Wackerman, 2007) называет «внутренними горизонтами» восприятия, многие из этих открытий лишь уточняют выводы Уильяма Джеймса (James, 2007) и его современников, сделанные в конце XIX в. Результаты разнятся в зависимости от множества факторов, таких как: модальность, тип и интенсивность стимула, тренированность, состояние локомоторных и эмоциональных составляющих, а также внимания и так далее. Однако в каждом случае можно отследить момент, когда испытуемые просто не могут точно разграничить одновременность, неодновременность и временную упорядоченность.
Помимо этих внутренних горизонтов Вакерман обсуждает то, что он называет «внешними горизонтами» временного восприятия и когнитивной деятельности. Ссылаясь на концепцию «ощущаемого настоящего» Джеймса, он пишет: «[с]овременные исследования восприятия времени и временного [timing] поведения на удивление мало что могут к ней добавить, кроме обновлённой терминологии и расширенной базы данных экспериментов» (James, 2007, p. 25). Результаты, полученные из различных источников, сходятся на «окне присутствия» длиной около 2–3 секунд, за пределами которого «воспринимаемое единство во времени» распадается и на смену ему приходит репродуктивная память (когнитивная деятельность)14. По сути, «сейчас» – это своего рода поле времени [temporal field], «окно интеграции», которое связывает стимулы в единичные результаты перцепции [percepts].
Другими словами, «сейчас» обладает собственным асимптотическим пределом, аналогичным краю поля зрения. Если предел поля зрения просто обозначает точку, в которой заканчивается сознательный доступ к непосредственной визуальной информации, мы могли бы предположить, что предел поля времени отмечает точку, в которой заканчивается сознательный доступ к непосредственной временной информации (и где мы так же вынуждены полагаться на когнитивную деятельность, то есть на альтернативные модальности доступа к информации). Поскольку сознательный мозг не имеет доступа к информации о пределах временной информации, к которой он получает доступ, получаемая им информация всегда оказывается достаточной в модальном отношении: как и в случае с полем зрения, поле времени становится чем-то таким, «определить местоположение» чего способна только когнитивная деятельность.
Другими словами, точно так же, как модальная достаточность означает, что мы видим вопреки неспособности увидеть, мы можем сказать, что мы хронометрируем вопреки неспособности хронометрировать [to time]. Поскольку обе модальности имеют свои пределы, в определённом смысле это просто банальность. Разумеется, мы не способны хронометрировать то, что не способны хронометрировать. Разумеется, РС может лишь обрабатывать информацию, к которой имеется доступ. ТСМ просто привлекает наше внимание к структурным следствиям этих банальностей, к тому, каким образом ограничения, которые, как нам известно, имеют отношение к сознательным системам мозга, отбрасывают данные в опыте тени – некоторые из них, как, например, «сейчас», влекут за собой глубинные следствия.
Итак, вернёмся к использованной выше нотации:
t0 (t1) > t0 (t2 (tN)) > t0 (t3 (tN)) > t0 (t4 (tN)) > t0 (t5 (tN)).
Мы видим, что «t0», которое принималось за «одинаковость “сейчас”», на самом деле представляет собой феноменологическое выражение временного информационного горизонта.
На этом моменте следует на мгновение задержаться, поскольку он претендует на потенциальное эмпирическое решение того, что представляет собой, должно быть, одну из величайших загадок в истории человеческой мысли. Согласно ТСМ, кажущаяся одинаковость «сейчас» является просто «структурным побочным эффектом», иллюзией, порождаемой модальной достаточностью временного восприятия: «t0» – это в буквальном смысле отсутствие времени, асимптотический предел нашего поля времени. Поскольку отсутствие информации – это отсутствие информации, мы оказываемся вплетены в иллюзию своего рода соблюдения тождества во времени – «сейчас».
Я понимаю, как трудно может быть это осмыслить, но это прямо следует из тезиса об отождествлении сознания и рекурсивной интеграции информации. Рассмотрим Рис. 6.
Всё, что пересекает порог интеграции (информационные горизонты) РС в любой данный момент, в этот момент становится сознаваемым. Этой информацией всё на самом деле и ограничивается, по крайней мере, если мы говорим о сознании. Каждого «сейчас-в-данный-момент» достаточно в качестве результата; настоящее всегда, так сказать, «заполняет экран времени». Однако РС – это ограниченный механизм, который постоянно переключается между динамически развивающимися последовательностями информационных состояний. Другими словами, каждое «сейчас-в-данный-момент» возникает только затем, чтобы смениться каким-то преемником. Поскольку непрерывная информационная экономия РС сохраняет лишь самые скудные информационные очертания своих предыдущих состояний, предшествовавшие «сейчас-в-данный-момент» оказываются полностью затемнёнными, «присутствующими» только в том виде, в каком они обусловливают непрерывные процессы. Единственный способ для РС «сохранить» всю ранее интегрированную информацию заключался бы в том, чтобы генерировать бесконечный поток точных копий себя самой: это физически невозможно. Вместо этого старая информация постоянно выгружается [dumped] и одна и та же интегративная нейромашинерия постоянно задействуется по кругу, а каждая новая [информация] непрерывно затемняет в существовании предыдущую, становясь информационным каркасом для скудных остаточных данных.
Каждый момент РС – это всё сознание в целом, вот почему каждый момент кажется «тем же самым», и именно поэтому предыдущие моменты «существуют для» сознания только в рамках этого самого момента сознания. Как я предположил выше, сознание в некотором специфическом смысле амёбно15: единственные различия (информация), которую оно способно анализировать [assess], – это различия, которое оно анализирует. Каждый предшествующий предел рекурсивной доступности может стать доступным только ценой какого-то нового предела рекурсивной доступности. Вот что я имел в виду, когда говорил, что сознание наделено как постоянной глобальной достаточностью, так и соответствующим асимптотическим абсолютом. Не располагая никакой глобальной временной информацией первого порядка, РС в предельно буквальном смысле слова не способна отличать саму себя от самой себя во времени и поэтому не генерирует никакого (временного) осознания собственных трансформаций. «Сейчас» – это всегда… сейчас. Поскольку она также не обладает средствами для различения этого состояния по умолчанию от асимптотического абсолюта в более широком смысле, «сейчас» и сознание становятся коэкстенсивны, а «постоянная глобальная достаточность» становится «присутствием».
Так что же могло бы быть причиной феномена парадоксального опыта переживания «сейчас»?
Ответ ТСМ: ничто.
Интермедия: Анозогнозия
Наш опыт переживания времени – это достижение. Наш опыт переживания «сейчас», в свою очередь, представляет собой структурный побочный эффект. Точно так же, как наше поле зрения является безграничным и в то же время замкнутым в силу неспособности видеть, наше поле времени, сейчас-в-данный-момент, безгранично и в то же время замкнуто в силу неспособности хронометрировать. Вот почему «сейчас» так озадачивает, почему «сейчас» так трудно понять: это можно назвать «закрытым структурным свойством опыта». Например, Метцингер называет «феноменальную текстуру времени» парадигматическим примером «непостоянства» того, что растворяется каждый раз, когда мы пытаемся его постичь: «Прежде чем приступить к обсуждению феноменологических ограничений, управляющих сознательным переживанием опыта времени, я тем самым полностью признаю, что я не в состоянии предоставить сколько-нибудь убедительный концептуальный анализ того, что на самом деле порождает эту философскую головоломку» (Metzinger, 2003, p. 153). Выступая в качестве нейронного достижения, «сейчас» в понимании Метцингера должно быть репрезентацией особого рода, «особого» потому, что это не репрезентация чего бы то ни было, что существует в действительности. Если обратиться к упомянутой выше метафоре, ему нужно, чтобы иллюзия представляла собой нечто существенное [something], нейронно воплощённую «симулятивную фикцию», способную генерировать опыт острова присутствия посреди реки времени, которая протекает сквозь тот же самый остров присутствия.
Однако, согласно ТСМ, «сейчас» – это просто иллюзия. Очевидно, что допущение о чувстве настоящего момента имеет некий нейронный коррелят, но это «сейчас» буквально этим и ограничивается. Будучи достаточным с точки зрения модальности, оно кажется всеохватным, поэтому «река» протекает сквозь «остров». Будучи дополненным механизмами в том, что касается когнитивной сферы, например, теми, которые связаны с феноменом репродуктивной или эпизодической памяти, а также феноменом описания состояния, «сейчас» снова предстаёт как остров «посреди» реки, как «окно» в остальной мир временности. В той мере, в какой внимание фокусируется на собственной модальной достаточности, прошлое и будущее, как представляется, являются артефактами настоящего, как некогда утверждал Августин (Аврелий Августин, 1991). Чем в большей степени внимание оказывается направленным на собственное когнитивное дополнение, тем больше оно кажется иллюзорным артефактом человеческой ограниченности16.
Другими словами, можно сказать, что «сейчас» отражает открыто-закрытую структуру РС изнутри. Её непрерывная различённость отражает открытость, постоянное поступление/перепоступление информации. С другой стороны, её неизменное тождество служит выражением закрытости, навязанной рекурсивной доступности, фактом инкапсуляции. Если вдуматься, вкупе с осознанием структурной неизбежности это составляет действительно поразительную параллель. Есть река открытости, остров закрытости и есть то, как первое может быть рекурсивно прослежено (познано) в пределах последнего «потока вниз по течению», так что, как говорит Метцингер, кажется, что остров всегда включает в себя реку, которая включает его в себя.
И опять же, представление о том, что эта структурная корреляция является своего рода совпадением или химерой интерпретации кажется не заслуживающим доверия. Подсистемный характер РС подразумевает открытость, в то время как рекурсивная интеграция влечёт за собой инкапсуляцию, то есть закрытость. Вместе взятые, они составляют общий структурный шаблон «сейчас» как чего-то, что парадоксальным образом включает в себя время, которое включает в себя «сейчас». Добавьте к этому понятия достаточности и асимптотических пределов, и вуаля, у нас есть натурализованное описание того, что казалось каким-то волшебным фокусом.
Достаточно рассмотреть анозогнозию в клиническом контексте, чтобы оценить реальное эмпирическое влияние нейропатологических информационных горизонтов. Анозогнозия наиболее часто встречается у жертв инсульта, страдающих от одностороннего пространственного игнорирования, и, возможно, наиболее впечатляющим примером служит синдром Антона-Бабинского, при котором пациенты, которые функционально слепы, продолжают настаивать на том, что они видят. Хотя этиология, лежащая в основе специфических сенсорных и локомоторных недостатков часто вполне ясна, сопутствующие когнитивные нарушения по-прежнему по сути не поняты17, как в силу их сложности, так и из-за того, каким образом они «связаны с трудной проблемой мозга и сознания» (Celesia & Brigell, 2005). Анозогнозия является не только пограничным звеном между феноменальным опытом и когнитивной деятельностью, но и демонстрирует драматическую чувствительность обеих модальностей к информационных горизонтам.
В некотором смысле ТСМ утверждает, что те особенности сознания, которые связаны с его непосредственным переживанием в качестве опыта, что то, что делает его столь трудным для понимания, является выражением различных естественных анозогнозий. «Сейчас» – это «сейчас» в силу ограничений, наложенных на рекурсивную доступность. Мы в буквальном смысле страдаем от временной версии синдрома Антона-Бабинского: мы абсолютно слепы к тому, что представляет собой время нашей хронометрии, но достаточность убеждает нас, что мы видим всё, что можно увидеть. Что же мы видим? Тождество, или то, что мы принимаем за тождество. Таким образом, перед нами парадокс, который послужил основой для создания целых философских направлений.
«Пальмирование»: Тождество личности
Поскольку кажется, что «сейчас» коэкстенсивно «самости», мы можем предположить, что та же ошибочная исходная интуиция, которая обеспечивает парадоксальность «сейчас», лежит в основе нашей проблематичной философской интуиции об эссенциализме в вопросе о природе личности [person essentialism]. Мы всегда «одни и те же» просто потому, что нам не хватает информации, необходимой для глобальной самодифференциации.
Как было показано выше, ТСМ подразумевает то, что можно назвать асимптотическим или маргинальным тождеством. Можно было бы утверждать, что именно это заставило Юма объявить проблему тождества личности сугубо вербальной (Юм, 1996, с. 307), а Канта привело к разработке собственного трансцендентального её решения (Кант, 2006, с. 203)18. С точки зрения структуры, рассматриваемое тождество никогда не представлено в опыте, и поэтому может быть введено только трансцендентальным образом либо же и вовсе должно быть списано со счетов в результате рефлексии.
Можно было бы предположить, что сложность «самости» просто вытекает из маргинального тождества, причём некоторые элементы, возможно, такие, как воление и агентность, развивались в ходе эволюции и являются встроенными, а другие является результатом культурного укоренения. Конечно, дьявол кроется в деталях, но тот факт, что самость просто выпадает из обсуждения при попытке объяснения «сейчас», является доводом от стремления к простоте в пользу ТСМ. Как только «сейчас» предстаёт в качестве структурного выражения инкапсуляции, то есть в качестве того, что в сущности не представляет собой ничего конкретного, и это – в противовес позиции, согласно которой оно трактуется как загадочное достижение какого-то загадочного нейронного приспособления, возникшего по какой-то загадочной эволюционной причине, – мы приходим к тому, чтобы утверждать, что «сейчас» – это нечто такое, что может «обслуживать» другие очевидные характеристики сознания, такие как наличие самости.
Мы знаем, что сознание информационно локализовано, а это значит, что мы знаем, что отвечающая за него система обладает информационными горизонтами или является инкапсулированной. Вполне можно предположить, что пределы рекурсивной доступности должны получать в сознании то или иное выражение. Асимптотическая достаточность, как это наглядно демонстрирует наше поле зрения, представляет по крайней мере один из способов того, посредством чего эти горизонты находят своё феноменальное выражение. Кажется, что проведение обобщения от «это» до «сейчас» и «самости» имеет достаточно абдуктивных оснований, особенно если принять во внимание (по-видимому, непреодолимую) трудность в объяснении этих феноменов в противном случае, не говоря уже о доводе от простоты получаемых объяснений.
Настоящая загадка заключается в том, что я назвал асимптотическим или маргинальным тождеством. Почему РС (и те когнитивные системы, которые опосредованы РС) должны трансформировать отсутствие информации в «интуицию/допущение тождества»? Я подозреваю, что на этот вопрос можно будет ответить только тогда, когда наука ответит на вопрос о том, почему РС вообще приводит к феномену сознания. Повторюсь, что ТСМ – это теория о том, почему сознание является таким, каким оно является, и только. Что касается собственно вопроса о сознании, эта теория обещает снятие большой доли бремени объяснений, из-за которых так называемая «трудная проблема» кажется такой трудной. Пожалуй, в этом и заключается её главный эмпирический вклад: она радикально упрощает то, что должна объяснить нейронаука. Понять суть одного фокуса гораздо, гораздо легче, чем целого шоу иллюзий.
Нейронная рука быстрее, чем нейронный глаз: Единство сознания
Анозогнозия в её клиническом понимании означает снижение доступа к нейронной информации, которое не воспринимается на сознательном уровне. Можно сказать, что так мы называем патологическую инкапсуляцию. Но что, если бы мы могли обратить ситуацию вспять? Что, если бы мы могли увеличить сознательному мозгу доступ к информации? Как обычно выражается в сознании такое «больше информации»?
Можно предположить, что речь идёт о большем разрешении [resolution] и сложности.
Представьте инъекцию триллионов наноботов в ваш мозг, некоторые из которых должны расширить информационные горизонты, которые лежат в основе асимптотических пределов сознания, а другие должны обеспечить ресурсы, необходимые для обработки всей новой информации, которая становится доступной. Чего можно было бы ожидать от такой трансформации сознания?
Казалось бы, ответ прост: больше разрешения, больше сложности. По мере того, как нанопровода будут проникать во все уголки и закоулки вашего черепа, а мощность рекурсивной обработки данных увеличится до значений порядка экзафлоп, вы почувствуете замешательство от изобилия информации. Боль будет становиться более сложно устроенным переживанием по мере того, как доступ будет разветвляться, чтобы определить бесчисленные источники её происхождения. Зрение будет становиться все менее и менее «транспарентным» по мере того, как будет возникать всё больше и больше информации о первичной зрительной коре и других областях; мы выработали бы совершенно новые модальности «видения» всей машинерии восприятия. Всё, что сейчас пребывает в тумане и этиологически не прослеживается до источника, будет становиться всё более кристально ясным и этиологически детализированным. Все информационные провалы, скрытые модальной достаточностью, были бы вскрыты, и открылись бы глубины информационных подробностей, которые мы даже не можем себе представить…
И мы наконец увидели бы, что то, что мы сегодня называем «сознанием», на самом деле в некотором смысле является глубоко ошибочной карикатурой19.
Традиционно вопрос звучит так: «Какое устройство может превратить 100 миллиардов внешним образом связанных между собой нейронов в единое, внутренне связанное целое?», другими словами, это вопрос о достижении. И всё же, учитывая, что дискретность требует разграничений, а разграничение требует информации, тот факт, что сознание предстаёт как нечто единое, нечто внутренне связанное, сразу же свидетельствует о недостатке информации. Выраженная в таких терминах и с точки зрения вопроса о достижении, «проблема единства» – это проблема производства недостатка определённого вида информации20.
Как я утверждал выше, ограничения, связанные с эволюционной контингентностью, структурной сложностью и инвариантностью доступа, предполагают, что сознание должно страдать от немалого числа «недостатков разрешения». Когда мы думаем, скажем, о нашем расплывчатом и когнитивном понимании норм или аффектов, этот недостаток кажется достаточно явным. Но почему чувство глобального, внутренне связанного, сознательного единства должно возникать из-за неспособности к самодифференциации?
Инкапсуляция влечёт за собой достаточность: РС получает доступ к сравнительно небольшому количеству информации второго порядка, имеющей отношение к информации, к которой она получает доступ: в результате дифференциация является «поверхностной». Различные модальности сводятся к тому, что кажется внутренне связанным целым21. Возможно, наше ощущение внешне связанных множественностей производно от окружающей среды, является усвоенным и выработанным продуктом нашей способности «вмешиваться» в множественности (связанные внешне), которые составляют наш непосредственный мир. Рассмотрим дистальный мир, долгий интеллектуальный труд, необходимый для того, чтобы увидеть звёзды как внешне связанные множественности. Инвариантность доступа, наряду с кажущейся реляционной инвариантностью между звёздами, убедила многих наших предков в том, что звёзды – это просто дискретные, не связанные друг с другом объекты, висящие в пустом пространстве. То же самое можно сказать о сознательном мозге. Ограниченный инвариантными «каналами», неспособный вмешиваться в обширный информационный космос полушарий головного мозга и взаимодействовать с ним, он просто не имеет доступа к информации, необходимой ему для распознавания бесчисленных нарушений в его непрерывности. Внешние отношения сплющиваются до внутренних отношений; умопомрачительная модульная, не говоря уже о нейронной, множественность размывается до холистической дымки феноменального опыта, и мы остаёмся с глубинным чувством единства, которое соответствует ничему иному, как контингентной интеграции информации в нашем сознательном мозге.
Вращающиеся спицы размываются до впечатления колеса. Многочисленные выкрики сплавляются в единый рёв. Или, как пишет Бэкон, «в темноте все цвета сливаются» (Бэкон, 1972, с. 358). Опыт полнится случаями того, что можно назвать «единством по умолчанию», событиями, лишёнными сложности из-за простой нехватки разрешения/информации. Можно сказать, что размышлять о сознании – всё равно что наблюдать за скоплением народа целой страны с околоземной орбиты: простая неспособность к различению оставляет нас с «предположениями» и «ощущениями», это унитарное сознание, которого у нас в буквальном смысле слова нет.
Я понимаю, насколько наивно или даже абсурдно это, должно быть, звучит prima facie. Следует помнить, что мы говорим о том, как возникает сознание. На самом деле вопрос очень прост: какая информация доступна РС? Информация о нейронных источниках доступной информации? Разумеется, нет. Информация о внешним образом связанных каузальных сложных элементах, которые доставляют и обрабатывают доступную информацию? Разумеется, нет. Учитывая, что РС отвечает за сознание, кажется логичным, что сознание будет слепо к собственным нейронным истокам и биомеханической сложности. То, что она интуитивно постигает, будет своего рода компрессионной эвристикой, информационно ограниченным и бедным оправданием. И это подводит нас к мучительной грани вопроса о единстве сознания: «<…> существует великое различие между умом и телом, – пишет Декарт, – состоящее в том, что тело по природе своей всегда делимо, ум же совершенно неделим» (Декарт, 1994, с. 68). Является ли простым совпадением, что это «великое различие», даже в том виде, в каком его представляет Декарт, оказывается по сути своей информационным?
И снова, настоящая загадка заключается в том, почему РС должна превращать отсутствие информации в интуицию или допущение о «тождестве по умолчанию». Однако, важно понимать, что единственное новшество именно этой загадки – это контекст рассмотрения, который задаётся ТСМ. Например, исследователи в области психофизики постоянно исходят из посылки о «тождестве по умолчанию». Рассмотрим, как визуальная, слуховая и тактильная обработка «размывает» стимулы воедино, когда количество представленной информации превышает определённые пороги. Ниже определённых интервалов те стимулы, которые на самом деле являются множественными, воспринимаются как единичные. Можно представить это в терминах фильтров, начиная с нашего сенсорного аппарата и заканчивая РС, где возможности данных нейронных систем «сжимают» различия в тождества и тем самым лишают поступающую информацию «функциональных излишеств», то есть информации, которая не требуется для эффективного действия.
Итак, вопрос вот в чём: почему тождество по умолчанию, подразумеваемое, скажем, при экспериментах по слиянию мерцаний в психофизике, должно быть менее таинственным, чем тождество по умолчанию, подразумеваемое в приведённом выше описании единства сознания? Или, другими словами: почему вопрос о сознательном, мультимодальном слиянии должен быть отделим от сознания таким образом, чтобы это не распространялось на вопрос о единстве сознания? В данном контексте оба варианта предполагают некий ещё не определённый научный подход к сознанию. При обоих возникающее тождество интерпретируется в терминах ограничений возможностей. Разумеется, первый вариант, в отличие от второго, можно сформулировать в соответствии со строгостью психофизики, но это говорит лишь о технических ограничениях в экспериментальных вопросах. Я бы сказал, что единственное реальное различие заключается в масштабе. Слияние или совпадение порогов демонстрирует, как ограничения информационного потенциала находят феноменальное выражение в виде тождества по умолчанию. Как полагает ТСМ, если учесть пределы рекурсивной доступности, с которыми сталкивается РС, единство сознания является просто глобальным примером того же самого эффекта, «слиянием в глобальном масштабе». Так же как в случае с «сейчас» и тождеством личности, неправильное понимание единства – это в первую очередь просто структурный побочный эффект состояния осознанности как характеристики.
Я думаю, что львиная доля значения ТСМ заключается в её способности отделить вопрос о сознании от тех видов вопросов, которые здесь рассматриваются. «Предлагая разъяснение» озадачивающих структурных особенностей, связанных с точкой зрения от первого лица, она значительно упрощает проблему, которую сознание ставит перед когнитивной нейронаукой. Моя стратегия до сих пор заключалась в том, чтобы снять шелуху предполагаемых тайн одну за другой, открывая на каждом шагу способ интерпретации той или иной озадачивающей особенности при рассмотрении вопросов о том, как именно мы понимаем точку зрения от первого лица.
Что могло бы быть причиной феномена опыта единства [сознания]? Ответ ТСМ: ничто. Единство сознания столь же иллюзорно, как иллюзия, вследствие которой мы принимаем непрекращающееся мерцание за единое постоянное свечение.
Семантика «зазора мизинцем»: Высказываемость и нормативность
Так что же такое «мозговая слепота» [brain blindness]? Инкапсуляция, информационная локализация РС в рамках полушарий головного мозга. Как мы увидели, инкапсуляция означает, что сознательное понимание будет демонстрировать то, что можно было бы назвать непрерывной глобальной достаточностью просто потому, что информация, касающаяся информационной бедности и неврологического происхождения, постоянно вне доступа. Это единственная система отсчёта, которой мозг располагает. Это означает, что информация, которая достигает сознательного понимания, будет казаться подлинной и полной, независимо от того, насколько чудным будет её настоящий источник и насколько ограниченной и бедной она будет на самом деле. Это не значит, что мы никогда не испытываем ощущения её недостаточности, мы испытываем его постоянно, просто мы осознаём эту недостаточность в рамках неявной достаточности. Осознавать неполноту информации – значит обладать информацией о том, что чего-то не хватает. Как пишет Деннет, «отсутствие репрезентации – это не то же самое, что репрезентация отсутствия» (Dennett, 1991, p. 359). Пределы сознательного понимания попадают в область сознательного понимания только в рамках сознательного понимания.
Вот почему многие люди находят некоторые результаты психологических и нейронаучных исследований такими шокирующими. Будь то искажения, присущие человеческим рассуждениям, диссоциация страданий и боли при болевой асимболии или предвидение сознательного выбора с помощью данных нейровизуализации, – первоначальной реакцией большинства людей является откровенное неверие.
И снова открыто-закрытая структура РС предлагает элегантное решение. Приведённые выше примеры (и многие другие) обращают внимание на информацию о том, что лежит за пределами досягаемости рекурсивной доступности. Учитывая эволюционную контингентность, структурную сложность и инвариантность доступа, мы можем предположить, что РС располагает лишь ограниченным, бедным и неразвитым доступом к тому, что на самом деле делает мозг. Однако, учитывая инкапсуляцию, РС не имеет возможности когнитивной обработки (или опосредования когнитивной обработки) самой по себе. Как мы увидели, закрытость рекурсивной доступности (инкапсуляция) влечёт достаточность, то есть прямую противоположность тому, что начинают выявлять многие экспериментальные данные. «Закулисная» информация, предоставляемая огромным количеством примеров диссоциации, игнорирования, предвзятости и так далее, показывает достаточность того, что имеется: это разновидность нейроперспективной иллюзии.
Другими словами, инкапсуляция предполагает, что сознание «напоминает волшебный фокус» в том, что касается его свойства достаточности. Однако, в отличие от обусловленной окружающей средой иллюзии, здесь рычаги недоверия оказываются в обратном расположении. Если учесть, что достаточность – это шоу фокусника, в котором мы находимся, то кажется невероятным, что заглянуть за плечо фокусника возможно22.
Асимптотическая достаточность – это иллюзия. Точно так же присутствие, единство и самость представляют собой информационные фокусы. Разумеется, следствием всего этого является то, что интенциональность также является своего рода иллюзией23. Сознание кажется интенциональным с точки зрения сознания. Это означает лишь то, что интенциональность – это ещё один информационный артефакт инкапсуляции, ещё один «взгляд сквозь замочную скважину». Таким образом, причина того, что функциональные объяснения, как кажется, «разъясняют» интенциональные феномены, заключается в том, что они, будучи фокусами, действительно это делают. Заглядывая мозгу через плечо, они «разрушают чары инкапсуляции» и вводят этиологическую и структурную информацию в информационную экономию, адаптированную к нехватке этой этиологической и структурной информации.
Точка зрения от третьего лица, которую мы занимаем, когда заглядываем мозгу через плечо, позволяет увидеть каузальные сложности, которые остаются «за кулисами» при точке зрения от первого лица. Высказываемость [aboutness] и нормативность в таком случае являются артефактами того, как РС справляется с отсутствием этой каузальной информации (или, что ещё хуже, с отсутствием нашей самосознательной рефлексии о сознании). Оказавшись наедине с фрагментарной информацией, относящейся к поведенческой обработке полушарий головного мозга, РС задействует информационно обеднённый режим поведенческой обработки, асимптотическую экономию, которую мы интуитивно/когнитивно представляем как нормативность. Комплексные биомеханические процессы становятся невыразимыми и не имеющими опоры «правилами». Точно так же, оказавшись наедине с фрагментарной информацией, относящейся к перцептивной обработке полушарий головного мозга, РС задействует обеднённый режим обработки окружающей среды, ещё одну асимптотическую экономию, которую мы интуитивно/когнитивно представляем как высказываемость. Комплексные каузальные истории растворяются в подвешенном ощущении целенаправленности [sense of being aimed at].
Достаточность означает, что оба режима, несмотря на их непрозрачность, будут казаться автономными и полными, чем-то всецело акаузальным. В сочетании с временным маргинальным тождеством, иллюзией «сейчас», они будут казаться обретающимися полностью за пределами естественного порядка вещей. Конечно, так оно и есть: высказываемость и нормативность – это не более чем химеры второго порядка, предположительные постулаты, необходимые для когнитивной обработки тех немногих объёмов информации, которыми должна пользоваться сознательная рефлексия. Отсюда бесконечные споры об их природе: поскольку «компрессионная эвристика» адаптируется к требованиям ограниченной информационной экономии24, можно ожидать «конфликтов обработки», если и когда мозг пытается согласовать их с компрессионной эвристикой, адаптированной к требованиям мира в целом, то есть его естественного окружения.
И как раз поэтому они, как по волшебству, по-видимому, исчезают, когда мы заглядываем мозгу через плечо. Тем самым они вводятся в информационную экономию, которая попросту делает их недоступными. В каком-то смысле они буквально являются своего рода обратным «фокусом с монеткой в голове»: подобно монетке, кажется, что они «появляются из ниоткуда». Но в то время как возникновение монеты считается когнитивным нарушением, их «возникновение» обеспечивает исходные условия когнитивной деятельности. Мы считаем представление о возможности «видеть сквозь» них абсурдным или невозможным не только потому, что они – это всё, что мы способны увидеть, но и потому, что мы считаем, что они встроены в саму архитектуру способности видеть.
Из рукава в потайной карман: Проблема позиционирования
Однако самая большая проблема с этой аналогией с фокусом заключается в том вопиющем факте, что «фокус» в итоге не приводит ни к чему, в то время как многие интенциональные феномены, которые обеспечивают точку зрения от первого лица, являются непосредственными движителями когнитивной деятельности и (по-видимому) с очевидностью ими и являются. Вот почему предположение о том, что интенциональные феномены представляют собой информационные фикции tout court, наверняка вызовет недоверие – в конце концов, математика и логика интенциональны!
Но как я предположил в начале, информационная асимметрия говорит о том, что наша сознательная когнитивная ситуация гораздо сложнее, чем многие до сих пор полагали. Факт радикальной информационной асимметрии сам по себе ставит вопрос о том, можно ли считать доступную сознанию информацию «надёжной». Ограничения, накладываемые эволюционной контингентностью, структурной сложностью и инвариантностью доступа говорят о том, что «скорее всего, нет», и это – самый консервативный ответ. Мы также не можем просто предположить, что мы способны провести умозаключение, не говоря уже об интуитивно подкреплённом утверждении в пользу тезиса о том, что сознательная когнитивная деятельность удобна с эволюционной точки зрения. Мы, конечно, предполагаем, что когнитивные особенности сознания, какими бы фрагментарными они ни оказались, должны быть стратегическими или оперативными в том или ином смысле. Возможно, это и так, но, как показал пример с волением, «стратегическое или оперативное в том или ином смысле» не означает, что это такой стратегической или оперативный смысл, который мы способны без труда уловить. Всё рассмотренное до сих пор подчёркивает то, что я ранее назвал Проблемой Позиционирования, вопросом о том, как сознательный мозг информационно расположен по отношению к полушариям головного мозга.
РС – это подсистема мозга. Поэтому вопрос о его действительных функциях способна решить только нейронаука. Можно не сомневаться, что нас ожидает не один сюрприз; вопрос в том, насколько тревожными они окажутся. Я надеюсь показать, что наше ощущение сознательной когнитивной деятельности, хоть оно, по-видимому, и является тем двигателем, который заставляет работать всё остальное, может оказаться в той же мере искажённым, как наше ощущение воления. Другими словами, я надеюсь показать, как философы, многие из которых привыкли подвергать сомнению реальность «сейчас», феномена личности и единства сознания, могут быть также обманываться «повседневным образом» [manifest image] когнитивной деятельности.
РС не имеет доступа к какой-либо существенной информации, касающейся её функциональной роли vis a vis полушарий головного мозга. Откуда мы это знаем? В силу того, что у нас, по-видимому, нет никакого представления о нейрофункциональной роли сознания вообще. РС qua нечто открытое – это просто компонент гораздо более масштабного механизма, в то время как РС qua нечто закрытое почти полностью слепа по отношению к этому более масштабному механизму, не говоря уже о касающихся его подробностях. Инкапсуляция означает достаточность. Можно было бы сказать, что сознание это шестерёнка, которая от природы путает себя со всем механизмом в целом.
И так возникает призрак того, что можно было бы назвать «метонимикрией» [metonymicry], способом, каким достаточность в сочетании с подсистемной природой РС порождает иллюзию когнитивной эффективности.
Конечно, РС не представляет собой столь уж неотъемлемую часть работы мозга, как это следует из Рис. 8. Системы, из которых она получает информацию, и системы, которые она питает, связаны друг с другом независимым образом, а также с РС, так что каждая из них может выступать в роли «пред» или «пост» в зависимости от нейронной функции. Но независимо от того, насколько сложна действительная система, итог остаётся тем же: достаточность означает, что сознание путает себя с целым. Машинерия выпадает из поля зрения, а вместе с ней и любая исчерпывающая информация, относящаяся к действительным функциям, выполняемым РС. Это означает, что когда РС проводит когнитивную оценку собственной эффективности, она обречена казаться центральной, какой бы незначительной ни была её роль на самом деле.
Другими словами, сознательная когнитивная деятельность обладает когнитивной деятельностью только в том виде, в каком она представляется сознанию для соотнесения с действиями. И поскольку когнитивная деятельность, какой она представляется сознанию, каким бы фрагментарным оно ни было на самом деле, остаётся систематически соотнесённой с действенными экономиями обработки в полушариях головного мозга, она будет казаться действенной. Отсюда метонимикрия: возможность того, что мы могли бы на самом деле всецело обманываться в отношении когнитивных процессов, которые, тем не менее, вполне эффективны. Например, логика могла бы оказаться одновременно и своего рода информационной фикцией, и интуитивным основанием «априорного постижения» просто в силу своей систематической связи с нейронным целым.
Здесь самое время сделать глубокий вдох. Может ли быть так, что на самом деле логика является разновидностью фокуса слепого мозга?
Я думаю, что ряд независимых соображений побуждает нас по крайней мере рассмотреть такую возможность. Во-первых, наши формальные семантические интуиции, как и многие другие интенциональные феномены, упорно сопротивляются натурализации. Выдвигаемый тезис звучит так: объяснение, которое заключается в том, что интенциональные феномены, будучи продуктами ограниченной, паразитической информационной экономии (РС), не могут быть адаптированы к информационной экономии мира вовне – это столь же убедительное объяснение, как и любое другое. Во-вторых, благодаря Чёрчу и Тьюрингу у нас есть основания подозревать, что машинные вычисления [computation] исчерпывают аналоговые исчисления [calculation]. Если паттерны взаимодействия могут отражать формальные структуры умозаключения без каких-либо потерь, кроме семантических, то принципиальное средство разъяснения формальной семантики вполне может считаться теоретическим достижением. Вместо того, чтобы рвать волосы и гоняться за хвостом, пытаясь найти объяснение математической и логической когнитивной деятельности в терминах, поддающихся нашему сознательному пониманию математической и логической когнитивной деятельности, мы могли бы приступить к работе по пониманию того, чем они являются на самом деле (будучи, возможно, гораздо более масштабными процессами, просто опосредованными различными недоступными сознанию способами с помощью нашего сознательного их понимания). И, наконец, в‑третьих, тот факт, что большинство метафизиков склонны характеризовать краеугольный камень формальной семантики, абстракцию, специфическим образом, а именно в терминах потери информации25.
Другими словами, у нас есть набор понятий и процедур, которые не поддаются каузальному объяснению. Тем не менее, мы в целом согласны: 1) что каузальные процессы способны делать всё то, что делают эти понятия и процедуры; 2) что потеря информации является характерной чертой этих понятий и процедур; 3) что сознательный мозг смотрит на «вычисляющий» мозг сквозь информационную замочную скважину.
Есть ли здесь реальная связь или это просто совпадение?
Мы знаем, что наше понятийное и интуитивное понимание логики как абстрактной и инференциальной экономии должно страдать от тех или иных информационных недостатков. Вероятно, наша тень содержит больше визуальной информации относительно нашей внешности, чем сознание относительно нашего мозга! Так ли надуманно будет предположить, что то, что мы «знаем» как исчисление, – это не более чем информационная тень конкретных сложностей нейронной реализации? Может ли формальная семантика быть иллюзорным побочным эффектом определённой инкапсулированной «точки зрения» на несемантические нейронные вычисления26?
Здесь мы врезаемся в стену априори. Предположение о том, что формальная семантика, как мы её понимаем, является искажённым побочным эффектом инкапсуляции, равносильно психологизму, очевидно сомнительному сведению логического к эмпирическому. То, что истинно априори, истинно по определению, а не в силу информации, полученной апостериори. Истинность заключения (или теоремы) заключена в истинности посылок (или аксиом). Убеждение, которое мы можем назвать «допущением семантической тотальности», состоит в том, что всё уже каким-то образом «есть» и ожидает инференциальной артикуляции. Другими словами, формальные семантические системы автономны в той мере, в какой они, по-видимому, делают существовавшую ранее информацию явной.
Но это, конечно же, поднимает трудный вопрос о том, как вообще формальная семантическая когнитивная деятельность может быть информативной – это так называемый «скандал дедукции» (Hintikka, 1973, p. 222). Если заключения (или теоремы) содержатся в посылках (или аксиомах), то для чего нам инференциальная артикуляция? С позиции ТСМ, РС – это посредник, постоянно выступающий медиатором гораздо более масштабных информационных транзакций, отправляющий функции, которые может окончательно определить только зрелая нейронаука. В таком свете она представляет собой (с учётом пределов возможностей и рекурсивной доступности) нейроинформационный «перевалочный пункт». И мы можем предположить, что именно поэтому нам необходима инференциальная артикуляция. На самом деле композиционность имеет смысл только при своего рода «допущении о когнитивном бутылочном горлышке». Зачем нам разрабатывать способ «суммирования истинностных значений», если бы эта сумма была всегда доступна с самого начала?
Значит ли это, что семантическая тотальность информации уже существует, только «где-то в другом месте», для чего и требуется (учитывая бутылочное горлышко сознательной когнитивной деятельности) инференциальные схемы математики и логики для «распаковки» в явные формулировки?
В целях рассуждения представим, что то, что мы называем «формальными науками» логики и математики – это просто области естественных наук об информации. То, что, казалось бы, так глубоко отличает их от таких апостериорных наук, как физика, – это тот факт, что мозг сам по себе является информационной системой. Человеческий мозг в этом отношении в буквальном смысле слова представляет собой свою собственную «лабораторию». Логика и математика – это те естественные области, которые мы можем систематически исследовать с помощью когнитивной работы, медленно очерчивая возможности паттернов информационного взаимодействия в нашем мозге. Вот почему формальная семантика на самом деле так потрясающе информативна: интуитивно улавливаемые (наблюдаемые) перформативные паттерны – это разновидность естественного факта. В свете исследования того, как различные паттерны взаимодействия организуют и отбирают различные виды информации, она, по-видимому, должна обладать неограниченной итеративной применимостью, чтобы предшествовать любой информации из окружающей среды27. В свете исследования самих законов обработки информации, которые ограничивают мозг, она будет представляться процедурно обязательной, так как информация должна быть артикулирована, чтобы максимизировать применимость относительно окружающей среды28. В свете различных последствий инкапсуляции, которые мы рассматривали до сих пор, она также должна представляться: 1) достаточной, то есть асимптотически ограниченной; 2) непространственной, невременной и акаузальной, просто потому, что никакой информации о нейронной обработке этой информации не будет; 3) внутренне связанной в результате этой потери; и 4) исчерпанной в силу зернистости [granularity].
Другими словами, это вполне согласуется с «автономной, доэкспериментальной областью вневременных инференциальных возможностей», что в целом характеризует наше современное «понимание» семантической априорности…
Кажется трудным поверить, что это просто совпадение.
Когда мы подходим к вопросу семантики с «точки зрения из окружающей среды», трудность представляет понимание того, как кажущаяся самоочевидной инференциальная структура значения «подключается» к тем паттернам взаимодействия, которые мы обнаруживаем в мозге. Как ни странно, отношения между окружающей средой и мозгом гораздо более «дружественны», чем между РС и полушариями головного мозга. Там, где последний ограничен эволюционным прошлым, первая имеет родословную более почтенную, чем у позвоночных. Там, где нейронная среда, доступная и отслеживаемая последней, является самой сложной из известных нам, естественная среда, доступная и отслеживаемся полушариями головного мозга, гораздо более управляема. И там, где РС «жёстко подшита» к своей нейронной среде, мозг может брать образцы из окружающей среды из каких угодно локаций. Учитывая эти преимущества, точка зрения из окружающей среды позволяет получить гораздо более богатую информационную картину, чем та, которую предоставляет точка зрения от первого лица, – картину, обладающую более высоким разрешением и включающую скрытые измерения пространства, времени и каузальности. Учитывая эти неизбежные лишения, акаузальность, низкое разрешение, вневременная природа того, что представляется в качестве «паттернов умозаключений» с точки зрения от первого лица становятся более чем просто скромными подозрениями. Извечная трудность, с которой мы сталкиваемся, подключая семантическое к естественному, представляется перспективисткой спесью, схожей с той, что лежала в основе птолемеевской концепции вселенной, где отсутствие информации приводит к предположению о «тождестве по умолчанию». Логика и математика кажутся «недвижным основанием» когнитивной деятельности, а не исследованием информационных возможностей мозга, который расположен слишком близко и устроен слишком сложно, чтобы познать его как следует, они кажутся лишёнными точки зрения из окружающей среды29.
В отсутствие какой-либо отчётливой демонстрации «семантической уникальности», вариант «описания информационной редукции», который приводится здесь, просто необходимо воспринимать всерьёз. Как, по-видимому, показывают все тупиковые маршруты, проложенные зомби и болотным человеком, проблема заключается не в описании того, что мы делаем, а в том, как именно мы думаем, что мы это делаем30. Нам просто нет нужды в значении, чтобы описывать своё поведение, нам нужно лишь явное понимание нашего поведения. ТСМ предлагает точку зрения из окружающей среды предельного вида. Она описывает картину, в которой всё происходит «из» [from], и совершенно ничего не происходит «от» [of] или «около» [about], в которой информация просто разлетается в соответствии с законами природы. Поскольку всё конкретно, функции, которые мы закрепляем за «абстракциями», выполняются информационными приспособлениями, обладающими упорядоченными сферами применения, возможно, версиями векторных трансформаций вычислительных стратегий, которые мы уже используем. Так получилось, что в нашем мозге есть информация, которая систематически связана с информацией из окружающей нас среды в силу взаимодействий с окружающей средой в прошлом. ТСМ утверждает, что все «когнитивные» отношения являются предельно каузальными, предельно диахроническими. Эти паттерны не более «истинны» по отношению к миру, чем наш геном по отношению к белковой матрице нашего тела. Мозг – это вирус, биопрограмма, взламывающая своё органическое окружение. Он либо надёжно выполняет определённые процессы, имеющие гомеостатические последствия, либо нет.
Тот факт, что нам «кажется, что это не так», просто говорит о том, что на рекурсивную доступность наложены жёсткие ограничения, которых нам следует ожидать на основании всех перечисленных выше причин. ТСМ утверждает, что истинность и структуры умозаключения, которые её сохраняют, являются артефактами инкапсуляции, ортогональной компрессионной эвристики. Мозг, помимо всего прочего, является машиной по извлечению информации из окружающей среды. Глубинная каузальная история извлечения, то, что на самом деле управляет нашим отношением к миру, теряется, остаётся только информация о том, что эта информация «каким-то образом» является информацией из окружающей среды.
Поскольку диахроническая природа нашего отношения к окружающей среде доступна только в рамках опыта, маргинальное временное тождество («сейчас») становится очевидной рамкой, нашей рамкой. Сознание, каким оно возникает, запускается посредством тождества. Высказываемость становится амбивалентной по отношению ко времени, ореолом, принадлежащим всем вещам во всякое время. Язык (то немногое, что из него мы переживаем в качестве опыта) становится чем-то, по-видимому обладающим параллельными синхронными отношениями со всем. «Мысли» становятся вещами не совсем от мира сего, вещами, связанными с соответствующим им окружением не через каузальную историю, а логически, в силу соответствующих «значений».
И вот мир, предположительно очищенный от призраков, оказывается полон привидений (и в данном случае они дружелюбны к философам) другого характера. С этой точки зрения, то, что мы переживаем в опыте как формальную семантику, представляет собой ткань усечений, оскудений и прерываний, и все они становятся невидимыми в силу достаточности, неизбежного факта того, что РС не располагает какой-либо исчерпывающей информацией о собственной нехватке информации. Нейроселективные истории обратной связи сливаются в почти лишённое характерных черт замешательство «истинности». Диахронические каузальные хитросплетения паттернов нейронного взаимодействия сплющиваются в запускаемые инференциальные карикатуры. РС qua нечто открытое посредничает с этой информацией различными способами, которые ещё предстоит определить, в то время как РС qua нечто закрытое посредничает в предположении о том, что она является отнюдь не посредником, а инициатором [the author]. Её систематическая связь с действительными процессами когнитивной деятельности гарантирует, что это самомнение будет вознаграждено на практике. Таким образом, мы оказываемся в ситуации, когда защищаем интуицию, которая насквозь иллюзорна, и постулируем «специальные онтологии» или «уровни описания», чтобы рационализировать достаточность того, что с точки зрения ТСМ, очевидно, является информационным фантомом.
С точки зрения из окружающей среды, какое утверждение будет более необычным? Что умозаключения каким-то образом выражают нечто сверхъестественное? Или что «умозаключения» – это усечённое, обеднённое выражение особых видов нейронных паттернов в сознании? Я понимаю, насколько радикально, возможно, даже безумно31 это звучит! Но если учесть факт информационной асимметрии, вероятность инкапсуляции и возможность метонимикрии, то как может быть иначе? Возможно, нам следует рассматривать математику и логику в их нынешнем понимании как последние бастионы души, как последнюю фантазию, которую должны свергнуть естественные науки.
Это возвращает нас к радикальным ставкам Проблемы Позиционирования и к вопросу о том, насколько мы можем доверять сознанию в том, что касается постижения самого сознания. Несмотря на то, что наука активно снижает планку этого доверия, очень многие (включая меня) не выносят перспективы полностью от него отказаться. Математики занимаются математикой: что может быть более очевидным? ТСМ не столько оспаривает это, сколько настаивает на проведении различия между тем, чем математики занимаются на самом деле, и тем, что они сознают в качестве того, чем они занимаются. Сказать, что то, чем математики, как они думают, занимаются, «исчерпывает» или «схватывает суть» (или, если на то пошло, «дико искажают») то, чем они занимаются на самом деле, значит ответить на Проблему Позиционирования32. То, насколько мы доверяем сознанию в том, что касается постижения самого сознания, зависит от того, как системы, ответственные за сознание, позиционируются в рамках информационной экономии полушарий головного мозга33.
Суть можно свести к единственному (и, как мне кажется, весьма разрушительному) вопросу, который я назову «когнитивным запросом просто так» (КЗПТ):
Когнитивный запрос просто так: Учитывая, что сознательная когнитивная деятельность на правах эмпирического факта имеет доступ лишь к небольшой части когнитивной активности полушарий головного мозга, откуда нам знать, что она обеспечивает информацию, необходимую для точных утверждений второго порядка о человеческой когнитивной деятельности?
Если поразмыслить то на этот вопрос очень трудно ответить. Вы не можете апеллировать к достаточности опыта, не уклоняясь от сути дела. Более того, вы не можете апеллировать к достаточности практики точно так же, потому что будет достаточно того, что одна ваша частица систематически связана с когнитивной деятельностью мозга, чтобы создать достоверную видимость достаточности (проблема метонимикрии). Тем временем, тезис Чёрча-Тьюринга, по-видимому, блокирует любые претензии на вычислительную уникальность.
Я называю его когнитивным запросом просто так из-за того, что он вынуждает философов-нооцентриков занять явную эмпирическую позицию. Чтобы они имели возможность продвигать свои концепции второго порядка, инкапсуляция должна быть «просто так», то есть обеспечивать доступ к благополучной информации и тем самым представлять их концепции, будь то феноменологические или трансцендентальные, отнюдь не как «волшебство». Они буквально делают ставку на достаточность, на то что науки о мозге, несмотря на то, что они постоянно подрывают эмпирическую достаточность во многих аспектах, в ближайшем или отдалённом будущем начнут открывать благоприятные для философов исключения.
Как бы мне ни хотелось, чтобы такая ставка в итоге оказалась выигрышной, боюсь, что шансы невелики. Как только вы осознаете, что наша интуиция о сознательной когнитивной достаточности не обязана быть индикатором чего-либо, нооцентрическая ставка становится чем-то вроде ставки на лузера, особенно если принять во внимание эволюционную контигнентность («достаточно удобно» – это всё, чего требует эволюция), структурную сложность (здесь так много всего того, что может запутать) и инвариантность доступа (то, что мы видим, – это всё, что у нас есть).
Ещё больше затруднений вызывает то, как ТСМ, по-видимому, объясняет нашу извечную неспособность разрешить спекулятивные споры второго порядка относительно интенциональных феноменов: инкапсуляция оставила нас с гораздо меньшим объёмом информации, чем необходимо для адекватного теоретизирования о том, чем мы на самом деле занимаемся. Проще говоря, чем больше потери и искажения, тем больше трудностей должно быть у РС при моделировании (или посредничестве в моделировании, осуществляемом полушариями головного мозга) своих собственных функций. Другими словами, сам факт того, что семантика вызывает так много философских споров, наводит на мысль о метонимикрии…
Или, другими, словами, о Проблеме Позиционирования.
Почему интенциональность так трудно понять? Когда мы перестанем обвинять наши понятия и начнём винить сами интенциональные феномены? Через сто лет? Через тысячу? Почему связь между интенциональным и природным досаждает нам на каждом шагу? Неужели тот факт, что каузальная анозогнозия характеризует всё, начиная волением и заканчивая высказываемостью и абстракцией, – это простое совпадение?
Неужели совпадение и то, что большая часть сознания структурно соответствует алгоритму фокуса?
То, что мы называем интенциональностью, может быть продуктом глубинной структурной неспособности. Возможно, интегративный Рубикон, перед которым эволюция поставила наших предков, вывел нас к глубоко обманчивому пониманию нас самих. Согласно ТСМ, мы и есть наш мозг в том смысле, что мы не можем знать, что мы и есть наш мозг. Как следствие, мы оказываемся навечно заперты по другую сторону от фокусника, обречённые на то, что можно было бы назвать «иллюзорной точкой зрения от первого лица», и, подобно мухам, рождённым в бутылках, мы обречены путать ловушку с тем, как обстоят дела на самом деле. Только медленное и неуклонное накопление «закулисной информации», предоставляемой наукой, позволило нам если не допустить, то по меньшей мере представить рассматриваемую здесь возможность: что сознание, каким мы его знаем, – это своего рода фокус, который мозг показывает самому себе34.
Сказать, что сознание как продукт или носитель информации иссякает там, где иссякает информация – значит сказать банальность. Сказать, что ограничения на доступ к информации должны находить какое-то выражение в сознании также будет банально. Как мы увидели, настоящие вопросы заключаются в следующем: Как именно оно иссякает? Где это происходит? Как эти недостатки выражаются в сознании? Потому что они почти наверняка это делают. На самом деле, вопрос лишь в тяжести последствий.
Заключительный аккорд
Теория слепого мозга о феноменах сознания может рассматриваться как «наихудший сценарий». Не существует такой вещи, как «сейчас». Не существует такой вещи, как тождество личности. Не существует такой вещи, как единство сознания. Всё это можно назвать «рекурсивными иллюзиями доступа», своего рода фокусами, которые навязываются нам посредством инкапсуляции.
Проблемы рекурсивной доступности также отравляют наше сознательное восприятие когнитивной деятельности, как и следовало ожидать, учитывая эволюционную контингентность, структурную сложность и инвариантность доступа. Информация усекается, истощается и ускользает, оставляя то, что можно назвать лишь информационной карикатурой, для которой столь же характерны низкое разрешение и каузальная слепота, как и в случае с иллюзией «сейчас» и единства сознания. Нормативность, высказываемость, референция, значение, универсальность, абстракция, внутренняя реляционность: всё это несёт на себе признаки различных рекурсивных ограничений интеграции информации. Достаточность гарантирует, что сознательная когнитивная деятельность будет представляться такой, чтобы улавливать «достаточно», а систематическая зависимость от скрытых когнитивных процессов гарантирует, что наша практика будет создавать видимость подтверждения нашего ощущения достаточности. Случаи нехватки информации, к которой мы имеем доступ, возникают только тогда, когда мы пытаемся когнитивно обработать сознательную когнитивную деятельность, то есть когда мы начинаем философствовать35.
Точка зрения от первого лица – это иллюзорный пузырь тождества в бурном казуальном потоке. Кажущееся «здесь», кажущееся «сейчас» и кажущаяся направленность – всё это в интересах каузальной анозогнозии. Можно было бы сказать, что инкапсуляция – это просто натурализация точки зрения. Экономии рекурсивной информации – это «открыто-закрытые системы», открытые в том же смысле, как и все природные системы, и в то же время закрытые в том, что касается рекурсивной доступности. Сознание в том виде, в каком оно возникает, представляет собой структурное выражение эмпирических пределов этой доступности – информационных горизонтов, которые составляют инкапсуляцию. Инкапсуляция не только делает возможным систематическое, натуралистическое прочтение философских проблем, касающихся интенциональности, она также объясняет, как естественная система обработки информации может быть преобразована в иллюзию точки зрения от первого лица, – это как раз то, что сбивает нас с толку в этот самый момент.
Если вы похожи на меня, то этот тезис вызывает у вас глубокое отвращение. ТСМ рисует картину, которая полностью противоречит нашим интуициям, образ карикатурного сознания, который кажется таким глубоким и широким просто из-за отсутствия какой-либо информации с другой стороны; и тем не менее это картина, которую мы всё же могли бы ожидать, учитывая РС и её бесчисленные структурные и эволюционные недостатки. Некая пропасть должна пролегать между сознанием как тем, чем мы обладаем, и сознанием как тем, что мы переживаем в опыте. Учитывая безумную сложность человеческого мозга и эволюционную молодость человеческого сознания, было бы в высшей степени поразительно, если бы это не было так или иначе глубоко обманчивым представлением. Между тем, достаточность и систематическая зависимость предполагают, что мы должны быть практически слепы к недостаткам, накладываемым инкапсуляцией.
Следует ли предполагать, что нам просто повезло? Что сознательная когнитивная деятельность происходит «просто так»? Что все тысячелетние загадки и бесконечные разногласия и трудности, связанные с интенциональностью, – это просто вопрос «правильной настройки понятий»?
Ответ ТСМ: нет. Мы в буквальном смысле не обладаем тем сознанием, которым, как мы думаем, мы обладаем. «Прекрасная многоголосая фуга человеческого разума» (Хофштадтер, 2001, с. 675) могла бы оказаться последней из великих фантазий древности. Учитывая её объяснительные возможности36, иногда я опасаюсь, что то, что мы называем «сознанием», может вовсе не существовать, что мы «просто представляем собой» интегративный информационный процесс определённого рода, который не обладает ни одной из тех характеристик, которые мы интуитивно себе приписываем. Представьте, что вся ваша жизнь – не более чем ряд искажений и иллюзий, сопровождающих рекурсивный трюк в мозге какого-то организма. Уже более десяти лет я размышляю о «мозговой слепоте», страшась её, и даже ненавидя. Отголоски этого встречаются в каждом написанном мной романе37. И я до сих пор не могу заставить себя в это поверить.
Я знаю, что мне не хватает сил отмахнуться от этой идеи. Раньше я воспринимал её как своего рода неформальную reductio, позицию, которая дисквалицифируется явной абсурдностью следующих из неё выводов. Но исследование никогда не является «спасательной операцией». Мы здесь не для того, чтобы что-то спасать. Учитывая то, что мы знаем о мириадах предубеждений, которые влияют на наши рассуждения (Sperber & Mercier, 2011; Kahneman, 2011), начинать с апологетической установки в вопросах, столь чреватых двусмысленностью и сложностью, значит просто напрашиваться на то, чтобы позволить себе быть обманутым. Почему сознание должно быть более снисходительно к нашим предубеждениям, чем, скажем, квантовая физика? Возможно, чем ближе мы к пониманию самих себя, тем больше нам следует ожидать, что наш «здравый смысл» будет дискредитирован.
Аналогичным образом обвинение в перформативном противоречии может быть только уклонением от сути дела. ТСМ не требует, чтобы достаточность сознательной когнитивной деятельности была утверждением о её недостаточности. С другой стороны, мы могли бы оказаться в таком затруднительном положении в силу вполне правдоподобной эмпирической вероятности. Возможно не только то, что эволюция наделила нас локальной точкой зрения, напоминающей дверной глазок, у нас есть все основания считать, что это возможно. В действительности, учитывая информационные ограничения, которые предполагает ТСМ, можно было бы утверждать, что любое разумное биологическое сознание окажется в схожем когнитивном затруднении, что внеземные инопланетяне, по сути, будут иметь свои собственные версии наших философских проблем.
Что ещё хуже, ТСМ, по-видимому, согласуется по крайней мере с двумя пессимистическими выводами, которые часто встречаются в истории науки. Если рассматривать развитие науки в терминах того, что Селларс назвал «постепенным обезличиванием изначального образа» (Sellars, 1962), медленным вымарыванием интенциональности из мира природы, то, возможно, нам следует ожидать, что она будет изгнана и из нашего маленького нейронного уголка природного мира. Опять же, эволюция требует только того, чтобы наше поведение было эффективным, а не того, что мы были посвящены в его подлинные секреты или, если на то пошло, в какие-либо другие секреты.
И это говорит о втором унизительном выводе, который можно сделать из истории науки: что человек во всех смыслах соответствует природному. Снова и снова научный «взгляд из ниоткуда» лишает нас самонадеянных фантазий с точки зрения от первого лица, демонстрируя, прежде всего, что мы в сравнении со вселенной представляем собой периферийное пятнышко, а никак не смыслообразующий центр, всего лишь ещё одну веточку на древе жизни, а никак не воплощаем собой образ садовника. От первого было относительно легко отказаться, учитывая, что не все «центры» должны быть пространственными. Со вторым смириться было сложнее, но казалось, что всё в порядке, если мы оставляем садовые инструменты за собой…
ТСМ утверждает, что нет никаких исключений, что в некотором странном смысле, мы столь же несущественны по отношению к тому, что мы есть, как и по отношению к остальной природе. Учитывая, что РС информационно локализована, почему мы должны рассматривать сознание как «точку зрения на мир», а не как точку зрения на точку зрения на мир? Она реконтекстуализирует нас в отношении информационного космоса нашего мозга так же, как астрофизика реконтекстуализировала нас в отношении вселенной или как эволюция реконтекстуализировала нас в отношении жизни. И более того, она делает это таким образом, что объясняет, почему мы вообще изначально ошибались во всём этом.
ТСМ предлагает простой, теоретически подкреплённый способ разгадать загадку точки зрения от первого лица, хотя и делает это ценой возможности дать ей разъяснение38. Одна только её простота побуждает рассмотреть её всерьёз. ТСМ разворачивает вопрос о сознании так же, как Эйнштейн развернул вопрос о гравитации. Если Ньютон рассматривал гравитацию как дискретную силу, действующую на объекты в терминах центробежных соотношений (то есть рассматривал её как достижение), то Эйнштейн превратил гравитацию в свойство пространства-времени, в выражение структуры. ТСМ осуществляет аналогичное смещение осей координат. Если философская традиция рассматривает единство как, скажем, достижение некоего дискретного нейронного комплекса, то ТСМ превращает его в вводящее в заблуждение структурное выражение того, что представляет собой сознание, то есть, говоря по-простому, выражение рекурсивной интеграции нейронной информации. Почему сознание едино? Потому что оно слишком бедно информацией, чтобы быть иным.
Представьте, что каждое из этих слов – это напёрсток, гудящий миллиардом нейронных взаимодействий. Сопротивляйтесь интуиции о достаточности и соответствующему допущению, что сознательное восприятие и мышление составляют некую функционально автономную систему. Только наша когнитивная активность в том виде, в каком мы её осознаём, требует такого удачливого положения дел, поэтому отбросьте это допущение как возможный источник заблуждения. Откажитесь от норм. Откажитесь от репрезентаций – всех этих раздроблённых концептуальных отпрысков интенциональности. Подумайте о мозге просто как о ещё одной природной системе обработки информации, способной сдерживать и изменять свои рутинные процедуры с помощью некой рекурсивно интегративной системы. В этом свете, все обсуждаемые здесь идеи, возможно, не так уж безумны.
Возможно, ТСМ делает шаг в верном направлении, несмотря на её радикальный ревизионизм. Возможно, пришло время в очередной раз признать, что мы меньше, чем предполагали, что мы знаем меньше, чем надеялись, и что мы напуганы больше, чем хотели бы признавать. «Природа, – как гласят знаменитые слова Ньютона, – проста» (Ньютон, 1989, с. 502), даже если мы от этого в ужасе.
Источники
Аврелий Августин (1991) Исповедь. Москва: Издательство «Ренессанс».
Аристотель (1981) Физика. Сочинения. В 4‑х т. Т. 3. Москва: Мысль, 57–262.
Бэккер, Р. С. (2009) Нейропат. Москва: Эксмо.
Бэкон, Ф. (1972) Опыты, или Наставления нравственные и политические. Сочинения в двух томах. Т. 2. Москва: Мысль, 348–486.
Гуссерль, Э. (1994) Феноменология внутреннего сознания времени. Собрание сочинений. Том 1. Москва: Издательство «Гнозис».
Декарт, Р. (1994) Размышления о первой философии… Сочинения в 2 т. Т. 2. Москва: Мысль, 3–72.
Деннет, Д. (2017) Сладкие грёзы. Чем философия мешает науке о сознании. Москва: URSS.
Кант, И. (2006) Критика чистого разума: в 2 ч. Ч. 1. Сочинения на немецком и русском языках. Т. 2. Москва: Наука.
Мактаггарт, Дж. Э. (2019). Нереальность времени. Vox. Философский журнал 26, 115–140.
Ницше, Ф. (2012) К Генеалогии морали. Полное собрание сочинений. Т. 5. Москва: Издательство «Культурная Революция», 229–381.
Ницше, Ф. (2009) Ecce homo. Полное собрание сочинений. Т. 6. Москва: «Культурная революция», 185–284.
Ньютон, И. (1989) Математические начала натуральной философии. Москва: Наука.
Платон (1994) Государство. Собрание сочинений в 4 т. Т. 3. Москва: Мысль, 79–420.
Хайдеггер, М. (1997) Бытие и время. Москва: Ad Marginem.
Хофштадтер, Д. Р. (2001). Гёдель, Эшер, Бах: эта бесконечная гирлянда. Самара: Издательский Дом «Бахрах‑М».
Юм, Д. (1996) Трактат о человеческой природе. Сочинения в 2 т. Т. I. Москва: Мысль.
Blackmore, S. (2006) Conversations on Consciousness: What the Best Minds Think about the Brain, Free Will, and What it Means to be Human. New York: Oxford University Press.
Burton, R. A. (2008) On Being Certain: Believing You Are Right Even When You’re Not. New York: St. Martin’s Press.
Celesia, G. G. and Brigell, M. G. (2005) Cortical Blindness and Visual Anosognosia. Handbook of Clinical Neurophysiology 5, 429–440.
Chaitin, G. J. (2006) Meta Math! The Quest for Omega. New York: Vintage Books.
Churchland, P. M. (1989). A Neurocomputational Perspective: The Nature of Mind and the Structure of Science. Cambridge: MIT Press.
Churchland, P. S. and Ramachandran, V. S. (1993) Filling In: Why Dennett is Wrong, Dennett and His Critics: Demystifying Mind. Cambridge: Blackwell.
Clark, A. (2013) Whatever Next? Predictive Brains, Situated Agents, and the Future of Cognitive Science. Behavioral and Brain Sciences 36, 181–204.
Dennett, D. (1987) The Intentional Stance. Cambridge: The MIT Press.
Dennett, D. (1991) Consciousness Explained. Boston: Little, Brown, and Company.
Drescher, G. L. (2006) Good and Real: Demystifying Paradoxes from Ethics to Physics. Cambridge: The MIT Press.
Edelman, G. (2005) Wider than the Sky: The Phenomenal Gift of Consciousness. New Haven: Yale University Press.
Floridi, L. (2011) The Philosophy of Information. Oxford: Oxford University Press.
Greenemeier, L. (2009) Computers have a lot to learn from the human brain, engineers say. URL: <http://www.scientificamerican.com/blog/post.cfm?id=computers-have-a-lot-to-learn-from-2009–03-10> [Accessed 30 December 2011].
Hintikka, J. (1973) Logic, Language Games and Information: Kantian Themes in the Philosophy of Logic. Oxford: Clarendon Press.
Jackson, F. (1982) Epiphenomenal qualia. Philosophical Quarterly 32, 27–36.
James, W. (2007) The Principles of Psychology, Vol. 1. New York: Cosimo.
Kahneman, D. (2011) Thinking, Fast and Slow. Toronto: Doubleday Canada.
Lewis, D. (1986) On the Plurality of Worlds. Oxford: Blackwell.
Marcus, G. (2008) Kluge: The Haphazard Construction of the Human Mind. Boston: Houghton Mifflin Company.
Marois, R. and Ivanoff, J. (2006) Capacity Limits in Information Processing in the Brain. Trends in Cognitive Sciences 9, 296–305.
McLeod, P. (1987) Reaction Time and High-Speed Ball Games. Perception 16, 49–59.
Mercier, H. and Sperber, D. (2011) Why Do Humans Reason? Arguments for an Argumentative Theory. Behavioral and Brain Sciences 34, 57–111.
Metzinger, T. (2003) Being No One: The Self-Model Theory of Subjectivity. Cambridge: The MIT Press.
National Academy of Engineering, (2011) Reverse Engineer the Brain. URL: <http://www.engineeringchallenges.org/cms/8996/9109.aspx> [Accessed 30 December 2011].
Norretranders, T. (1999) The User Illusion: Cutting Consciousness Down to Size. New York: Penguin.
Pöppel, E. (2009) Pre-semantically Defined Temporal Windows for Cognitive Processing. Philosophical Transactions of the Royal Society 364, 1887–1896.
Prigatano, G. P. (ed.) (2010) The Study of Anosognosia. New York: Oxford University Press.
Pylyshyn, Z. (1999) Is Vision Continuous with Cognition? The Case for Cognitive Impenetrability of Visual Perception. Behavioral and Brain Sciences 22, 341–423.
Schwitzgebel, E. (2012) The Crazyist Metaphysics of Mind. URL: <http://www.faculty.ucr.edu/~eschwitz/SchwitzPapers/CrazyMind-120229.pdf> [Accessed 15 March 2012].
Sellars, W. (1962) Philosophy and the Scientific Image of Man. Colodny, R. (ed.) (1962) Frontiers of Science and Philosophy. Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 35–78.
Tononi, G. (2012) The Integrated Information Theory of Consciousness: An Updated Account. URL: < http://www.architalbiol.org/aib/article/view/1388/pdf_1> [Accessed 21 March 2012].
Topolinski, S. and Reber, R. (2010) Gaining Insight into the ‘Aha’ Experience. Current Directions in Psychological Science 19, 402–405.
Wackerman, J. (2007) Inner and Outer Horizons of Time Experience. The Spanish Journal of Psychology 10, 20–32.
Wegner, D. (2002) The Illusion of Conscious Will. Cambridge: The MIT Press.
- Дифференциация и интеграция, которые являются настолько фундаментальными характеристиками сознательного понимания, требуют наличия некоторой системы, имеющей доступ к множественным источникам информации, черпаемой из остального мозга. В настоящее время это допущение мотивирует большую часть работы в области исследования сознания, включая Теорию информационной интеграции сознания [Information Integration Theory of Consciousness] Тонони (Tononi 2012) и Гипотезу динамического ядра [Dynamic Core Hypothesis] Эдельмана (Edelman 2005). Подход на основе понятия РС, предлагаемый мной, представляет собой идеализацию, которая призвана выявить структурные последствия, которые могут быть характерны для любой подобной системы. ↵
- В этом отношении Теория Слепого Мозга, помимо рекурсивной интеграции, похоже, также предполагает коллапс восприятия и когнитивной деятельности в том или ином виде, как, например, в Предсказательной модели обработки, ориентированной на действие [Action-Oriented Predictive Processing Model] за авторством Энди Кларка (2012). ↵
- Разумеется, общеизвестно, что «информация» – это расплывчатое понятие. Вместо того чтобы делать вид, что я могу предложить некое однозначное его понимание, я буду просто использовать этот термин в грубом смысле «систематических расхождений», а понятие «обработка» – как «систематические расхождения, приводящие к систематическим расхождениям». Вопрос о семантике этих систематических расхождений следует вынести за скобки по причинам, которые буду изложены ниже. Идея в том, чтобы просто вывести на чистую воду один конкретный теоретический гештальт. ↵
- Поскольку язык требует того, чтобы человеческий мозг обладал рекурсивным доступом и способностью к переводу собственной информации в целях голосовой передачи, и поскольку пределы опыта также представляют собой пределы того, о чём можно говорить, кажется маловероятным, что развитие языка не связано тем или иным образом с развитием сознания. ↵
- Как, по-видимому, бывает у искушённых последователей медитативных практик. ↵
- Даже Пол Чёрчленд (Churchland, 1989) в конце концов признал «эпистемические достоинства» народной психологии, примерно таким же образом, как это сделал Деннет. ТСМ, как мы увидим, придерживается совершенно другого направления: рассматривая сознательную когнитивную деятельность как нечто структурно открытое, но рефлексивно закрытое для когнитивной деятельности полушарий, она предлагает любопытную гипотезу (и не более того), что «народная психология» или «интенциональная позиция», понимаемая рефлексивно (как нормативная, интенциональная и т. д.), в значительной степени представляет собой артефакт рефлексии, и, похоже, наделена полезностью только потому, что надёжным образом сопряжена с недоступными когнитивными процессами, о которых, в свою очередь, уже можно сказать, что они весьма эффективны. Другими словами, возникает возможность того, что убеждение как сознательное выполняемое действие совершенно отличается от убеждения как самосознательного описания, которое вполне может быть подвержено тому, что можно назвать «метарекурсивной нехваткой», своего рода эффектом «подглядывания сквозь дверной глазок дверного глазка». ↵
- Можно сказать, что «позиционная переоценка» опыта и сознательной когнитивной деятельности в свете психологии и нейронауки уже началась. Ещё раз обратившись к предыдущему примеру, воление можно назвать «запутанной, усечённой, компрессионной эвристикой». «Запутанной» потому, что фактическая функция воления (по отношению к собственному поведению post hoc), по-видимому, отличается от интуитивной функции воления (контролировать поведение). «Усечённой» потому, что воление опирается на своего рода этиологическую анозогнозию. «Компрессионной» в свете того, как мало воление предоставляет феноменальной и/или когнитивной информации. А «эвристика» означает, что воление всё же, по-видимому, способствует социальной когнитивной деятельности (пусть и не так, как мы думаем). ↵
- Деннет (Деннет, 2017) широко использует фокусы для объяснения интуиций тех, кто убеждён в нередуцируемости сознания, но делает это скорее в рамках приблизительных метафор. Как станет ясно в дальнейшем, ТСМ использует эту аналогию куда более прямолинейным образом. ↵
- Не следует путать с «инкапсуляцией информации», о которой говорит Пилишин (Pylyshyn, 1999) или которая встречается в обсуждениях модульного принципа организации сознания. Концепция «автоэпистемической закрытости» Метцингера в некоторой степени соответствует тому, что я имею в виду под инкапсуляцией. Как он пишет, «“автоэпистемическая закрытость” – это эпистемологический, а не феноменологический (по крайней мере, не в первую очередь) концепт. Она отсылает к “встроенному слепому пятну”, структурно закреплённой нехватке в способности получать знание о самом себе» (Metzinger, 2003, p. 57). В качестве интенционального концепта, встроенного в теоретическую структуру, связанную со множеством других интенциональных концептов, она, однако, совершенно лишена объяснительных ресурсов инкапсуляции, которая опирается на не-семантическое понимание информации. ↵
- Как будет показано ниже, это влечёт за собой важные последствия в контексте вопроса о единстве сознания. ↵
- Отсюда глубинная монотонность сознания: представляя собой инкапсулированный продукт рекурсивной доступности, доступность новой информации никогда не может «выключить свет» существующей информации. ↵
- Как и Гуссерль (Гуссерль, 1994), Хайдеггер рассматривает временность как систему отсчёта, посредством которой становится возможным опыт, и поэтому делает её краеугольным камнем своей интерпретации Dasein. Он также кладёт её в основу того, что он называет «метафизикой присутствия», Великого поворота не туда, который он связывает с аристотелевским анализом времени, этого диагноза, который является операционным допущением деконструкции, придерживается и Деррида. ↵
- Согласно Хайдеггеру (Хайдеггер, 1997). ↵
- См. также (Pöppel, 2009, p. 1891). ↵
- Эти доводы лежат в основе по крайней мере двух направляющих интуиций Хайдеггера (Хайдеггер, 1997), когда он обращается к описанию феноменологического времени: представления о том, что временность «временит», и представления о том, что временность экстатически «растягивается», что она включает себя в движение трансцендирования себя. ↵
- Я полагаю, что это подразумевает, что огромное количество философских спекуляций подлежит существенному переосмыслению с учётом ТСМ, если учесть тот факт, что философия, или значительная её часть, может рассматриваться как многовековое стремление человеческого мозга увидеть себя таким, какой он есть. ↵
- Отличный обзор на эту тему, см. (Prigatano, 2010). ↵
- С точки зрения ТСМ, «трансцендентальное» лучше всего понимать как попытку сознательной познавательной деятельности осмыслить асимптотическую структуру собственной инкапсуляции, или открыто-закрытой структуры РС. Я думаю, что большая часть традиционной философии может быть систематически интерпретирована в терминах ТСМ, что сделает возможной «массовую натурализацию» человеческого спекулятивного дискурса. Возьмём в качестве примера Хайдеггера: его интерпретативный гештальт явно опирается на определённую интерпретацию достаточности, в которой структурные элементы Dasein, асимптотические рамки глобальной достаточности, сами концептуализируются в асимптотических терминах, так что Dasein становится различными модусами собственного Бытия, а не тем, что их сдерживает или задействует. Его знаменитое «онтологическое различие», отказ от познания Бытия в терминах сущих, можно переложить в схожих терминах: рассматривать сущие как сущие, онтически, значит интерпетировать их как то, что является информационно укоренённым, то есть неасимптотически структурированным. Рассматривать сущие как Бытие, с другой стороны, значит интерпретировать их как то, что не является информационно укоренённым, «холистически», то есть асимптотически структурированным. Соответственно, его критика «метафизики присутствия» становится критикой неспособности традиции признать глубинную структурную роль, которую играет асимптотическая достаточность. Деррида, в свою очередь (если обратиться к другому явно «неисправимо интенциональному» мыслителю), сделал иллюзию достаточности ядром своей критики метафизики присутствия. То, что он называет различаем, можно рассматривать как интерпретативную концептуализацию того, как открытость РС постоянно подрывает иллюзию достаточности, порождаемую инкапсуляцией, или, другими словами, закрытость, навязываемую рекурсивной доступностью. Конечная вместимость РС означает, что её горизонты доступа постоянно переутверждают самих себя, независимо от того, какая информация поступает. «Полнота картины» постоянно откладывается. ↵
- Однако, стоит отметить, что никакое увеличение доступа и вычислительной мощности не позволит улучшенной версии РС превзойти пределы рекурсивной доступности, что означает, что постоянная глобальная достаточность и асимптотический абсолют всё равно будут иметь место в некотором ослабленном смысле (можно предположить, что улучшенная версия РС не будет вынуждена «верить» иллюзиям, как это, по-видимому, делаем мы). Отчасти проблема связана с тем, что можно назвать «процессуальной асимметрией», – информационные процессоры всегда содержат больше информации, чем они могут обработать в данный момент. Например, если представить человеческую РС как «второй мозг», развившийся для того, чтобы отслеживать и координировать операции оригинала, то можно заметить, что по мере увеличения объёма рекурсивного доступа общая пропорция рекурсивно доступной информации уменьшается. Больше отслеживания означает больше процессоров, что означает чистый прирост числа неотслеживаемых процессов. Развитие человеческого сознания буквально повлекло за собой рост, а не спад «бессознательного». ↵
- Учитывая информационную асимметрию, бездонную пропасть между мозгом и сознанием, крайне удивительно, что так мало теоретиков рассматривали этот аспект проблемы. Пёппель (Pöppel, 2009) – редкое исключение: «Если посмотреть на сложность нейронной репрезентации информации, лёгкая и беспрепятственная доступность базового репертуара сознательных феноменов выглядит довольно загадочно. По-видимому, нервная система выработала стратегии для преодоления унаследованных проблем со сложностью» (p. 1889). ↵
- В связи с этим возникает интересная возможность того, что «проблема связывания» [binding problem], вопрос о том, как мозг координирует свою деятельность в ответ на связный мир при том, что скорость обработки различной перцептивной информации является различной, может рассматриваться совершенно независимо от вопроса о единстве сознания. ↵
- Со своей стороны, я понимаю, что патиной недоверия покрыто всё, что было здесь написано до сих пор. Я уже привык к идее о том, что «сейчас» – это иллюзорный артефакт маргинального тождества, что единство моего сознания – это артефакт информационной нехватки, и что то, что я называю «собой», – это своего рода социальный конструкт, возведённый на этих иллюзорных основаниях. Но верю ли я во всё это на самом деле? Спросите меня завтра. ↵
- Стоит отметить, что вопрос об отделимости и неотделимости интенциональности от феноменальности в данном контексте является спорным, поскольку речь идёт об информационном доступе. ↵
- Вопрос заключается в том, насколько ограниченной является эта экономия. Может оказаться так, что «высказываемость» и «нормативность» – это не феноменальные выражения компрессионной эвристики, используемой РС, но, напротив, лишь артефакты самосознательной рефлексии, «взгляд сквозь дверной глазок взгляда сквозь дверной глазок». ↵
- Например, Льюис (Lewis, 1986) описывает «способ отрицания», при котором абстрактные объекты определяются в терминах тех информационных измерений (каузальное, временное, пространственное), которых им недостаёт. ↵
- Помимо прочего, это может дать объяснение проблеме «заземления» символов. Стоит отметить, что недавняя попытка Флориди (Floridi, 2011) решить эту проблему включает в себя разделение «искусственного агента» на две системы обработки, одна из которых непосредственно связана с окружающей средой, а другая связана с ней ограниченным образом. Когда первая вступает во взаимодействие со средой, вторая «преобразует» результирующее состояние на более низком уровне «зернистости». Таким образом, именно потеря информации, ограничение доступности второго порядка позволяет символу, закреплённому за взаимодействием с окружающей средой со стороны второй системы, считаться «характерной» и тем самым (по-видимому) эмулировать первую решающую фазу «семантизации». Отождествление зернистости символа-состояния с «характерностью» позволяет Флориди приписать символу «значение». Однако он не понимает, что его версия может с таким же успехом служить как началом разъяснения [explaining away], так и толкования [explanation of] семантики. В противном случае отсутствие соответствующего описания нормативности затрудняет понимание того, как то, что он называет «значением», на самом деле является чем-то большим, чем «зернистым сопряжением форм». ↵
- Стоит обратить внимание на то, как это ограничение объясняет важность логических и математических нотаций. Именно непостижимость этих операций делает их фиксацию в восприятии решающей: отслеживание трансформаций в зрительном восприятии позволяет РС опосредовать различные формы обучения, тестирования и экспериментирования, которые в противном случае были бы невозможны в силу ограничений на рекурсивную доступность (инкапсуляция). ↵
- Тот факт, что мы воплощаем в себе эти законы, безусловно, говорит об их фундаментальной природе. Возможно, мы представляем собой самый передний фрактальный край природы, некую медленно эволюционирующую информационную копию вселенной, которая бесконечно фрагментарно воспроизводит себя в мириадах масштабов. Никаких смыслов. Только изменения направления [twists], которые ущемляют нас в наших собственных условиях, и поэтому порождают такие посредничества (которые затем становятся источником бесконечных споров второго порядка). ↵
- Что касается физикализма в целом, ТСМ лишь постулирует систематические различия, создающие систематические различия. Таким образом, в мысленном эксперименте Джексона о комнате Марии, весь вопрос упирается в то, считается ли «видеть красный цвет» знанием, то есть определённым видом семантической информации. Поскольку кажется очевидным, что когда Мария увидит красный цвет, она будет «знать больше», даже если она уже «знала всё, что можно знать» о мозге, мы, по-видимому, вынуждены прийти к выводу, что существуют нефизические факты о мозге. Однако, как только мы осознаем, что кажущаяся высказываемость информации, – это эвристический артефакт того, что мозг слеп относительно того, откуда поступает информация, проблема полностью растворяется. Если говорить о происхождении информации, то Мария сначала получает информацию посредством своей точки зрения от третьего лица из окружающей среды, а затем посредством своей эмпирической точки зрения от первого лица. Она получает информацию, которая укоренена в окружающей среде, то есть из РС как того, что открыто (или глядя через плечо фокусника), и впоследствии онf получает информацию, которая по сути является асимптотической, то есть из РС как того, что закрыто. Поскольку обе точки зрения – это просто разные режимы внимания одной и той же точки зрения, встроенная информация также поступает асимптотически, то есть как то, что слепо относительно своего происхождения. Она становится информацией и РС. Однако, асимптотическая информация (краснота) очевидным образом, совсем не «о» [about] РС – и поэтому вопрос трансформируется в вопрос о том, какой «факт о мозге» Мария могла бы узнать. Когда познавательная деятельность «переключается» с изучения информации, полученной из окружающей среды, на информацию, полученную посредством работы нейронов, она просто разбивается о свои собственные асимптотические пределы. Поскольку информация «на что это похоже» [what-is-it-like] является асимптотической, она не может быть «встроена» в окружающую среду, и поэтому кажется, что она составляет совершенно уникальную сферу «фактов» из не-окружающей среды. Но поскольку информация Марии типа «на что это похоже», как и её информация из окружающей среды, происходит из мозга, кажется, что она в конце концов должна быть из окружающей среды. «О» [About] противопоставляется «откуда» [From], и каждая сторона играет с двусмысленностями соответствующим образом. С точки зрения ТСМ, мысленный эксперимент о комнате Марии на самом деле ставит под вопрос асимптотическую структуру того, что мы называем знанием. Интенциональность – это просто наш способ справляться с асимптотическими последствиями инкапсуляции. Учитывая систематическую зависимость РС от полушарий головного мозга, она весьма хорошо справляется со своей работой, пока мы не задаём вопросов. В противном случае у нас на руках остаются лишь квадратные затычки в мире, где все дыры круглые. ↵
- Проблема зомби замечательно иллюстрирует открыто-закрытую структуру РС и дилемму, которая тем самым возникает перед нашим мозгом. Можно было бы сказать, что ТСМ проводит различие между [информацией] «из» сознания, то есть сознанием, которым мы на самом деле обладаем, и [информацией] «о» сознании, то есть сознанием, которым, как считает это первое сознание, оно обладает. Учитывая асимптотическую структуру «о» сознания, оно сопротивляется натурализации, и тем самым оно, по-видимому, каким-то образом располагается «вне» природы. Проблема зомби представляет собой идеальное средство для развёртывания этой интуиции, поскольку она подчёркивает информационную ограниченность и скудность, которые препятствуют включению около-сознания в когнитивную деятельность в окружающей среде. Согласно ТСМ, мы не совсем зомби и не совсем люди, за которых себя принимаем. Науке остаётся высчитать степень этой разницы. ↵
- Эрик Швицгебель (Schwitzgebel, 2012) недавно высказал позицию, что любая «метафизика разума» должна нарушать «здравый смысл» в том смысле, в котором он непоследователен в отношении метафизических вопросов в целом. ↵
- Это не аргумент против функционализма как такового: ТСМ оспаривает не множественную реализуемость сознания, а только представление о том, что то, что мы переживаем в качестве опыта, является чем-то вроде «программы», чем-то, что, как можно было бы сказать, «управляет» глубинными уровнями собственного функционирования. Точно так же ТСМ не одобряет эпифеноменализм: сказать, что сознание не выполняет ту работу, которую, как мы интуитивно представляем, оно выполняет, – это значит сказать не что оно эпифеноменально, а только что его трудно постичь. Всё это означает, что функциональность сознания в общем недоступна сознанию. ↵
- В этом смысле ТСМ наделена проверенной временем философской добродетелью: она делает доселе невидимые эпистемические обязательства очевидными. ↵
- Хоть это и делаем мы сами. Главное здесь – всегда помнить, что нынешний дискурс, по сути, весь сознательный дискурс, инкапсулирован, а значит, неизбежно оперирует искажениями и иллюзиями. Это означает, что «искажения» и «иллюзии» как семантические категории сами являются искажения и/или иллюзиями. Один из способов рассмотрения этих и других интенциональных феноменов – считать их разновидностями «алгоритмических фрагментов», по-видимому, эффективных в силу их систематической связи с недоступными нейроалгоритмическими целыми, но склонных к отказу при использовании в качестве алгоритмических целых. Язык искажений и иллюзий в данном случае – это язык алгоритмический функциональности. Ссылка на иллюзии в данном контексте не более противоречива, чем ссылка на «замысел» в эволюционном контексте. Сложность в том, что ТСМ берёт локальную проблему интенциональных отношений в эволюции и делает её глобальной. ↵
- Объясняет ли это, почему нам кажется, что сознание представляет собой самую головоломную философскую загадку из всех? Учитывая, что сознание представляет собой совокупность всех информационных недостатков, можно было бы ожидать, что оно будет иметь предельно высокое сопротивление к попыткам его когнитивного постижения. ↵
- Конечно, главный вопрос, который остался без ответа, – какое значение ТСМ может иметь в контексте трудной проблемы сознания. Я думаю, что она упрощает этот лабиринт, просто разъясняя иллюзии, которые мы рассматривали в данном тексте. Лабиринт становится проще, если применить её к запутанной проблеме квалиа. Однако, ТСМ – это теория феноменов сознания, а не теория сознания. Она не объясняет, почему какая бы то ни было РС должна проявлять признаки сознания. Вместо этого она «урезает сознание в размерах». Как только такие его особенности, как «сейчас», становятся разъяснимыми, трудная проблема больше не кажется такой уж трудной. Другими словами, ТСМ могла бы позволить исследователям отделить проблему от лабиринта. ↵
- Теория рассматривается сколько-нибудь содержательно только в Нейропате (Бэккер, 2009). ↵
- Следует прояснить, что в этом состоит отличие ТСМ от элиминативизма в общем виде: она предлагает механизм открыто-закрытой структуры РС, который делает возможной систематическую диагностику искажений и иллюзий, характерных для точки зрения от первого лица. ↵