Крушение иллюзий может быть пленительным

Э. М. Ангерху­бер, Томас Вагнер

ТВ/ЭМА: Мистер Лигот­ти, как поживаете?

Лигот­ти: Про­стой вопрос, но поче­му-то он затра­ги­ва­ет во мне нечто свя­зан­ное с тем, что я одна­жды про­чи­тал в пись­мах Каф­ки. Обра­ща­ясь к одно­му из сво­их адре­са­тов, Каф­ка заме­тил, что его эмо­ци­о­наль­ное состо­я­ние настоль­ко неста­биль­но, что, стоя в нача­ле лест­нич­но­го про­лё­та, он поня­тия не име­ет, как будет себя чув­ство­вать, когда под­ни­мет­ся наверх. В любом слу­чае, отве­чая на ваш вопрос, ска­жу, что сей­час я чув­ствую себя не так уж плохо.

ТВ: Если поз­во­ли­те, вопрос, кото­рый вы навер­ня­ка уже не раз слы­ша­ли: что побу­ди­ло вас начать писать? Что имен­но про­бу­ди­ло в вас вос­хи­ще­ние жан­ром хор­ро­ра, что при­ве­ло вас к тому, что­бы писать такие рассказы?

Лигот­ти: С дет­ства у меня было болез­нен­ное и обострён­ное вооб­ра­же­ние. Я ходил на все хор­рор-филь­мы в мест­ные кино­те­ат­ры и заси­жи­вал­ся допозд­на, что­бы посмот­реть полу­ноч­ные хор­рор-филь­мы по теле­ви­зо­ру. В под­рост­ко­вом воз­расте у меня была склон­ность к депрес­сии. Для меня весь мир был чем-то таким, от чего нуж­но бежать. Я начал делать это с помо­щью алко­го­ля, а затем, в раз­гар шести­де­ся­тых, — посред­ством нар­ко­ти­ков, какие толь­ко мог достать. В авгу­сте 1970 г. у меня слу­чил­ся пер­вый при­ступ того, что выли­лось в хро­ни­че­ское тре­вож­но-пани­че­ское рас­строй­ство. Вско­ре после это­го я открыл для себя твор­че­ство Г. Ф. Лав­краф­та. Я обна­ру­жил, что бес­смыс­лен­ная и зло­ве­щая все­лен­ная, опи­сан­ная в рас­ска­зах Лав­краф­та, очень близ­ко соот­вет­ству­ет тому месту, где я тогда жил, да и живу по сей день, раз уж на то пошло. Я испы­ты­вал бла­го­дар­ность за то, что кто-то ещё вос­при­ни­мал мир во мно­гом так же, как я. Несколь­ко лет спу­стя, когда у меня воз­ник инте­рес к напи­са­нию худо­же­ствен­ных тек­стов, я нисколь­ко не сомне­вал­ся, что буду писать в жан­ре хор­ро­ра, а не что-то другое.

ТВ: Вы не скры­ва­е­те сво­е­го пре­кло­не­ния перед твор­че­ством Лав­краф­та и Бру­но Шуль­ца. Хотя лич­но я могу отме­тить лишь сла­бое вли­я­ние Лав­краф­та на ваши рас­ска­зы, в основ­ном это образ чёр­ной, все­власт­ной все­лен­ной и бес­си­лия пер­со­на­жей, Шульц, воз­мож­но, зани­ма­ет в вашем твор­че­стве более важ­ное место. В целом, мож­но ска­зать, что в ваших рас­ска­зах при­сут­ству­ет «каф­ки­ан­ская» (или попро­сту при­чуд­ли­вая) атмо­сфе­ра, с кото­рой я зна­ком в основ­ном по таким евро­пей­ским авто­рам, как Франц Каф­ка, Жан Рэй, Лео Перуц, Артур Мэкен… Они на вас повли­я­ли? Или эта при­чуд­ли­вая атмо­сфе­ра воз­ни­ка­ет попро­сту из вашей соб­ствен­ной точ­ки зрения?

Лигот­ти: При­бли­зи­тель­но с 1975 г. я начал силь­но инте­ре­со­вать­ся пред­ста­ви­те­ля­ми и направ­ле­ни­я­ми зару­беж­ной лите­ра­ту­ры, осо­бен­но фран­цуз­ской лите­ра­ту­ры XIX и XX вв., начи­ная дека­дент­ством и закан­чи­вая сюр­ре­а­лиз­мом. Эти тече­ния и писа­те­ли, свя­зан­ные с ними, повли­я­ли на лите­ра­ту­ру все­го осталь­но­го мира, за исклю­че­ни­ем аме­ри­кан­ской. Садег Хеда­ят в Иране, Саку­та­ро Хаги­ва­ра в Япо­нии, испа­но-аме­ри­кан­ские писа­те­ли, такие как Рубен Дарио, едва ли не все рус­ские авто­ры пери­о­да с 1890‑х гг. и до рево­лю­ции 1917 г. и так далее. Все они обра­ща­лись к таким фран­цуз­ским писа­те­лям, как Бод­лер, Вер­лен и Гюисманс, как к лите­ра­тур­ным образ­цам. То же слу­чи­лось и со мной.

ЭМА: Вы так­же упо­ми­на­ли двух дру­гих важ­ных лите­ра­тур­ных эта­ло­нов, Тома­са Бер­н­хар­да и Вла­ди­ми­ра Набо­ко­ва. Как они на вас повлияли?

Лигот­ти: В про­из­ве­де­ни­ях обо­их этих авто­ров часто фигу­ри­ру­ют пси­хи­че­ски неурав­но­ве­шен­ные рас­сказ­чи­ки, кото­рые пишут высо­ко­сти­ли­зо­ван­ной про­зой. В этом смыс­ле они явля­ют­ся частью тра­ди­ции, вклю­ча­ю­щей так­же По и Лав­краф­та. Имен­но по их сто­пам я часто рабо­леп­но следовал.

ЭМА: Как назы­вал­ся пер­вый опуб­ли­ко­ван­ный вами рас­сказ? Испы­ты­ва­е­те ли вы какие-то осо­бен­ные эмо­ции к это­му кон­крет­но­му произведению?

Лигот­ти: Мой пер­вый опуб­ли­ко­ван­ный рас­сказ назы­вал­ся Химик [The Chymist], он был опуб­ли­ко­ван в леген­дар­ном фэн­зине Nyctalops в 1980 г. Я не испы­ты­ваю осо­бых эмо­ций ни к одно­му из сво­их рассказов.

ЭМА: Как при­зна­ние, кото­ро­го вы доби­лись сво­ей лите­ра­тур­ной дея­тель­но­стью, повли­я­ло на усло­вия вашей жиз­ни или на то, как вы себя вос­при­ни­ма­е­те? Како­во это — быть «куль­то­вым автором»?

Лигот­ти: Я испы­тал огром­ное облег­че­ние, когда мои рас­ска­зы нача­ли хоро­шо при­ни­мать чита­те­ли неболь­ших жур­на­лов, а затем и кри­ти­ки, рецен­зи­ро­вав­шие мои сбор­ни­ки. Я хотел стать писа­те­лем в духе Лав­краф­та, и пока не добил­ся како­го-то при­зна­ния за свои хор­рор-рас­ска­зы, я едва выно­сил свою жизнь. От этой мыс­ли мне дей­стви­тель­но нуж­но было изба­вить­ся. Поэто­му, как я уже ска­зал, я испы­тал огром­ное облег­че­ние, когда реа­ли­зо­вал свои скром­ные лите­ра­тур­ные амби­ции. Одна­ко, что каса­ет­ся усло­вий моей жиз­ни, то здесь едва ли что-то поме­ня­лось. Я каж­дый день хожу на рабо­ту, как и боль­шин­ство людей. Я зада­юсь вопро­сом, что со мной ста­нет, если я дожи­ву до ста­ро­сти, ведь напи­са­ние корот­ких хор­рор-рас­ска­зов не при­но­сит ни денег, ни сла­вы. Что до куль­то­во­го авто­ра, я мно­го раз гово­рил людям сле­ду­ю­щее: «Нет боль­шей без­вест­но­сти, чем скром­ная извест­ность». Я не то что­бы про­тив без­вест­но­сти. Я не хотел бы стать зна­ме­ни­то­стью для широ­кой пуб­ли­ки. Я пред­по­чёл бы полу­чать мил­ли­о­ны дол­ла­ров, играя в лоте­рею, а не путём напи­са­ния бест­сел­ле­ров. Не пой­ми­те меня непра­виль­но, как я уже гово­рил, я хотел, что­бы меня опуб­ли­ко­ва­ли в худ­шем смыс­ле это­го сло­ва и я жаж­дал того, что­бы на мои про­из­ве­де­ния обра­ти­ли вни­ма­ние. Это свой­ствен­но прак­ти­че­ски всем, кто пишет. Бед­ня­га По откры­то заяв­лял, что жаж­дал сла­вы, кото­рой так и не дождал­ся при жиз­ни. Но я уже полу­чил столь­ко сла­вы, сколь­ко могу выне­сти, благодарю.

ЭМА: Есть ли у вас люби­мые рас­ска­зы из чис­ла вами напи­сан­ных? Если да, то что вам боль­ше все­го в них нравится?

Лигот­ти: Когда мне зада­ют этот вопрос, обыч­но я назы­ваю Тень на дне все­лен­ной [The Shadow at the Bottom of the World]. Думаю, что в этом рас­ска­зе мне уда­лось опи­сать нечто неуло­ви­мое и зага­доч­ное, при этом умуд­рив­шись остать­ся в рам­ках жан­ра хор­рор, что все­гда было для меня важно.

ТВ: Пер­вый рас­сказ Лигот­ти, кото­рый я про­чи­тал, — это Испей же в честь меня одни­ми лишь гла­за­ми лаби­ринт­ны­ми [Drink To Me Only With Labyrinthine Eyes], и он пока­зал­ся мне сме­сью По и Каф­ки. Это стран­ный рас­сказ, кото­рый до сих пор тро­га­ет меня сво­ей при­чуд­ли­вой кра­со­той. Совсем недав­но я узнал, что есть одна ста­рая пес­ня, кото­рая назы­ва­ет­ся Испей же за меня одни­ми лишь гла­за­ми сво­и­ми [Drink To Me Only With Thine Eyes]. Соот­вет­ствен­но, мож­но запо­до­зрить, что назва­ние ваше­го рас­ска­за не было про­стым сов­па­де­ни­ем. Если вы зна­е­те, о какой песне идёт речь, то что это — все­го лишь игра слов или вам есть что рассказать?

Лигот­ти: Когда я писал этот рас­сказ, я мно­го читал англий­ских и евро­пей­ских поэтов XVII в. Эти поэты, вклю­чая Гон­го­ру из Испа­нии и поэтов-мета­фи­зи­ков, таких как Донн и Марвелл из Англии, были извест­ны тем, что писа­ли в несколь­ко эпа­таж­ной мане­ре и обра­ща­лись к тра­ди­ци­он­ным поэ­ти­че­ским фор­мам новы­ми и зача­стую стран­ны­ми спо­со­ба­ми. Поэ­зия Бена Джон­со­на и неко­то­рых англий­ских поэтов-кава­ле­ров так­же в извест­ной мере демон­стри­ру­ет эти каче­ства. Назва­ние Испей же в честь меня одни­ми лишь гла­за­ми лаби­ринт­ны­ми было поза­им­ство­ва­но, в изме­нён­ном виде, из лири­ки Джонсона.

ЭМА: Одно из ваших про­из­ве­де­ний назы­ва­ет­ся Нок­ту­а­рий [Noctuary]. Мне все­гда было инте­рес­но, про­ис­хо­дит ли это сло­во от “sanctuary” или от “diary”…

Лигот­ти: Оно про­ис­хо­дит от “diary”. Я думал, что сам при­ду­мал это сло­во, пока не нашёл его в Окс­форд­ском сло­ва­ре англий­ско­го языка.

ЭМА: Моя люби­мая зари­сов­ка из Нок­ту­а­рия — Веч­ный мираж [The Eternal Mirage], она очень абстракт­ная, очень ирре­аль­ная и исклю­чи­тель­но пре­крас­но напи­са­на. Что побу­ди­ло вас сде­лать её имен­но такой?

Лигот­ти: Этим про­из­ве­де­ни­ем я хотел пере­дать своё виде­ние все­лен­ной как чего-то хруп­ко­го и неустой­чи­во­го, чего-то, что едва замет­но колы­шет­ся и сво­ей иллю­зор­но­стью напо­ми­на­ет мираж, но в то же вре­мя, увы, отка­зы­ва­ет­ся пол­но­стью рас­тво­рить­ся в небытии.

ЭМА: Ваш рас­сказ Дом с веран­дой [The Bungalow House] частич­но осно­ван на реаль­ных собы­ти­ях. Не мог­ли бы вы рас­ска­зать попо­дроб­нее о таин­ствен­ном Бун­га­ло Бил­ле [Bungalow Bill] и его кассетах?

Лигот­ти: Пер­вая плён­ка из рас­ска­за Дом с веран­дой осно­ва­на на реаль­ном сне, кото­рый мне при­снил­ся и кото­рый я поста­рал­ся опи­сать как мож­но точ­нее, когда проснул­ся, чего нико­гда преж­де и после это­го слу­чая не делал. Поз­же я пре­вра­тил рас­шиф­ров­ку это­го сна в рас­сказ и при­ду­мал ещё несколь­ко снов, что­бы допол­нить его. Идея сво­е­го рода худож­ни­ка пер­фор­ман­са, кото­рый чита­ет эти «моно­ло­ги снов» под запись на маг­ни­то­фон была наве­я­на реаль­ны­ми кас­се­та­ми с плён­кой, кото­рые я и мои кол­ле­ги нахо­ди­ли остав­лен­ны­ми на ска­мей­ке воз­ле зда­ния, где мы рабо­та­ли, в цен­тре Дет­рой­та. Это были запи­си пожи­ло­го муж­чи­ны, кото­рый зачи­ты­вал фраг­мен­ты из раз­ных источ­ни­ков, вклю­чая мест­ную газе­ту, рабо­ты Зиг­мун­да Фрей­да и либ­рет­то из опе­ретт Гиль­бер­та и Сал­ли­ва­на. Эти моно­ло­ги часто пре­ры­ва­лись безум­ным сме­хом. Поз­же неко­то­рые, вклю­чая меня, виде­ли и слы­ша­ли того, кто остав­лял эти кас­се­ты, кото­рые он каж­дый раз остав­лял в кон­вер­тах, взя­тых из мест­но­го бан­ка. В таких кон­вер­тах банк пред­ла­гал кли­ен­там, жела­ю­щим снять налич­ные, свои услу­ги. На наруж­ной сто­роне кон­вер­тов этот пожи­лой муж­чи­на, кото­рый ходил по окру­ге, бор­мо­ча и посме­и­ва­ясь, писал стран­ные фра­зы, кото­рые, к сожа­ле­нию, я уже не могу при­пом­нить, не пом­ню я и источ­ник, отку­да был взят мате­ри­ал для моно­ло­гов для запи­си на плён­ку. Бун­га­ло Билл, как назвал его Дэвид Тибет, остав­лял эти кон­вер­ты на ска­мей­ках вдоль тро­туа­ров в цен­тре Дет­рой­та и клал свер­ху для веса, что­бы они не уле­те­ли, несколь­ко пен­ни. Он выгля­дел доволь­но солид­но, как про­фес­сор… и навер­ня­ка был не в себе.

ЭМА: Вы когда-нибудь раз­го­ва­ри­ва­ли с Бил­лом? Или, может, каким-то дру­гом обра­зом полу­чи­ли от него пря­мое вдох­но­ве­ние для рас­ска­за? И что ста­ло с плёнками?

Лигот­ти: Посколь­ку ком­па­ния, в кото­рой я рабо­таю, пере­еха­ла из Дет­рой­та несколь­ко лет назад, те из нас, кто сле­дил за этой исто­ри­ей с моно­ло­га­ми Бун­га­ло Бил­ла, запи­сан­ны­ми на кас­се­тах, поте­ря­ли его след. Никто из нас нико­гда с ним не раз­го­ва­ри­вал и не бес­по­ко­ил его ника­ким дру­гим обра­зом. Одна­жды я услы­шал его бор­мо­та­ние и смех, когда ждал лифт. Я сра­зу узнал его голос, когда он подо­шёл побли­же. Это не мог быть никто другой.

ЭМА: В одном из рас­ска­зов Дани­и­ла Харм­са есть пер­со­наж по име­ни Фаол. Есть ли меж­ду ним и пер­со­на­жем Фалио­ля из ваше­го про­из­ве­де­ния Мас­ка­рад мёрт­во­го меч­ни­ка [Masquerade of a Dead Sword] какая-то связь?

Лигот­ти: Имя Фалиоль появи­лось из пере­ста­нов­ки букв в име­ни пер­со­на­жа пье­сы бель­гий­ско­го дра­ма­тур­га Мише­ля де Гельдерода.

ТВ: Во мно­гих ваших рас­ска­зах пре­об­ла­да­ет стиль и атмо­сфе­ра, а не сюжет… В Гер­ма­нии такое «отсут­ствие сюже­та» слу­жит попу­ляр­ной мише­нью для неко­то­рых кри­ти­ков. В чём заклю­ча­ет­ся ваш замы­сел? Искус­ство ради искус­ства? Ваши рас­ска­зы — это отра­же­ние ваших соб­ствен­ных пере­жи­ва­ний? Это обра­зы, кото­рые выхо­дят на бума­гу напря­мую из вашей голо­вы? Когда вы пише­те рас­ска­зы, вы сле­ду­е­те опре­де­лён­но­му прин­ци­пу или опре­де­лён­но­му обра­зу действий?

Лигот­ти: Я не пони­маю, поче­му люди не заме­ча­ют, что сюжет в моих рас­ска­зах, за исклю­че­ни­ем неко­то­рых корот­ких про­за­и­че­ских зари­со­вок, не менее важен, чем для любо­го дру­го­го писа­те­ля в жан­ре хор­рор. Я не начи­наю писать рас­сказ, пока не буду знать все основ­ные сюжет­ные состав­ля­ю­щие и к чему они при­во­дят в кон­це рас­ска­за. При этом я не выстра­и­ваю свои рас­ска­зы так, что­бы сюжет раз­ви­вал­ся исклю­чи­тель­но посред­ством диа­ло­гов, как это обыч­но дела­ет­ся. При­чи­на в том, что боль­шин­ство моих рас­ска­зов напи­са­но от пер­во­го лица, а созна­ние рас­сказ­чи­ка я все­гда хочу выве­сти на перед­ний план, что­бы чита­тель мог уви­деть и почув­ство­вать его. Боль­шин­ству чита­те­лей такие рас­ска­зы не по вку­су. Им не нра­вит­ся напо­ми­на­ние, что на самом деле они чита­ют рас­сказ, поэто­му так мало бест­сел­ле­ров пишут­ся от пер­во­го лица.

ЭМА: В неко­то­рых ваших ран­них рас­ска­зах глав­ный герой обла­да­ет какой-то тём­ной силой; поз­же пре­об­ла­да­ю­щим ста­но­вит­ся лав­краф­ти­ан­ский образ кос­ми­че­ско­го зла. Вы счи­та­е­те, что кос­ми­че­ское зло — это уси­лен­ная или более воз­вы­шен­ная фор­ма ужа­са [horror], если срав­ни­вать его со злом отдель­но­го персонажа?

Лигот­ти: Я думаю, что в моих рас­ска­зах при­сут­ству­ют оба источ­ни­ка зла и ужа­са, хотя в отдель­но взя­том рас­ска­зе один из них может казать­ся более замет­ным, чем дру­гой. Напри­мер, в ран­нем рас­ска­зе Химик глав­ный пер­со­наж — один из тех, кого вы назва­ли обла­да­те­ля­ми «тём­ной силы». Но эта сила — лишь часть более вели­кой силы, все­гда нахо­дя­щей­ся на сво­бо­де. Сай­мон Грим, химик, откры­то гово­рит о Вели­ких Хими­ках все­лен­ной, кото­рым он толь­ко под­ра­жа­ет. Сила, к кото­рой он отсы­ла­ет, — это При­ро­да, кото­рая неустан­но порож­да­ет мута­ции и пре­об­ра­зо­ва­ния, исполь­зуя чело­ве­че­скую плоть, и имен­но этим зани­ма­ет­ся сам Сай­мон в рас­ска­зе. Но мне кажет­ся, я пони­маю, что вы име­е­те в виду. Мои ран­ние глав­ные пер­со­на­жи дей­стви­тель­но кажут­ся бли­же к тусов­ке сено­би­тов, чем позд­ние, кото­рые могут быть немно­го зло­ве­щи­ми, как рас­сказ­чик в Teatro Grottesco, но в то же вре­мя в ито­ге стра­да­ют от рук сил более могу­ще­ствен­ных и зло­ве­щих, чем те, на кото­рые они сами могут положиться.

ТВ: Вы уже несколь­ко лет рабо­та­е­те в круп­ном аме­ри­кан­ском изда­тель­стве. Меч­та­ли ли вы когда-нибудь стать про­фес­си­о­наль­ным писа­те­лем? Как дума­е­те, вы смог­ли бы жить с огра­ни­че­ни­я­ми, кото­рым вынуж­ден под­чи­нять­ся про­фес­си­о­наль­ный писа­тель? Мне кажет­ся, что когда искус­ство пре­вра­ща­ет­ся в рабо­ту, инди­ви­ду­аль­ной сво­бо­де при­хо­дит конец.

Лигот­ти: Я дав­но понял, что нико­гда не смо­гу стать про­фес­си­о­наль­ным писа­те­лем по той про­стой при­чине, что меня инте­ре­су­ют не те вещи, кото­рые инте­рес­ны людям, поку­па­ю­щим боль­шин­ство книг в этом мире. Как и Лав­краф­та, меня не инте­ре­су­ют люди и их отно­ше­ния. Уже одно это исклю­ча­ет меня из чис­ла про­фес­си­о­наль­ных писа­те­лей. А ещё я пло­хо­го мне­ния об этом мире в целом. Я думаю, что жизнь — это про­кля­тие и так далее. Люди, чита­ю­щие кни­гу на пля­же или в само­лё­те, не хотят слу­шать такие вещи. Они про­сто хотят рас­сла­бить­ся, что­бы им рас­ска­за­ли увле­ка­тель­ную исто­рию с пози­ции все­ве­ду­ще­го тре­тье­го лица, что создаст у них ощу­ще­ние того, что у них в голо­ве пока­зы­ва­ют фильм. Я их нисколь­ко не виню.

ЭМА: Ваша рабо­та тре­бу­ет от вас высо­кой сте­пе­ни ответ­ствен­но­сти. Вы ком­форт­но чув­ству­е­те себя в обсто­я­тель­ствах, свя­зан­ных с при­ня­ти­ем ответственности?

Лигот­ти: Я пло­хо пере­но­шу дав­ле­ние любо­го рода.

ТВ: Быва­ло ли у вас ощу­ще­ние, что писа­тель­ство пре­вра­ща­ет­ся в пыт­ку? Гово­ря за себя, я знаю, что ста­но­вит­ся доволь­но труд­но отло­жить в сто­ро­ну хлам повсе­днев­но­сти и попы­тать­ся запи­сать пару осмыс­лен­ных предложений…

Лигот­ти: Для меня сама зада­ча писа­тель­ства — насто­я­щая зано­за в зад­ни­це. Я фан­та­зи­ро­вал о том, как я про­сто вооб­ра­жаю себе пер­со­на­жей и собы­тия в рас­ска­зе, и он оформ­ля­ет­ся в пись­мен­ном виде пря­мо у меня на гла­зах. Я знаю, что мно­же­ство писа­те­лей полу­ча­ют под­лин­ное насла­жде­ние от всей этой под­но­гот­ной писа­тель­ства. Я не из их чис­ла. Я даже не пози­ци­о­ни­рую себя как писа­те­ля. Навер­ное, един­ствен­ный тип людей, кото­рый счи­та­ет себя писа­те­ля­ми, — это про­фес­си­о­на­лы, кото­рые зани­ма­ют­ся этим каж­дый день, а в пас­пор­тах и нало­го­вых фор­мах «писа­тель» сто­ит у них в гра­фе рода заня­то­сти. Что-то посто­ян­но напо­ми­на­ет им о том, что они писатели.

ТВ: Несколь­ко лет назад Поппи З. Брайт напи­са­ла пре­крас­ное пре­ди­сло­вие для Фаб­ри­ки кош­ма­ра [The Nightmare Factory], кото­рое начи­на­ет­ся со слов: «Томас Лигот­ти, вы ещё здесь?». Вас окру­жа­ет образ отшель­ни­ка-чело­ве­ко­не­на­вист­ни­ка; неко­то­рые даже пишут о вас так, буд­то вы и есть пер­со­наж того или ино­го из ваших рас­ска­зов, по край­ней мере, в Гер­ма­нии такое быва­ет… Како­во это, когда вас назы­ва­ют «прин­цем тём­но­го фэнтези»?

Лигот­ти: Если я не пре­бы­ваю в состо­я­нии депрес­сии, тре­во­ги или пани­ки, мне весь­ма при­ят­но, когда кто-то хоро­шо отзы­ва­ет­ся о моей рабо­те в печа­ти. Но эффект про­хо­дит очень быст­ро. Тем не менее, я, конеч­но, не застра­хо­ван ни от похва­лы, ни от кри­ти­ки. Хоте­лось бы, но нет. С дру­гой сто­ро­ны, я не рас­ха­жи­ваю повсю­ду, думая про себя: «Вот он я, принц тём­но­го фэн­те­зи, — доро­гу!» Что­бы так думать, нуж­но быть в окру­же­нии льсте­цов и боль­ших денег.

ТВ: Ваши рас­ска­зы доволь­но бес­ком­про­мисс­ны. Чита­тель либо попа­да­ет под их чары и теря­ет себя в лигот­ти­ан­ском кос­мо­се, либо они не затра­ги­ва­ют его вовсе. Я думаю, что ваши рев­ност­ные поклон­ни­ки ощу­ща­ют осо­бую бли­зость с ваши­ми про­из­ве­де­ни­я­ми; для них это не про­сто раз­вле­че­ние. Кажет­ся, мно­гие чита­те­ли узна­ют в ваших рас­ска­зах себя, свои сомне­ния и стра­хи. Как вы дума­е­те, вли­я­ют ли ваши рас­ска­зы на образ мыс­ли таких людей? Может быть, они вос­при­ни­ма­ют их как сво­е­го рода философию?

Лигот­ти: Я не так уж часто обща­юсь с людь­ми, кото­рые чита­ют мои рас­ска­зы. Судя по тем, с кем я веду более или менее регу­ляр­ную пере­пис­ку, я нахо­жу, что мои рас­ска­зы при­вле­ка­ют их в первую оче­редь тем, что в них они узна­ют что-то срод­ни их соб­ствен­но­му обра­зу мыс­ли. Так было, когда я впер­вые про­чи­тал Лав­краф­та. Так это и рабо­та­ет. Разу­ме­ет­ся, в про­из­ве­де­ни­ях Лав­краф­та, как и в моих, про­смат­ри­ва­ет­ся лите­ра­тур­ное выра­же­ние раз­де­ля­е­мых нами взгля­дов и идей. Веро­ят­но, невоз­мож­но напи­сать что-либо, не выдав при этом того, что кто-нибудь обя­за­тель­но назо­вёт фило­со­фи­ей. Фило­со­фия боль­шин­ства писа­те­лей сво­дит­ся к сле­ду­ю­ще­му: в мире есть доб­ро и зло, но в целом добра боль­ше, чем зла. Я смот­рю на всё совсем по-дру­го­му. Моя точ­ка зре­ния — это пози­ция мень­шин­ства, и, хоро­шо это или пло­хо, это и есть то, что вы назы­ва­е­те «лигот­ти­ан­ским кос­мо­сом». Так­же этим мои про­из­ве­де­ния и отли­ча­ют­ся от про­из­ве­де­ний боль­шин­ства писа­те­лей. Фак­ти­че­ски, в этом состо­ит отли­чие мое­го обра­за мыс­ли от того, как мыс­лит боль­шин­ство людей, вклю­чая почти всех тех, кто чита­ет и насла­жда­ет­ся мои­ми рассказами.

ЭМА: Мно­го ли поклон­ни­ков пыта­ют­ся вый­ти с вами на связь? Что для вас зна­чит тро­гать серд­ца людей, кото­рых вы даже не знаете?

Лигот­ти: Долж­но быть, вы пола­га­е­те, что это может быть очень трогательно.

ЭМА: Слу­ча­лось ли вам чув­ство­вать себя настоль­ко глу­бо­ко тро­ну­тым рабо­той дру­го­го авто­ра, что вы не мог­ли усто­ять и не напи­сать вос­хи­щён­ное письмо?

Лигот­ти: Толь­ко одна­жды. Когда мне было око­ло два­дца­ти, я напи­сал пару таких писем Джо­зе­фу Пэй­ну Брен­на­ну, где выра­зил своё вос­хи­ще­ние его «бес­со­вест­но пес­си­ми­стич­ной» поэ­зи­ей. В то же вре­мя я ска­зал ему, что, по мое­му мне­нию, его рас­ска­зы силь­но не дотя­ги­ва­ют до его сти­хов. Он отве­тил мне на оба посла­ния, очень тер­пе­ли­во и любез­но объ­яс­нив, что писать бел­ле­три­сти­ку и поэ­зию в его пони­ма­нии — зна­чит писать две совер­шен­но раз­ные вещи, что его рас­ска­зы напи­са­ны пре­иму­ще­ствен­но для ком­мер­че­ской выго­ды, в то вре­мя как поэ­зия для него — это более искрен­нее само­вы­ра­же­ние. Пись­ма до сих пор хра­нят­ся у меня.

ТВ: До сих пор в Гер­ма­нии вас пуб­ли­ко­ва­ли не так уж мно­го. А как насчёт дру­гих стран? На одном из сай­тов нам уда­лось най­ти объ­яв­ле­ние о пуб­ли­ка­ции Фаб­ри­ки кош­ма­ра на гре­че­ском язы­ке на одном из сайтов.

Лигот­ти: На дан­ный момент [2001 г. — прим. пер.] пере­во­ды на немец­кий и гре­че­ский — это един­ствен­ные пуб­ли­ка­ции моих сбор­ни­ков на дру­гих язы­ках, если не счи­тать пере­вод­ных анто­ло­гий, в кото­рые вклю­ча­лись мои рас­ска­зы. Одно вре­мя был инте­рес в ита­льян­ских и фран­цуз­ских пере­во­дах моих сбор­ни­ков, но мой изда­тель либо не отве­чал на эти запро­сы, либо отка­зы­вал­ся давать раз­ре­ше­ние на пере­вод, пото­му что на этом мно­го не заработаешь.

ТВ: Мы живём во вре­ме­на все­объ­ят­но­го фаст­фу­да. На мой взгляд, чело­ве­че­ство, конеч­но, не ста­ло глу­пее, чем рань­ше, но сего­дня пищи для потвор­ству тупо­сти ста­ло боль­ше, а медиа и мно­гие худож­ни­ки в стрем­ле­нии про­дать себя дохо­дят до край­но­стей, во всех смыс­лах. Барах­ло про­да­ёт­ся луч­ше все­го, неза­ви­си­мо от того, чем имен­но вы зани­ма­е­тесь, — лите­ра­ту­ра, музы­ка, кино. На ваш взгляд, что дела­ет хоро­шую лите­ра­ту­ру хоро­шей? Или что мож­но назы­вать искус­ством? Есть ли сре­ди ныне живу­щих худож­ни­ков те, кем вы восхищаетесь?

Лигот­ти: Послед­ним вели­ким лите­ра­тур­ным геро­ем для меня был Уильям С. Бер­ро­уз, и он уже несколь­ко лет как мёртв. По прав­де, я весь­ма цинич­но отно­шусь ко всей этой исто­рии про про­ти­во­сто­я­ние искус­ства с боль­шой бук­вы «И» и искус­ства для масс. Если занять какую-ника­кую дистан­цию, а толь­ко так и может быть, то всё будет выгля­деть по боль­шо­му счё­ту оди­на­ко­во. Я бла­го­склон­но отно­шусь к попу­ляр­но­му искус­ству в виде кино и теле­ви­де­ния. У меня есть люби­мые филь­мы и теле­шоу. Но ни один фильм или теле­пе­ре­да­ча нико­гда не смо­гут доста­вить мне почти без­гра­нич­но­го удо­воль­ствия, кото­рое я полу­чал, напри­мер, от рас­ска­зов Хор­хе Луи­са Бор­хе­са и Дино Буц­ца­ти, эссе Э. М. Чора­на или поэ­зии Джа­ко­мо Лео­пар­ди. Впро­чем, в конеч­ном ито­ге, всё это — про­сто развлечение.

ТВ: Когда я узнал о вашем сотруд­ни­че­стве с Дэви­дом Тибетом/Current 93, это ста­ло для меня насто­я­щим откры­ти­ем, встре­чей двух бес­ком­про­мисс­ных и исклю­чи­тель­ных худож­ни­ков. Экс­пе­ри­мен­таль­ная музы­ка Дэви­да Тибе­та может пока­зать­ся такой же «тре­бо­ва­тель­ной», как и ваши рас­ска­зы… Я думаю, что ваши рабо­ты очень хоро­шо гар­мо­ни­ру­ют; я нахо­жу атмо­сфе­ру ваших рас­ска­зов и музы­ки Тибе­та схо­жей. Как вы при­шли к это­му сотрудничеству?

Лигот­ти: Одна­жды я полу­чил посыл­ку с боль­шей частью дис­ко­гра­фии Current 93 и пись­мом от Дэви­да Тибе­та, в кото­ром он выра­жал вос­хи­ще­ние мои­ми рас­ска­за­ми. Так­же в нём он спро­сил, не хотел бы я пора­бо­тать с ним над одним про­ек­том. Я послу­шал CD, понял, что меж­ду пес­ня­ми Current 93 и мои­ми рас­ска­за­ми есть зна­чи­тель­ное сход­ство, и ска­зал, что буду рад сотруд­ни­че­ству в каком-то виде.

ЭМА: Есть ли у вас пла­ны на даль­ней­шее сотруд­ни­че­ство в обо­зри­мом буду­щем? С Дэви­дом Тибе­том или с кем-то дру­гим? Хоте­ли бы вы пора­бо­тать с кем-то ещё, и если да, то почему?

Лигот­ти: Я напи­сал серию вза­и­мо­свя­зан­ных зари­со­вок под назва­ни­ем This Degenerate Little Town. Когда-нибудь в буду­щем, когда поз­во­лят дру­гие про­ек­ты и обя­за­тель­ства, это ста­нет осно­вой для нашей тре­тьей сов­мест­ной рабо­ты с Дэви­дом Тибетом.

ТВ: В чужом горо­де, в чужой стране [In a Foreign Town…] — очень осо­бен­ное для меня про­из­ве­де­ние. Оно вос­при­ни­ма­ет­ся почти как пере­оцен­ка или как сво­е­го рода квинт­эс­сен­ция мно­гих преды­ду­щих рас­ска­зов. После про­чте­ния у меня воз­ник­ло ощу­ще­ние, что круг замкнул­ся. И поче­му-то мне пока­за­лось, что вы достиг­ли куль­ми­на­ции [в созда­нии сво­е­го] чёр­но­го мик­ро­кос­мо­са чело­ве­че­ских мари­о­не­ток, куль­ми­на­ции, кото­рая зна­ме­ну­ет собой конец, а воз­мож­но, что и пово­рот­ный момент в вашем твор­че­стве. После того как с помо­щью преды­ду­щих рас­ска­зов вы под­креп­ля­ли в чита­те­ле ощу­ще­ние оча­ро­ван­но­сти стран­ным «горо­дом у север­ных рубе­жей», вы нако­нец рас­кры­ва­е­те, что всё это — талант­ли­во наве­дён­ный «ковар­ный мираж». Глав­ный герой реша­ет, что «наста­ла пора мол­ча уйти» и пишет: «Я устал, и каж­дая сло­ман­ная меч­та во мне отзы­ва­лась болью». Это зву­чит как огром­ное разо­ча­ро­ва­ние — тём­ный, пле­ни­тель­ный кош­мар рас­сы­па­ет­ся в пыль, это почти как про­за­и­че­ское про­трезв­ле­ние после ЛСД-трипа…

Лигот­ти: Я испы­тал подоб­ное разо­ча­ро­ва­ние мно­го лет назад. В рас­ска­зе Очки в футля­ре [The Spectacles in the Drawer] это чув­ство недо­воль­ства было отра­же­но задол­го до В чужом горо­де, в чужой стране. Но кру­ше­ние иллю­зий может быть пле­ни­тель­ным. Всё может. Я бы даже ска­зал, что нечто абсо­лют­но нега­тив­ное, что не име­ет под собой ника­ко­го под­креп­ле­ния, — это нечто невоз­мож­ное. Даже убий­ство или само­убий­ство очень пози­тив­ны, очень жиз­нен­ны и утвер­ди­тель­ны. На самом деле нет спо­со­ба избе­жать того, что­бы быть втя­ну­тым в маши­не­рию чело­ве­че­ско­го суще­ство­ва­ния. Либо на дан­ный момент мне так ниче­го и не при­шло на ум.

ТВ: Обыч­но шуты и арле­ки­ны пред­став­ле­ны в ваших рас­ска­зах как стран­ные, угро­жа­ю­щие суще­ства, одна­ко кажет­ся, что про­та­го­ни­стов часто вле­чёт к ним. В рас­ска­зе Послед­ний пир Арле­ки­на [The Last Feast of Harlequin] глав­ный герой любит наря­жать­ся кло­уном, что в ито­ге обо­ра­чи­ва­ет­ся для него не самы­ми при­ят­ны­ми послед­стви­я­ми. В рас­ска­зе Вовек тем коло­коль­цам не утих­нуть [The Bells Will Sound Forever] вы мастер­ски отра­ба­ты­ва­е­те этот аспект: глав­ный герой, мистер Крамм, обна­ру­жи­ва­ет костюм кло­у­на на чер­да­ке дома таин­ствен­ной мис­сис Пик. Он наде­ва­ет костюм и ока­зы­ва­ет­ся «голо­вой на палоч­ке в дере­вян­ной руке мис­сис Мик». Крамм, кото­рый в про­за­и­че­ской дей­стви­тель­но­сти слу­жит ком­мер­че­ским аген­том, по-види­мо­му, испы­ты­ва­ет свое­об­раз­ное удо­воль­ствие, когда при­ни­ма­ет чужой облик, осо­бен­но шута. А как насчёт вас самих? Вас при­вле­ка­ют мас­ки, сама идея ока­зать­ся в дру­гом обличье?

Лигот­ти: Мои соб­ствен­ные фан­та­зии о том, что­бы влезть в шку­ру дру­го­го чело­ве­ка, гораз­до баналь­нее. Когда я был ребён­ком, я хотел быть бейс­бо­ли­стом по име­ни Роки Кола­ви­то и ими­ти­ро­вал его стой­ку и замах, при­тво­ря­ясь, что я — это он. Поз­же я хотел быть кем угод­но из звёзд рок-музы­ки. А потом я захо­тел стать Г. Ф. Лав­краф­том. На дан­ный момент запас людей, кото­ры­ми я хотел бы стать, иссяк. Сей­час иде­аль­ное амплуа для меня — узник тюрь­мы с мини­маль­ным уров­нем изо­ля­ции. Как по мне, это дей­стви­тель­но хоро­ший спо­соб жить.

ТВ: Ещё один эле­мент, кото­рый посто­ян­но встре­ча­ет­ся в ваших про­из­ве­де­ни­ях, — это мари­о­нет­ка, идея о том, что вокруг — люди-мари­о­нет­ки, похо­жие на кукол, кото­рые осо­зна­ют, что они ста­ли жерт­ва­ми пре­вра­ще­ния в это суще­ство, лишён­ное, если мож­но так ска­зать, шутов­ской мас­ки… Мари­о­нет­ки в ваших рас­ска­зах кажут­ся мне сим­во­ла­ми безыс­ход­но­сти глав­но­го героя. Любая попыт­ка изме­нить свою судь­бу тщет­на, пото­му что все мы — мари­о­нет­ки выс­шей тём­ной силы. Томас Лигот­ти — фаталист?

Лигот­ти: О, да. Совер­шен­но точ­но… в целом. На самом деле я такой же про­сто­фи­ля, как и все осталь­ные. Я посто­ян­но увле­ка­юсь и стрем­люсь обла­дать веща­ми, кото­рые толь­ко глуб­же затя­ги­ва­ют меня в ловуш­ку чело­ве­че­ско­го суще­ство­ва­ния. Напри­мер, я очень при­вя­зан к чле­нам сво­ей семьи. И я, разу­ме­ет­ся, до сих пор вре­мя от вре­ме­ни пишу хор­рор-рас­ска­зы. Это меня не спа­сёт, когда помощь дей­стви­тель­но пона­до­бит­ся. На самом деле нет ника­кой раз­ни­цы меж­ду мной и каким-нибудь рели­ги­оз­ным фун­да­мен­та­ли­стом, кото­рый дума­ет об обре­те­нии с тру­дом под­да­ю­ще­го­ся опре­де­ле­нию состо­я­ния спа­се­ния и после­ду­ю­щем веч­ном суще­ство­ва­нии в бла­жен­ной загроб­ной жиз­ни. Даже дожить до зав­тра — зна­чит про­дол­жать пре­да­вать­ся экс­та­ти­че­ско­му безу­мию, посколь­ку каж­дое зав­тра толь­ко при­бли­жа­ет к тому, кото­рое будет послед­ним и, ско­рее все­го, не самым при­ят­ным днём в целом.

ТВ: Я слы­шал, что вашей завет­ной меч­той было стать рок-звез­дой. Музы­ка оста­ёт­ся важ­ной частью вашей жиз­ни? Может быть, она вдох­нов­ля­ет вас на рассказы?

Лигот­ти: Един­ствен­ное, что важ­но в моей жиз­ни, — избе­гать пре­тер­пе­ва­ния боль­шей боли, чем при­хо­дит­ся, и помо­гать близ­ким мне людям делать то же самое… в целом. На самом деле музы­ка ста­ла для меня важ­ной фор­мой досу­га с того момен­та, когда у меня появил­ся пер­вый тран­зи­стор­ный радио­при­ём­ник и я услы­шал эти стран­но­ва­тые пес­ни нача­ла 60‑х, кото­рые теперь кажут­ся мне таки­ми навяз­чи­вы­ми. Popsicles and Iciles — вот мело­дия, кото­рая осо­бен­но выде­ля­ет­ся, она так же кра­си­ва и не от мира сего, как неко­то­рые пес­ни Cocteau Twins. Не думаю, что музы­ка ока­за­ла на мои рас­ска­зы какое-то непо­сред­ствен­ное вли­я­ние, за исклю­че­ни­ем, может быть, како­го-то зага­доч­но­го аспек­та, кото­рый я даже не осо­знаю. Вре­мя от вре­ме­ни я пытал­ся при­ду­мать худо­же­ствен­ное про­из­ве­де­ние, кото­рое обла­да­ло бы интен­сив­но­стью и силой воз­дей­ствия музы­каль­ной ком­по­зи­ции. Но писа­тель­ство так не рабо­та­ет. Текст воз­дей­ству­ет на людей сла­бее, но при этом на более лич­ном уровне, чем музы­ка. Кажет­ся, что музы­ка насти­га­ет тебя слов­но с рас­сто­я­ния в мил­ли­он миль, в то вре­мя как текст все­гда внут­ри тебя.

ТВ: С дру­гой сто­ро­ны, мне кажет­ся при­ме­ча­тель­ным, что так мно­го музы­кан­тов, по-види­мо­му, вдох­нов­ля­ют­ся ваши­ми про­из­ве­де­ни­я­ми. Я запу­стил две вир­ту­аль­ные радио­стан­ции на www.MP3.com, где зву­чит экс­пе­ри­мен­таль­ная музы­ка, кото­рая мог­ла бы играть роль вымыш­лен­ных пар­ти­тур для ваших рас­ска­зов. Я был пора­жён огром­ным инте­ре­сом, кото­рый всё это вызва­ло. Мно­гие испол­ни­те­ли на этом пор­та­ле очень любят ваши рас­ска­зы; дру­гие про вас не зна­ли, но выра­жа­ли инте­рес к цита­там из ваших рас­ска­зов и при­сы­ла­ли мне музы­ку, кото­рая иде­аль­но соче­та­ет­ся с ваши­ми тек­ста­ми. Пока боль­шин­ство хор­рор-бест­сел­ле­ров, похо­же, чита­ют домо­хо­зяй­ки, Томас Лигот­ти, кажет­ся, при­вле­ка­ет совсем дру­гую аудиторию.

Лигот­ти: Инте­рес­но, так ли это на самом деле. Я готов поспо­рить, что у попу­ляр­ных писа­те­лей в жан­ре хор­рор есть свои поклон­ни­ки сре­ди музы­кан­тов. Чёрт возь­ми, Сти­вен Кинг играл на одной сцене с Элом Купе­ром, кото­рый бла­го­да­ря сотруд­ни­че­ству с Blues Project и Blood, Sweat and Tears в 60‑е был одним из моих куми­ров. Я даже могу при­ве­сти один пока­за­тель­ный при­мер того, что серьёз­ные музы­кан­ты чита­ют попу­ляр­ные хор­ро­ры. Одна­жды я читал интер­вью с джа­зо­вым баси­стом Роном Кар­те­ром, кото­рый играл с Май­л­зом Дэви­сом и совер­шен­но точ­но не явля­ет­ся домо­хо­зяй­кой, и в этом интер­вью он с инте­ре­сом и вос­хи­ще­ни­ем гово­рил о рома­нах Робер­та Мак­кам­мо­на. Кто зна­ет, воз­мож­но, Кар­тер напи­сал какую-нибудь слож­ную джа­зо­вую ком­по­зи­цию, вдох­но­вив­шись твор­че­ством Мак­кам­мо­на. Конеч­но, это ничуть не ума­ля­ет заслуг тех музы­кан­тов, кото­рые удо­сто­и­ли меня сво­им вни­ма­ни­ем и талант­ли­вой рабо­той, про­сто это пере­во­дит весь раз­го­вор в дру­гую плоскость.

ТВ: В сбор­ни­ке Мучи­тель­ное вос­кре­се­ние Вик­то­ра Фран­кен­штей­на и дру­гие готи­че­ские исто­рии [The Agonizing Resurrection of Victor Frankenstein & Other Gothic Tales] вы чер­па­е­те вдох­но­ве­ние в том чис­ле из клас­си­че­ских филь­мов ужа­сов. У меня воз­ник­ло ощу­ще­ние, что вы очень хоро­шо зна­е­те все эти филь­мы, воз­мож­но, даже люби­те их?

Лигот­ти: Вы пра­вы. Я дей­стви­тель­но знал и любил их, когда был молод.

ЭМА: Раз­ва­ли­ны в рас­ска­зе Лечеб­ни­ца док­то­ра Локри­а­на [Dr. Locrian’s Asylum] чем-то напо­ми­на­ют деко­ра­ции ста­рых филь­мов о Фран­кен­штейне: огром­ный стол с рем­ня­ми; созда­ние чего-то, что «лише­но и духа, и уде­ла» [“without fate or spirit”] и умуд­ря­ет­ся сбе­жать и угро­жать жите­лям горо­да. Монстр Фран­кен­штей­на в лите­ра­ту­ре — это в неко­то­ром смыс­ле про­то­тип авто­ма­тов или андро­и­дов, кото­ро­го мож­но было бы рас­це­ни­вать в каче­стве пер­вич­ной моде­ли (разум­ных?) мари­о­не­ток, кото­рых так мно­го в ваших рассказах.

Лигот­ти: Я нико­гда не думал о мон­стре Фран­кен­штей­на в таком клю­че, но ваш ана­лиз кажет­ся мне весь­ма обоснованным.

ТВ: Вы до сих пор нахо­ди­те вдох­но­ве­ние в филь­мах? Читая ваши рас­ска­зы, я часто вижу в голо­ве кар­ти­ны, похо­жие на филь­мы, в основ­ном это нечто сред­нее меж­ду Голо­вой-ласти­ком и Каби­не­том док­то­ра Кали­га­ри.

Лигот­ти: Каби­нет док­то­ра Кали­га­ри мне понра­вил­ся, когда я уви­дел кад­ры из филь­ма в жур­на­ле Famous Monsters. Когда я нако­нец посмот­рел сам фильм, то поду­мал: «Что за гру­да хла­ма и ерун­ды». Но я всё рав­но сохра­нил свою вооб­ра­жа­е­мую, иде­аль­ную вер­сию Кали­га­ри и ввёл этот образ в неко­то­рые из сво­их рас­ска­зов. Не могу ска­зать ниче­го кон­крет­но­го по пово­ду непо­сред­ствен­но­го вли­я­ния на мои рас­ска­зы филь­мов в жан­ре хор­рор, сня­тых в более позд­нее вре­мя. Не могу вспом­нить, какой послед­ний хоро­ший такой фильм я посмот­рел. Навер­ное, Чужой или Нечто Джо­на Кар­пен­те­ра, смот­ря какой из них вышел позднее.

ТВ: Кста­ти об этом: вы напи­са­ли два кино­сце­на­рия сов­мест­но с Брэн­до­ном Трен­цем, кото­рые, к сожа­ле­нию, пока не были экра­ни­зи­ро­ва­ны, Crampton и Послед­ний пир Арле­ки­на (осно­ван­ный на вашем одно­имён­ном рас­ска­зе). Поче­му вы пошли на это, поми­мо финан­со­во­го аспек­та? Какие эмо­ции у вас вызы­ва­ет идея экра­ни­за­ции одно­го из ваших рассказов?

Лигот­ти: Напи­сать Crampton, кото­рый я пере­пи­сал, что­бы пре­вра­тить его в пол­но­мет­раж­ный фильм, не свя­зан­ный с Сек­рет­ны­ми мате­ри­а­ла­ми, — это, как мне тогда каза­лось, будет не толь­ко весе­ло, и так оно и было, пото­му что сов­мест­ная рабо­та ока­за­лась успеш­ной, но так­же я думал, что его дей­стви­тель­но могут реа­ли­зо­вать в каче­стве эпи­зо­да Сек­рет­ных мате­ри­а­лов, и тут я пол­но­стью про­мах­нул­ся. Я был очень наи­вен в отно­ше­нии того, как устро­ен Гол­ли­вуд. Един­ствен­ная при­чи­на, по кото­рой мы с Брэн­до­ном Трен­цем напи­са­ли наце­лен­ную на экран­ную вер­сию рас­ска­за Послед­ний пир Арле­ки­на, заклю­ча­лась в том, что его выбра­ла про­дю­сер­ская ком­па­ния Дэви­да Лин­ча The Picture Factory. По слу­чай­но­му сте­че­нию обсто­я­тельств это про­изо­шло вско­ре после того, как мы закон­чи­ли рабо­ту на эпи­зо­дом Сек­рет­ных мате­ри­а­лов. Если бы у нас не было ника­ко­го опы­та напи­са­ния сце­на­ри­ев, мы бы нико­гда не ста­ли про­бо­вать создать сце­на­рий по Послед­не­му пиру Арле­ки­на. И если у вас нет поря­доч­но­го опы­та в напи­са­нии сце­на­ри­ев, зара­бо­тать на этом у вас не получится.

ТВ: У меня есть безум­ное жела­ние: эпи­зод Симп­со­нов, напи­сан­ный Тома­сом Лиготти.

Лигот­ти: Да, это жела­ние безум­но. На самом деле, меж­ду мои­ми хор­рор-рас­ска­за­ми и Симп­со­на­ми есть отда­лён­ная связь. Один из моих люби­мых гита­ри­стов, Дэн­ни Гэт­тон, запи­сал кавер-вер­сию заглав­ной темы из Симп­со­нов и выпу­стил её на сво­ём пер­вом выпу­щен­ном с помо­щью круп­но­го лей­б­ла аль­бо­ме. Несколь­ко лет спу­стя Гэт­тон покон­чил с собой, как раз когда шла рабо­та над Мучи­тель­ным вос­кре­ше­ни­ем Вик­то­ра Фран­кен­штей­на, граж­да­ни­на Жене­вы [The Ago­nizing Resurrection of Victor Frankenstein]. Я посвя­тил это про­из­ве­де­ние памя­ти Дэн­ни Гэт­то­на, кото­ро­го все­гда счи­тал обыч­ным, счаст­ли­вым пар­нем, если не счи­тать того фак­та, что он был гени­аль­ным гитаристом.

ТВ: Не мог­ли бы вы пред­ста­вить себе сле­ду­ю­щую абсурд­ную ситу­а­цию: вы ведё­те теле­ви­зи­он­ное ток-шоу и може­те при­гла­сить трёх гостей. Кого бы вы выбра­ли (вклю­чая тех, кого уже нет в живых)?

Лигот­ти: Пер­вый, кто при­хо­дит на ум, — это Рональд Рей­ган, стра­да­ю­щий от пере­ло­ма бед­ра и болез­ни Альц­гей­ме­ра. Думаю, если я смо­гу запо­лу­чить Рей­га­на, дру­гие гости мне не пона­до­бят­ся. Но так­же я буду не про­тив, если мои сове­ду­щим ста­нет раз­би­тый сифи­ли­сом Аль Капоне. А что каса­ет­ся груп­пы… Пусть будет Джи­ми Хенд­рикс, кото­рый весь эфир испол­ня­ет свою автор­скую вер­сию Зна­ме­ни, усы­пан­но­го звёз­да­ми [Star-Spangled Banner].

ЭМА: Один из ваших люби­мых актё­ров — Удо Кир. Одна­жды он ска­зал: «Гово­рят, что у гол­ли­вуд­ских филь­мов нет души. Ино­гда я думаю, что у евро­пей­ских филь­мов души черес­чур мно­го». Вы бы согла­си­лись с ана­ло­гич­ным утвер­жде­ни­ем по пово­ду евро­пей­ской хоррор-литературы?

Лигот­ти: Как я пони­маю, Удо Кир гово­рит здесь о том, что в Евро­пе созда­ют мно­го мед­лен­ных и скуч­ных филь­мов, и с этим я согла­сен. С моей чудо­вищ­ной аме­ри­кан­ской точ­ки зре­ния, то же самое отно­сит­ся и к Япо­нии. Если не счи­тать Англию частью Евро­пы, что, на мой взгляд, будет вер­но, то я не уве­рен, что сре­ди евро­пей­ских писа­те­лей мно­го тех, кто пишет в жан­ре хор­рор в стро­гом смыс­ле сло­ва. Одна­жды я купил англий­ский пере­вод сбор­ни­ка рас­ска­зов и сти­хо­тво­ре­ний чеш­ско­го писа­те­ля, кото­рый недав­но покон­чил с собой. Про себя я поду­мал: «Это будет здо­ро­во». К сожа­ле­нию, наи­бо­лее оче­вид­ным источ­ни­ком вли­я­ния на твор­че­ство это­го писа­те­ля ока­за­лись ста­рые эпи­зо­ды Суме­реч­ной зоны. Я бы хотел, что­бы евро­пей­ских писа­те­лей в жан­ре хор­рор пере­во­ди­ли боль­ше. Я счи­таю, что такие авто­ры, как Бру­но Шульц, Дино Буц­ца­ти, а так­же вен­гер­ский писа­тель Геза Чат пишут не в жан­ре хор­рор, они — насто­я­щие лите­ра­то­ры. То же самое мож­но ска­зать и о рас­ска­зах Геор­га Хай­ма, хотя по край­ней мере один из них, Вскры­тие [The Autopsy], появ­лял­ся в анто­ло­ги­ях хор­ро­ра. Гру­бо гово­ря, я согла­сил­ся бы с тем, что в про­из­ве­де­ни­ях этих авто­ров «души» боль­ше, чем в про­из­ве­де­ни­ях аме­ри­кан­ских или бри­тан­ских авто­ров хор­ро­ра, но об этом каче­стве гораз­до умест­нее гово­рить при­ме­ни­тель­но к лите­ра­ту­ре, чем к филь­мам. За лите­ра­тур­ным про­из­ве­де­ни­ем сто­ит лич­ность, душа, если угод­но. В кино, где задей­ство­ва­но так мно­го людей, тако­го нет.

ТВ: Давай­те вер­нём­ся к бес­по­щад­ной дей­стви­тель­но­сти. Пусть это про­зву­чит несу­раз­но, но я счи­таю, что быть вынуж­ден­ным рабо­тать на дру­гих людей, что­бы зара­ба­ты­вать себе на жизнь, — это жесто­ко. Совре­мен­ный циви­ли­зо­ван­ный чело­век про­во­дит на сво­ём рабо­чем месте боль­ше вре­ме­ни, чем дома. Про­бле­мы на рабо­те пре­сле­ду­ют нас даже в сво­бод­ное вре­мя, тем самым уби­вая ещё боль­ше вре­ме­ни, кото­рое мог­ло бы быть потра­че­но на то, что­бы жить… От это­го стра­да­ют вооб­ра­же­ние, кре­а­тив­ность и даже рас­су­док. В этом све­те мне очень нра­вят­ся ваши новые рас­ска­зы, Осо­бый план у меня есть о мире этом [I Have a Special Plan for This World] и Пока мой труд не завер­шён [My Work Is Not Yet Done]. Раз­де­ля­е­те ли вы моё отвра­ще­ние к рабо­те и рабо­чим отношениям?

Лигот­ти: В США чело­век име­ет пра­во не гово­рить того, что может быть исполь­зо­ва­но про­тив него в суде. Но я хотел бы заме­тить, что в рас­ска­зах, кото­рые вы назва­ли, раз­де­ле­ние на хоро­ших и пло­хих услов­но. В конеч­ном ито­ге все герои этих рас­ска­зов, а на мой взгляд — и весь род чело­ве­че­ский — это непри­ят­ность. Что самое важ­ное, ужас этих рас­ска­зов толь­ко берёт своё нача­ло в обста­нов­ке рабо­че­го места. В конеч­ном ито­ге речь в них идёт о чём-то совер­шен­но другом.

ЭМА: Ваши рас­ска­зы в сти­ле «кор­по­ра­тив­но­го хор­ро­ра» отли­ча­ют­ся от того, что мы нахо­дим в ран­них рас­ска­зах. Ваш стиль, если мож­но так ска­зать, силь­но изме­нил­ся. Их дей­ствие про­ис­хо­дит в «нор­маль­ной» обста­нов­ке, а герои пере­жи­ва­ют «нор­маль­ные» вещи (нор­маль­ные лишь до опре­де­лён­ной сте­пе­ни). Что ста­ло при­чи­ной столь ради­каль­но­го изме­не­ния стиля?

Лигот­ти: На самом деле, един­ствен­ное отно­си­тель­но нор­маль­ное про­из­ве­де­ние в этом сбор­ни­ке [My Work Is Not Yet Done: Three Tales of Corporate Horror — прим. пер.] — это заглав­ная повесть. Это было про­дик­то­ва­но самим сюже­том, а так­же тем фак­том, что изна­чаль­но я заду­мы­вал её в каче­стве фильма.

ЭМА: Одна­жды вы ска­за­ли мне, что науч­ная фан­та­сти­ка вас не инте­ре­су­ет. Как полу­чи­лось, что в Сети кош­ма­ров [The Nightmare Network] (из того же сбор­ни­ка) вы оста­но­ви­ли свой выбор на науч­но-фан­та­сти­че­ском сюжете?

Лигот­ти: Этот рас­сказ был напи­сан по моти­вам про­из­ве­де­ний Бер­ро­уза, он — король таких извра­щён­ных, апо­ка­лип­ти­че­ских сюже­тов, и в этом самая суть Сети кош­ма­ров. Учи­ты­вая вли­я­ние Бер­ро­уза, я знал, что мне при­дёт­ся впи­сать в этот рас­сказ те или иные жут­кие идеи и обра­зы, а мой обыч­ный стиль про­сто не при­спо­соб­лен для таких эле­мен­тов повествования.

ТВ: На поро­ге XX в. был очень попу­ля­рен так назы­ва­е­мый «хор­рор мил­ле­ни­у­ма», заиг­ры­ва­ние со стра­ха­ми совре­мен­ных циви­ли­зо­ван­ных людей, столк­нув­ших­ся с новой эпо­хой, когда ока­за­лось, что всё может быть уни­что­же­но… Похо­же, что на вас это вея­ние никак не повли­я­ло. Томас Лигот­ти не верит в бли­зость апокалипсиса?

Лигот­ти: Нет, разу­ме­ет­ся, нет. Верить в такое — это безумие.

ТВ: Что для вас зна­чит религия?

Лигот­ти: Управ­ле­ние толпой.

ТВ: Политика?

Лигот­ти: Тоже управ­ле­ние толпой.

ТВ: Психология?

Лигот­ти: Управ­ле­ние на уровне отдель­но­го инди­ви­да. Пси­хо­ло­гия в духе Фрей­да и Юнга — это откро­вен­но безум­ная чушь, впро­чем, её вли­я­нию под­да­ёт­ся отно­си­тель­но неболь­шая мас­са людей. Я пред­по­чи­таю пси­хо­фар­ма­ко­ло­гию, хоть здесь управ­лен­че­ский потен­ци­ал гораз­до шире, чем в слу­чае «раз­го­вор­ной терапии».

ТВ: Вещества?

Лигот­ти: Как и во всём осталь­ном в этом мире, в них боль­ше вре­да, чем поль­зы. Но если бы тогда в 1970 г. я не пере­жил нерв­ный срыв, я бы, навер­ное, до сих пор их употреблял.

ТВ: Вы бои­тесь чего-нибудь? Вам зна­ко­ма экзи­стен­ци­аль­ная тревога?

Лигот­ти: Вы, вер­но шути­те. Я боюсь все­го. Я боюсь даже выдать вам спи­сок кон­крет­ных вещей, кото­рых я боюсь.

ЭМА: Во вве­де­нии к Фаб­ри­ке кош­ма­ра, Уте­ше­ние ужа­сом [The Consolations of Horror], вы напи­са­ли: «Дру­ги­ми сло­ва­ми, ты полу­ча­ешь тот ужас, кото­рый заслу­жи­ва­ешь». Счи­та­е­те ли вы, что вы сами заслу­жи­ва­е­те тех ужа­сов, кото­рые испытываете?

Лигот­ти: Насколь­ко я пом­ню, речь шла об ужа­сах в худо­же­ствен­ной лите­ра­ту­ре. Что каса­ет­ся реаль­ной жиз­ни, то здесь нет ни тех, кто заслу­жи­ва­ет, ни тех, кто не заслу­жи­ва­ет, так же как нет цен­но­стей, мора­ли, прав, все­го рито­ри­че­ско­го мусо­ра, кото­рый пре­вра­ща­ет нашу жизнь в муче­ние, выхо­дя­щее дале­ко за рам­ки того, чего сле­ду­ет ожи­дать в соот­вет­ствии с фак­та­ми каса­тель­но наше­го физи­че­ско­го существования.

ЭМА: Какие чело­ве­че­ские каче­ства нра­вят­ся вам боль­ше все­го? И какие вы боль­ше все­го презираете?

Лигот­ти: Я такой же, как все. Мне нра­вят­ся люди, кото­рые боль­ше все­го похо­жи на меня. Мне не нра­вят­ся люди, кото­рые мень­ше все­го похо­жи на меня.

ЭМА: Будь у вас воз­мож­ность зага­дать на буду­щее жела­ние, чего бы вы хоте­ли боль­ше всего?

Лигот­ти: Тут даже нече­го думать. Вот моё жела­ние: что­бы каж­дое живое суще­ство в момент смер­ти уга­са­ло в состо­я­нии бла­жен­ства. Всё хоро­шо, что хоро­шо кон­ча­ет­ся. Конеч­но, это нару­шит есте­ствен­ный поря­док вещей и люди нач­нут уби­вать себя напра­во и нале­во. Что­бы гаран­ти­ро­вать про­дол­же­ние функ­ци­о­ни­ро­ва­ния этой ком­на­ты сме­ха из пло­ти, кото­рую мы назы­ва­ем Жиз­нью, необ­хо­ди­мо, что­бы мы боя­лись боли и скор­би и любой ценой стре­ми­лись избе­жать неизбежного.

ТВ/ЭМА: В заклю­че­ние мы хоте­ли бы при­ве­сти одну вашу цита­ту: «Моё миро­воз­зре­ние тако­во: чер­тов­ски жаль, что орга­ни­че­ская жизнь всё-таки появи­лась на нашей или какой бы то ни было дру­гой пла­не­те…» (из интер­вью с Робер­том Би). Томас Лигот­ти — ниги­лист? Меч­та­е­те ли вы о неор­га­ни­че­ской чёр­ной пусто­те, о чисто­те абсо­лют­но­го ничто? Меч­та­е­те ли вы о сво­ём соб­ствен­ном Тса­ла­ле [Tsalal]? (Тса­лал на иври­те обо­зна­ча­ет все­по­гло­ща­ю­щую тьму)?

Лигот­ти: Что ж, «все­по­гло­ща­ю­щая тьма» как бы пред­по­ла­га­ет, что во все­лен­ной всё-таки что-то про­ис­хо­дит. Я хотел бы не это­го. Я не хочу такой все­лен­ной, в кото­рой что-нибудь может про­изой­ти даже с ничто.

ТВ/ЭМА: Спа­си­бо, мистер Лигот­ти, было очень любез­но с вашей сто­ро­ны отве­тить на наши вопросы.