Штрауссианский момент

Мно­го сде­лать и досе­ле уда­ло­ся вам,
Но в гря­ду­щем я не вижу счё­та чуде­сам.
Я в меч­та­ни­ях отрад­ных вижу небе­са,
Где вол­шеб­ных гали­о­нов веют пару­са,
И высо­ко над рав­ни­ной плос­кою зем­ли,
Меж собой сце­пясь отваж­но – бьют­ся кораб­ли.
В гро­ме бури слы­шен ясно и сра­же­нья гром,
И на зем­лю кап­ли кро­ви пада­ют дождём…
Но сти­ха­ет гул ору­дий с шеле­стом зна­мён.
Их сме­ня­ет мир все­об­щий и союз пле­мён.
Мир наста­нет веко­веч­ный: вой­ны преж­них дней
Поза­бу­дут­ся и ста­нут сказ­кой для детей.

(Аль­фред, лорд Тен­ни­сон, «Замок Локс­ли», пер. О.Н. Чюминой).

Два­дцать пер­вый век начал­ся со взры­вов 11 сен­тяб­ря 2001 г. В эти шоки­ру­ю­щие часы вся поли­ти­че­ская и воен­ная струк­ту­ра XIX и XX вв., а на деле и всей эпо­хи Модер­на, с ее упо­ром на армии сдер­жи­ва­ния, раци­о­наль­ные госу­дар­ства-нации, пуб­лич­ные дис­кус­сии и меж­ду­на­род­ную дипло­ма­тию, была постав­ле­на под вопрос. Ибо как про­стые раз­го­во­ры или пре­вос­хо­дя­щая сила мог­ли бы сдер­жать горст­ку сума­сшед­ших и реши­тель­ных само­убийц, дей­ство­вав­ших, по види­мо­сти, за пре­де­ла­ми всех норм либе­раль­но­го Запа­да? И что нуж­но делать сей­час, когда тех­но­ло­гии про­дви­ну­лись так дале­ко, что кро­хот­ная груп­па людей может при­чи­нять раз­ру­ше­ния и смерть на бес­пре­це­дент­ном уровне?

Оза­бо­чен­ность уяз­ви­мо­стью Запа­да тре­бо­ва­ла ново­го ком­про­мис­са, и этот новый ком­про­мисс неиз­беж­но под­ра­зу­ме­вал дости­же­ние боль­шей без­опас­но­сти, за счет умень­ше­ния сво­бо­ды. Кон­крет­но на уровне госу­дар­ствен­ной поли­ти­ки это долж­но было быть боль­шее коли­че­ство рент­ге­нов­ских аппа­ра­тов на вхо­дах в аэро­пор­ты, боль­ше охра­ны в само­ле­тах, боль­ше иден­ти­фи­ка­ци­он­ных карт и втор­же­ний в част­ную жизнь, а так­же мень­ше прав для неко­то­рых обви­ня­е­мых. Неожи­дан­но, фана­тич­ная одер­жи­мость граж­дан­ски­ми пра­ва­ми в духе Аме­ри­кан­ско­го Сою­за Защи­ты Граж­дан­ских Сво­бод (АСЗГС), гово­рив­ше­го на язы­ке неотъ­ем­ле­мых прав инди­ви­да, пре­вра­ти­лась в нежиз­не­спо­соб­ный анахронизм.

Даже когда деба­ты о сво­бо­де и без­опас­но­сти наби­ра­ли силу, все воен­ные ресур­сы, какие толь­ко мож­но было собрать, исполь­зо­ва­лись для поис­ка винов­ных в собы­ти­ях 11 сен­тяб­ря. Несмот­ря на быст­рую моби­ли­за­цию, эти уси­лия не достиг­ли пол­но­го успе­ха. Уста­рев­шие воору­жен­ные силы Аме­ри­ки не под­хо­ди­ли для борь­бы с таким вра­гом, ибо вра­га нуж­но было пре­сле­до­вать не толь­ко в Аме­ри­ке или в несколь­ких тер­ро­ри­сти­че­ских лаге­рях в Афга­ни­стане, но во всех кон­цах Зем­ли. Хуже того, подоб­но Гид­ре, враж­деб­ная сила раз­рас­та­лась так, что на каж­до­го уби­то­го джи­ха­ди­ста появ­лял­ся еще деся­ток, что­бы под­ра­жать это­му извра­щен­но­му мученичеству.

В более широ­кой сфе­ре меж­ду­на­род­но­го сотруд­ни­че­ства и раз­ви­тия собы­тия 11 сен­тяб­ря потре­бо­ва­ли совер­шен­но новых дого­во­рен­но­стей. Вопрос об уни­лате­ра­лиз­ме и об инсти­ту­тах, пред­на­зна­чен­ных для его при­кры­тия, может быть пуб­лич­но постав­лен серьез­ны­ми людь­ми впер­вые с 1945 г. Мно­го гово­ри­лось о свя­зи меж­ду Соеди­нен­ны­ми Шта­та­ми и Орга­ни­за­ци­ей Объ­еди­нен­ных Наций в поли­ти­че­ской сфе­ре, но лежа­щие в осно­ве вопро­са деба­ты рас­про­стра­ня­ют­ся и на более фун­да­мен­таль­ные вещи.

Целе­со­об­раз­но обра­тить вни­ма­ние на один из таких фун­да­мен­таль­ных вопро­сов, а имен­но на поли­ти­че­ские деба­ты ХХ в. о сдер­жи­ва­нии наси­лия. После Пер­вой миро­вой вой­ны цен­трист­ский кон­сен­сус в отно­ше­нии меж­ду­на­род­но­го раз­ви­тия состо­ял в при­зы­ве к пере­да­че огром­ных богатств из раз­ви­тых стран в раз­ви­ва­ю­щи­е­ся. Под эги­дой Все­мир­но­го бан­ка, Меж­ду­на­род­но­го валют­но­го фон­да и ряда дру­гих орга­ни­за­ций сот­ни мил­ли­ар­дов дол­ла­ров были направ­ле­ны (в виде деше­вых кре­ди­тов или пря­мых гран­тов) пра­ви­тель­ствам стран тре­тье­го мира, тем самым, соглас­но тео­рии, спо­соб­ствуя эко­но­ми­че­ско­му росту и про­цве­та­нию. Но был ли этот кон­сен­сус пра­виль­ным? Дей­стви­тель­но ли эко­но­ми­че­ские сти­му­лы доста­точ­но силь­ны, что­бы сдер­жи­вать насилие?

Ex ante, транс­фер богатств имел боль­шой смысл в кон­це 1940‑х гг. Те, кто при­ни­ма­ли Марк­са все­рьез и чув­ство­ва­ли себя пре­сле­ду­е­мы­ми при­зра­ком ком­му­ни­сти­че­ской рево­лю­ции, наде­я­лись, что меха­низм пере­да­чи богатств помо­жет выиг­рать Холод­ную вой­ну и при­не­сти мир во всем мире. Воз­мож­но, со сто­ро­ны Рок­фел­ле­ров было бла­го­ра­зум­но отдать часть того, что у них было, обез­до­лен­ным мира сего, и сде­лать их немно­го менее обез­до­лен­ны­ми, что­бы сохра­нить свое состо­я­ние (и свои головы).

Но ex post труд­но не уди­вить­ся тому, как поли­ти­ки мог­ли быть настоль­ко наив­ны­ми. Отста­вим в сто­ро­ну даже тот неудоб­ный факт, что меха­низм пере­да­чи богатств нико­гда не рабо­тал так, как его рекла­ми­ро­ва­ли, из-за чего богат­ства Запа­да раз­ба­за­ри­ва­лись на про­ек­ты в сти­ле «чемо­да­на без руч­ки», ника­кое эко­но­ми­че­ское раз­ви­тие не про­ис­хо­ди­ло, а день­ги в луч­шем слу­чае воз­вра­ща­лись обрат­но на Запад, осе­дая на швей­цар­ских бан­ков­ских сче­тах дик­та­то­ров Тре­тье­го мира. Как ярко про­де­мон­стри­ро­ва­ли послед­ние собы­тия, насто­я­щие про­бле­мы ухо­дят намно­го глуб­же. Ибо, когда нако­нец при­шел удар, кото­ро­го дол­го жда­ли, он при­ле­тел не из фавел Рио-де-Жаней­ро или от голо­да­ю­щих кре­стьян Бур­ки­на-Фасо, или от тибет­ских пас­ту­хов яков, зара­ба­ты­ва­ю­щих мень­ше дол­ла­ра в день. Напро­тив, он при­шел из места, кото­рое не пред­ска­зы­ва­ла ни одна из совре­мен­ных тео­рий: пре­ступ­ни­ки были сау­дов­ца­ми из выс­ше­го сред­не­го клас­са, часто с выс­шим обра­зо­ва­ни­ем и боль­ши­ми пер­спек­ти­ва­ми. Уса­ма бен Ладен, чело­век, кото­рый их вдох­но­вил, уна­сле­до­вал целое состо­я­ние, в насто­я­щее вре­мя оце­ни­ва­е­мое в 250 мил­ли­о­нов дол­ла­ров, в основ­ном зара­бо­тан­ное во вре­мя сау­дов­ско­го неф­тя­но­го бума 1970‑х гг. Если бы он родил­ся в Аме­ри­ке, бен Ладен мог бы быть Рокфеллером.

Таким обра­зом, уже один при­мер бен Ладе­на и его после­до­ва­те­лей дела­ет недо­ста­точ­ной эко­но­ми­че­ски моти­ви­ро­ван­ную поли­ти­че­скую мысль, кото­рая доми­ни­ро­ва­ла на совре­мен­ном Запа­де. От «Иссле­до­ва­ния о при­ро­де и при­чи­нах богат­ства наро­дов» спра­ва, до «Капи­та­ла» сле­ва, и до Геге­ля и Кан­та, с их мно­го­чис­лен­ны­ми после­до­ва­те­ля­ми, нахо­дя­щи­ми­ся где-то в про­ме­жут­ке, гру­бый факт 11 сен­тяб­ря тре­бу­ет пере­смот­ра всех основ совре­мен­ной поли­ти­ки. Откры­тая интел­лек­ту­аль­ная повест­ка это­го эссе состо­ит в том, что­бы пока­зать, что вле­чет за собой этот пересмотр.

Вопрос о человеческой природе

Начи­ная с эпо­хи Про­све­ще­ния, для совре­мен­ной поли­ти­че­ской фило­со­фии было харак­те­рен отказ от рас­смот­ре­ния ряда вопро­сов, счи­тав­ших­ся клю­че­вы­ми в преды­ду­щую эпо­ху. Что зна­чит пра­виль­но про­жить жизнь? Что зна­чит быть чело­ве­ком? Како­ва при­ро­да горо­да и чело­ве­ка? Какую роль во всем этом игра­ют рели­гия и куль­ту­ра? За смер­тью Бога в совре­мен­ной куль­ту­ре после­до­ва­ло и исчез­но­ве­ние вопро­са о чело­ве­че­ской природе.

У это­го исчез­но­ве­ния было мно­го послед­ствий. Если чело­век может вос­при­ни­мать­ся как раци­о­наль­ный эко­но­ми­че­ский актор (в конеч­ном ито­ге, в этом вопро­се Адам Смит и Карл Маркс нахо­ди­лись в согла­сии), то все люди, стя­жа­ю­щие сла­ву во имя Бога или стра­ны, кажут­ся стран­ны­ми. Одна­ко, если такие стран­ные люди – не ред­кость, и они гото­вы отста­и­вать свои пози­ции с взрыв­чат­кой в руках, то под­ход поли­ти­ков, дела­ю­щих вид, что таких людей не суще­ству­ет, дол­жен быть пере­смот­рен. Суще­ству­ет, конеч­но, более ста­рая запад­ная тра­ди­ция, кото­рая пред­ла­га­ла менее зави­си­мый от эко­но­ми­че­ской дог­ма­ти­ки взгляд на чело­ве­че­скую при­ро­ду. Этот ста­рый под­ход учи­ты­вал, что не все люди столь скром­ны и лише­ны амби­ций, что они спо­соб­ны огра­ни­чи­вать себя, как воль­те­ров­ский Кан­дид, воз­де­лы­ва­ни­ем сво­их садов. Вме­сто это­го, он учи­ты­вал, что люди потен­ци­аль­но злы или, во вся­ком слу­чае, могут быть опас­ны­ми. Хотя есть огром­ные отли­чия меж­ду хри­сти­ан­ски­ми доб­ро­де­те­ля­ми Авгу­сти­на и язы­че­ски­ми доб­ро­де­те­ля­ми Макиа­вел­ли, ни один из этих мыс­ли­те­лей не выпу­стил бы из поля зре­ния про­бле­му при­ро­ды чело­ве­ка ¹.

Наи­бо­лее пря­мой путь к пони­ма­нию мира, в кото­ром не все люди явля­ют­ся homo economicus, неиз­беж­но дол­жен вклю­чать в себя воз­врат к неко­то­рой вер­сии более ста­рой тра­ди­ции. Одна­ко, преж­де чем мы попы­та­ем­ся при­сту­пить к воз­рож­де­нию этой тра­ди­ции, мы долж­ны разо­брать­ся с еще одной загад­кой: поче­му она вооб­ще потер­пе­ла неуда­чу? В кон­це кон­цов, кажет­ся, она про­сто зада­ва­ла оче­вид­ные и важ­ные вопро­сы. Как они мог­ли быть про­сто остав­ле­ны и забыты?

На тео­ре­ти­че­ском уровне, ста­рая тра­ди­ция состо­я­ла из двух ради­каль­но несов­ме­сти­мых направ­ле­ний, сим­во­лы кото­рых – Афи­ны и Иеру­са­лим. Нево­об­ра­зи­мая про­пасть отде­ля­ет Афи­ны от Иеру­са­ли­ма. Пьер Манан опи­сал это раз­де­ле­ние в сво­ем «Гра­де человеческом»:

«Какое зна­че­ние может иметь сми­ре­ние хри­сти­а­ни­на в гла­зах граж­да­ни­на, когда важ­но не упасть на коле­ни, а сесть на коня, а гре­хи, кото­рые сле­ду­ет иску­пать или, ско­рее, исправ­лять, не явля­ют­ся гре­ха­ми, кото­рые чело­век совер­ша­ет про­тив цело­муд­рия и прав­ды, а явля­ют­ся воен­ны­ми и поли­ти­че­ски­ми ошиб­ка­ми? Какое зна­че­ние могут иметь поли­ти­че­ские и воен­ные уси­лия граж­да­ни­на в гла­зах хри­сти­а­ни­на, когда он уве­рен, что, вне зави­си­мо­сти от побед, пора­же­ний и поли­ти­че­ско­го режи­ма, этот мир явля­ет­ся юдо­лью скор­би, опу­сто­шен­ной гре­хом, а госу­дар­ства – ничем не луч­ше боль­ших банд гра­би­те­лей? Для каж­до­го из про­та­го­ни­стов, жерт­вы, к кото­рым дру­гой при­зы­ва­ет, тщет­ны» ².

В тече­ние дол­го­го вре­ме­ни, в Сред­ние века и после них, Запад пытал­ся замал­чи­вать этот кон­фликт, осно­вы­ва­ясь на тех мно­го­чис­лен­ных вещах, кото­рые были общи­ми для этих двух тра­ди­ций. Одна­ко, в дол­го­сроч­ной пер­спек­ти­ве, слов­но два гигант­ских мель­нич­ных жер­но­ва, «Город и Цер­ковь… под­та­чи­ва­ли друг дру­га, в сво­ем кру­го­во­ро­те кон­флик­тов и при­ми­ре­ний. Попыт­ки каж­до­го из них вер­нуть­ся к сво­им изна­чаль­ным исти­нам, стран­ным обра­зом при­во­ди­ли к соб­ствен­но­му пора­же­нию». Ни одна из сто­рон не мог­ла одер­жать убе­ди­тель­ную побе­ду, но, в дол­го­сроч­ной пер­спек­ти­ве, каж­дой из сто­рон уда­лось успеш­но дис­кре­ди­ти­ро­вать оппо­нен­та, тем самым поро­див совре­мен­но­го «инди­ви­да», опре­де­ля­ю­ще­го себя через отказ от всех форм само­по­жерт­во­ва­ния. «Посколь­ку Город и Цер­ковь упре­ка­ют друг дру­га в тщет­но­сти при­но­си­мых про­ти­во­по­лож­ной сто­ро­ной жертв, инди­ви­дом ста­но­вит­ся тот чело­век, кото­рый отвер­га­ет обе фор­мы жерт­во­при­но­ше­ния и опре­де­ля­ет само­го себя через этот отказ».

На прак­ти­ке, эта диа­лек­ти­ка нико­гда не была про­сто или по пре­иму­ще­ству интел­лек­ту­аль­ной. Пото­му, что, когда эти вопро­сы ста­вят­ся все­рьез, из это­го воз­ни­ка­ют серьез­ные послед­ствия, и то же самое отно­сит­ся к модер­но­му обрат­но­му дви­же­нию, под­ра­зу­ме­ва­ю­ще­му отказ от их постановки.

Нача­ло эпо­хи Модер­на на Запа­де, при­шед­ше­е­ся на XVI и XVII вв., харак­те­ри­зо­ва­лось раз­ру­ше­ни­ем двух этих более ран­них тра­ди­ций, а так­же еще более отча­ян­ны­ми попыт­ка­ми собрать все обрат­но в неко­то­рое функ­ци­о­ни­ру­ю­щее целое. Посколь­ку кон­сен­сус по вопро­сам о доб­ро­де­те­ли, пра­виль­ной жиз­ни и истин­ной рели­гии ока­зал­ся недо­сти­жим, его попы­та­лись выко­вать с помо­щью силы. Эта сила воз­рас­та­ла в пери­о­ды Рефор­ма­ции и Контр­ре­фор­ма­ции и нашла свое завер­ше­ние в парок­сиз­ме Трид­ца­ти­лет­ней вой­ны, кото­рая, воз­мож­но, оста­ет­ся наи­бо­лее кро­ва­вым пери­о­дом в исто­рии Евро­пы. По неко­то­рым оцен­кам в Гер­ма­нии, эпи­цен­тре кон­флик­та, более чем поло­ви­на насе­ле­ния была уничтожена.

Одна­ко, резуль­та­том это­го про­цес­са ста­ло то, что пер­спек­ти­ва кон­сен­су­са ста­ла еще более усколь­за­ю­щей, а про­ти­во­ре­чия ста­ли серьез­ны­ми, как нико­гда ранее. Наси­лие не смог­ло уста­но­вить новое един­ство. Этот про­вал нашел фор­маль­ное выра­же­ние в Вест­фаль­ском мире, так что 1648 г. может счи­тать­ся годом рож­де­ния эпо­хи Модер­на.  Отныне вопро­сы доб­ро­де­те­ли и истин­ной рели­гии будут решать­ся каж­дым суве­ре­ном неза­ви­си­мо. Суве­ре­ны сми­ри­лись со сво­и­ми раз­но­гла­си­я­ми. Неиз­беж­ным резуль­та­том было пре­вра­ще­ние вопро­сов о доб­ро­де­те­ли и рели­гии в част­ные. Веж­ли­вые и респек­та­бель­ные инди­ви­ды научи­лись не гово­рить о них слиш­ком мно­го, посколь­ку это может при­ве­сти лишь к бес­плод­ным конфликтам.

В совре­мен­ном мире на вопро­сы о при­ро­де чело­ве­ка будут смот­реть при­мер­но так же, как на борь­бу сре­ди лили­пу­тов по пово­ду того, как пра­виль­но вскры­вать кури­ные яйца. Гоббс, пер­вый по-насто­я­ще­му совре­мен­ный фило­соф, хва­стал­ся тем, как он дезер­ти­ро­вал и избе­жал уча­стия в рели­ги­оз­ной войне. Трус­ли­вую жизнь ста­ли пред­по­чи­тать геро­и­че­ской, но бес­смыс­лен­ной смер­ти ³.  Лозунг dulce et decorum est pro patria mori был важ­ной частью ста­рой тра­ди­ции. С этих пор его нача­ли вос­при­ни­мать не ина­че, как ста­рую ложь.

Таким обра­зом, про­све­ще­ние пред­при­ня­ло мас­штаб­ное стра­те­ги­че­ское отступ­ле­ние. Если един­ствен­ный спо­соб оста­но­вить людей от убий­ства друг дру­га из-за вопро­са о пра­виль­ном спо­со­бе вскры­вать яйца вклю­ча­ет в себя мир, в кото­ром никто осо­бен­но не заду­мы­ва­ет­ся по это­му пово­ду, то интел­лек­ту­аль­ная цена устра­не­ния таких вопро­сов не каза­лась такой уж высо­кой. Вопрос о чело­ве­че­ской при­ро­де был забыт, посколь­ку его обсуж­де­ние нес­ло с собой слиш­ком мно­го рисков.

Джон Локк: Американский компромисс

Новая эко­но­ми­че­ская нау­ка и поли­ти­че­ская прак­ти­ка запол­ни­ли ваку­ум, воз­ник­ший после отка­за от ста­рых тра­ди­ций. Эта новая нау­ка нашла сво­е­го клю­че­во­го сто­рон­ни­ка в лице Джо­на Лок­ка, а свой вели­чай­ший прак­ти­че­ский успех — в Соеди­нен­ных Шта­тах Аме­ри­ки, госу­дар­стве, кон­цеп­ция кото­ро­го была столь мно­гим обя­за­на Лок­ку, что назвать его одним из ее клю­че­вых созда­те­лей не будет боль­шим преувеличением.

Мы долж­ны вер­нуть­ся в XVIII в. что­бы оце­нить, сколь огром­ные изме­не­ния про­из­вел Локк. Рево­лю­ци­он­ную Аме­ри­ку пре­сле­до­вал страх рели­ги­оз­ной вой­ны и навя­зы­ва­ния фана­ти­ка­ми сво­их пред­став­ле­ний о доб­ро­де­те­ли все­му госу­дар­ству. Про­воз­гла­ше­ние «пра­ва на жизнь, сво­бо­ду и стрем­ле­ние к сча­стью» в Декла­ра­ции неза­ви­си­мо­сти США нахо­дит свою про­ти­во­по­лож­ность в ста­рой тра­ди­ции, в кото­рой пер­вых двух прав не суще­ство­ва­ло, а стрем­ле­ние к сча­стью пред­став­ля­лось менее важ­ным (и намно­го более субъ­ек­тив­ным), чем доб­ро­де­тель­ная жизнь. Когда мы пере­но­сим­ся в Аме­ри­ку 1990‑х гг., широ­кий кон­текст осно­ва­ния США ока­зы­ва­ет­ся забы­тым: Аме­ри­ка ока­за­лась столь успеш­ной в фор­ми­ро­ва­нии совре­мен­но­го мира, что боль­шин­ство аме­ри­кан­цев уже не могут заме­тить ори­ги­наль­ность и необыч­ность кон­цеп­ций, на кото­рых она основана.

При­мер само­го Лок­ка хоро­шо пока­зы­ва­ет узкий путь к либе­ра­лиз­му Аме­ри­кан­ской рево­лю­ции. Аргу­мен­ты Лок­ка раз­во­ра­чи­ва­ют­ся в утон­чен­ной мане­ре. Он не хочет вос­пла­ме­нять стра­сти, зани­мая сто­ро­ну в сомни­тель­ных деба­тах XVI и XVII вв. Но, посколь­ку было бы оскор­би­тель­ным пред­по­ла­гать, что вещи, име­ю­щие такое боль­шое зна­че­ние для людей, явля­ют­ся глу­пы­ми и бес­смыс­лен­ны­ми, он так­же дол­жен избе­гать вос­пла­ме­не­ния стра­стей через откры­тое очер­не­ние тех, кто зани­ма­ет одну из сто­рон. Ни в каком вопро­се так не нуж­на чут­кость, как в вопро­се о рели­гии. Рели­ги­оз­ная страсть при­во­ди­ла к рели­ги­оз­ным вой­нам, но страст­ное отри­ца­ние рели­гии (в част­но­сти — хри­сти­ан­ства), не мог­ло при­не­сти мир. Локк не нуж­дал­ся в при­ме­рах Фран­цуз­ской и Рус­ской рево­лю­ций, что­бы осо­зна­вать это.

Таким обра­зом, фило­соф выбрал путь, кото­рый кажет­ся уме­рен­ным. В «Разум­но­сти хри­сти­ан­ства» фило­соф ста­вит сво­ей целью раз­об­ла­че­ние «спра­вед­ли­во дис­кре­ди­ти­ро­ван­ных» ате­и­стов, откры­то ста­вив­ших под сомне­ние важ­ность пра­вил, уста­нов­лен­ных боже­ством для смерт­ных ⁴. Но в про­цес­се это­го раз­об­ла­че­ния мы узна­ем мно­го ново­го об этих пра­ви­лах. Локк учит нас, что пред­пи­са­ние ува­жать сво­их роди­те­лей, дан­ное детям, непри­ме­ни­мо в тех слу­ча­ях, когда роди­те­ли про­яв­ля­ют «неесте­ствен­но мало забо­ты» ⁵. Брак оста­ет­ся важ­ным сою­зом, но «жена во мно­гих слу­ча­ях сво­бод­на разой­тись с ним [мужем]», а «самое пер­вое и самое силь­ное жела­ние, кото­рое Бог вну­шил людям» это не любовь к Богу и ближ­ним, а здо­ро­вая забо­та о само­со­хра­не­нии. К сожа­ле­нию, при­ро­да нахо­дит­ся в «болез­нен­ном состо­я­нии», так что те, кто живут в ней, «обез­до­ле­ны и несчаст­ны». Бег­ство от при­ро­ды, одна­ко, дает воз­мож­ность най­ти путь к без­опас­но­сти и сча­стью. Из это­го сле­ду­ет, что люди не явля­ют­ся намест­ни­ка­ми, управ­ля­ю­щи­ми при­ро­дой (ибо Бог мало что для это­го дал), но сами явля­ют­ся твор­ца­ми богат­ства и соб­ствен­но­сти: «Труд состав­ля­ет гораз­до боль­шую часть сто­и­мо­сти вещей, кото­ры­ми мы насла­жда­ем­ся в этом мире». Отсю­да рукой подать до осно­ва­ний капи­та­лиз­ма. Ску­пость боль­ше не явля­ет­ся гре­хом про­тив мора­ли и нет ниче­го пло­хо­го в бес­ко­неч­ном стя­жа­нии богатств; из это­го выте­ка­ет вполне есте­ствен­ным обра­зом, что по «зако­ну Бога и при­ро­ды» зако­но­да­те­ли «не долж­ны повы­шать нало­ги на соб­ствен­ность наро­да без согла­сия наро­да, дан­но­го им самим или через его представителей».

Что каса­ет­ся лич­но­сти Хри­ста, то Локк сооб­ща­ет нам, что сло­ва Иису­са не нуж­но пони­мать бук­валь­но. Если бы Иисус рас­ска­зы­вал людям в точ­но­сти имен­но то, что он заду­мал, иудей­ские и рим­ские вла­сти «каз­ни­ли бы его; во вся­ком слу­чае… они поме­ша­ли бы тому, что он соби­рал­ся сде­лать», посколь­ку его уче­ние угро­жа­ло граж­дан­ско­му поряд­ку и функ­ци­о­ни­ро­ва­нию пра­ви­тель­ства. Так что Хри­стос скры­вал смысл сво­е­го появ­ле­ния, что­бы он мог жить и поучать⁶. Лок­ков­ская кон­цеп­ция Хри­ста бес­ко­неч­но дале­ка как от сред­не­ве­ко­вых поста­но­вок Стра­стей, так и от филь­ма «Стра­сти Хри­сто­вы» Мэла Гиб­со­на; в то же вре­мя, харак­тер, кото­рый Локк при­пи­сы­ва­ет Хри­сту, непло­хо соот­вет­ству­ет харак­те­ру, кото­рый разум­ным было бы при­пи­сать само­му Лок­ку и тому бес­страст­но­му миру, созда­нию кото­ро­го он поло­жил начало.

Со вре­ме­нем стра­на, осно­ван­ная Лок­ком, покон­чит с хри­сти­ан­ской рели­ги­оз­но­стью, пус­кай она и сохра­нит мно­гие ее внеш­ние при­зна­ки. Соеди­нен­ные Шта­ты в конеч­ном ито­ге ста­нут более секу­ляр­ной и мате­ри­а­ли­сти­че­ской стра­ной, хотя боль­шин­ство ее граж­дан про­дол­жат назы­вать себя «хри­сти­а­на­ми». Не про­изой­дет ника­кой ката­стро­фи­че­ской вой­ны про­тив рели­гии, как это про­изо­шло во Фран­ции или Рос­сии, но и контр­ре­во­лю­ции тоже не слу­чит­ся. Толь­ко изред­ка кон­сер­ва­тив­ные мора­ли­сты будут выра­жать свое недо­уме­ние по пово­ду того, что нация, яко­бы осно­ван­ная на хри­сти­ан­ских прин­ци­пах, мог­ла уйти так дале­ко от сво­их исто­ков; им и в голо­ву не при­дет, что этот про­цесс посте­пен­но­го ухо­да был частью этих истоков.

***

В капи­та­ли­сти­че­ском мире жесто­кие деба­ты по пово­ду исти­ны меша­ют про­дук­тив­но­му веде­нию тор­гов­ли, и не важ­но, свя­за­ны ли они с вопро­са­ми о рели­гии, доб­ро­де­те­ли или при­ро­де чело­ве­ка. Поэто­му будет луч­ше, если эти вопро­сы исчез­нут или уйдут в тень. Таким обра­зом, у Гобб­са вся слож­ность чело­ве­ка све­де­на к стрем­ле­нию к власти:

«Стра­сти, кото­рые боль­ше все­го вли­я­ют на раз­ни­цу в ост­ро­умии, в осно­ве сво­ей име­ют, в боль­шей или мень­шей сте­пе­ни, стрем­ле­ние к вла­сти, богат­ству, зна­ни­ям и чести. Все после­ду­ю­щее мож­но све­сти к пер­во­му — стрем­ле­нию к вла­сти, посколь­ку богат­ства, зна­ния и честь — все­го лишь несколь­ко типов власти».

В лок­ков­ском «Опы­те о чело­ве­че­ском разу­ме­нии» автор уточ­ня­ет кон­цеп­цию вла­сти, еще силь­нее уда­лив ее от все­го спе­ци­фи­че­ски чело­ве­че­ско­го: воля — это власть пред­по­честь одно дей­ствие дру­го­му; сво­бо­да — это власть дей­ство­вать исхо­дя из это­го выбо­ра; разу­ме­ние – это власть; веще­ствен­ность — это про­сто власть про­из­во­дить эмпи­ри­че­ский эффект, но этот эффект ниче­го нам не гово­рит о при­ро­де само­го веще­ства ⁷.

Вновь, мысль Лок­ка дви­жет­ся осто­рож­но. Он не гово­рит нам пря­мо, что чело­ве­че­ской при­ро­ды не суще­ству­ет или что ста­рая тра­ди­ция Ари­сто­те­ля и Фомы Аквин­ско­го по опре­де­ле­нию не вер­на, он не стре­мит­ся к тако­му откры­то­му раз­ры­ву с про­шлым, но он бес­по­щад­но под­ры­ва­ет ста­рую тра­ди­цию, когда ока­зы­ва­ет­ся, что, наблю­дая за веща­ми (в том чис­ле и за людь­ми), мы видим толь­ко вто­рич­ные эффек­ты, как про­яв­ле­ния раз­лич­ных типов вла­сти. Мы ниче­го не можем знать об их истин­ной при­ро­де и суб­стан­ции; это неустра­ни­мая чер­та чело­ве­че­ско­го поло­же­ния — быть огра­ни­чен­ным, так что чело­ве­ку не дано знать ниче­го о сво­ей при­ро­де. Вопро­сы о чело­ве­че­ской сущ­но­сти или о теле­о­ло­гии чело­ве­че­ской вла­сти ведут к столь же бес­смыс­лен­ным обсуж­де­ни­ям, как «в чем истин­ное Сча­стье – в ябло­ках, сли­вах или орехах».

На месте чело­ве­че­ской при­ро­ды Локк остав­ля­ет нам неиз­вест­ное «Х». Это осо­зна­ние сво­е­го неве­же­ства обес­пе­чи­ва­ет низ­кий, но проч­ный фун­да­мент, на кото­ром и про­изо­шло осно­ва­ние Аме­ри­ки. Чело­век «Х» может иметь опре­де­лен­ные жела­ния и пред­по­чте­ния, но никто не нахо­дит­ся в столь авто­ри­тет­ной пози­ции, что­бы поста­вить под сомне­ние эти жела­ния. Вот так, доволь­но пара­док­саль­ным обра­зом неиз­вест­ность «Х» ведет к клас­си­че­ско­му либе­ра­лиз­му и к очень жест­ко­му утвер­жде­нию раз­лич­ных прав, кото­рые при­над­ле­жат это­му неиз­вест­но­му «Х»: сво­бо­да веро­ис­по­ве­да­ния, ведь мы нико­гда не узна­ем, о чем люди дума­ют в хра­ме сво­е­го разу­ма; сво­бо­да сло­ва, ведь мы не можем дать неопро­вер­жи­мую кри­ти­ку того, каким обра­зом люди выра­жа­ют себя; пра­во на соб­ствен­ность и тор­гов­лю, ведь мы не можем пред­ска­зать, что люди будут делать с веща­ми, кото­ры­ми вла­де­ют. «Капи­та­лизм», как заклю­ча­ет нобе­лев­ский лау­ре­ат Мил­тон Фрид­ман, «это про­сто то, чем люди зани­ма­ют­ся, когда их оста­вят в покое».

Конеч­но, суще­ству­ет мно­же­ство слож­ных погра­нич­ных слу­ча­ев. Кто-то может поин­те­ре­со­вать­ся тем, как в рам­ках либер­та­ри­ан­ства реша­ет­ся вопрос о пра­вах детей, заклю­чен­ных или сума­сшед­ших, или о гра­ни­цах ком­мо­ди­фи­ка­ции (гра­би­тель­ские про­цент­ные став­ки, дол­го­вое раб­ство, про­сти­ту­ция, тор­гов­ля орга­на­ми и т. д.). Но для Лок­ка, как и для дру­гих осно­ва­те­лей Аме­ри­ки, эти исклю­чи­тель­ные слу­чаи мож­но отло­жить на потом; в любом слу­чае, общий прин­цип непо­зна­ва­е­мо­сти чело­ве­че­ско­го «Х» будет, со вре­ме­нем, побуж­дать к посте­пен­но­му рас­ши­ре­нию поля чело­ве­че­ских свобод.

Суще­ству­ет одна осо­бен­но важ­ная кате­го­рия погра­нич­ных слу­ча­ев, и каса­ет­ся она вопро­са о про­ис­хож­де­нии. Мы вер­нем­ся к этой кате­го­рии поз­же, одна­ко сей­час заслу­жи­ва­ет вни­ма­ния один кон­крет­ный вари­ант: хотя мы не долж­ны вме­ши­вать­ся в то, как люди рас­по­ря­жа­ют­ся соб­ствен­но­стью по сво­е­му усмот­ре­нию, как мы вооб­ще можем быть уве­ре­ны, что соб­ствен­ность была полу­че­на чест­ным путем? Огром­ная важ­ность незыб­ле­мо­сти прав соб­ствен­но­сти застав­ля­ет нас зада­вать непри­ят­ные вопро­сы о про­ис­хож­де­нии соб­ствен­но­сти как таковой.

Вновь, одна­ко, Локк убеж­да­ет нас не бес­по­ко­ить­ся слиш­ком силь­но: в есте­ствен­ном состо­я­нии при­ро­ды слиш­ком мало цен­но­сти, боль­шая часть цен­но­сти при­бав­ля­ет­ся чело­ве­че­ским тру­дом или интел­лек­том. В резуль­та­те, нам не нуж­но пере­осмыс­ле­ние про­шло­го, мы можем сосре­до­то­чить­ся на буду­щем: боль­шая часть новых богатств будет про­из­ве­де­на через мощ­ное про­дол­жа­ю­ще­е­ся уси­ле­ние прав соб­ствен­но­сти и при­не­сет радость всем, кто игра­ет по капи­та­ли­сти­че­ским пра­ви­лам. Те, кто при­об­рел свою соб­ствен­ность через наси­лие, ока­жут­ся неспо­соб­ны­ми к при­умно­же­нию сво­е­го состо­я­ния и, со вре­ме­нем, они оста­нут­ся вла­дель­ца­ми очень малень­кой и незна­чи­тель­ной долей миро­во­го богат­ства. От вни­ма­ния Лок­ка ускольз­ну­ла фун­да­мен­таль­ная и под­рыв­ная идея Баль­за­ка, что «в осно­ве любо­го богат­ства лежит пре­ступ­ле­ние». Нам не нуж­но при­слу­ши­вать­ся к Брех­ту, при­зы­ва­ю­ще­му еще боль­ше инспек­то­ров и инкви­зи­то­ров. Ничто не долж­но отвле­кать нас от полу­че­ния удо­воль­ствия в про­цве­та­ю­щей тиши капи­та­ли­сти­че­ско­го рая, кото­рый мы постро­и­ли для себя.

***

С 11 сен­тяб­ря наш мир был нару­шен. Это про­изо­шло пото­му, что есть еще одна важ­ная гра­ни­ца, о суще­ство­ва­нии кото­рой забы­ли аме­ри­кан­цы. Они поза­бы­ли о всем осталь­ном мире и его глу­бо­кой отде­лен­но­сти от Запа­да. Неза­пад­ный мир еще не видел сво­е­го Вест­фаль­ско­го дого­во­ра. Про­гресс Про­све­ще­ния про­изо­шел в раз­ной сте­пе­ни в раз­ных частях мира. И в этом мире, за пре­де­ла­ми Запа­да, вопро­сы о рели­гии и о назна­че­нии чело­ве­ка оста­ют­ся цен­траль­ны­ми; даже в 2001 г. с вели­чай­шим стра­хом там отно­си­лись не к пер­спек­ти­ве мучи­тель­ной смер­ти, а к тому, что про­изой­дет в жиз­ни по ту сто­ро­ну смерти.

Итак, рели­ги­оз­ная вой­на при­шла в мир, кото­рый боль­ше не вол­ну­ют рели­ги­оз­ные вой­ны. Даже пре­зи­дент Буш, кото­рый пози­ци­о­ни­ру­ет себя рели­ги­оз­ным кон­сер­ва­то­ром, не может убе­дить себя, что дело имен­но в рели­гии: «Эта вели­кая нация, объ­еди­ня­ю­щая мно­же­ство рели­гий, пони­ма­ет, что наша вой­на идет не про­тив исла­ма или про­тив веры, прак­ти­ку­е­мой мусуль­ма­на­ми» ⁸.

Где Буш пре­умень­ша­ет раз­ли­чия, бен Ладен их под­чер­ки­ва­ет, про­ти­во­по­став­ляя мир чисто­го исла­ма миру дека­дент­ско­го Запа­да в наи­бо­лее ради­каль­ной мане­ре из воз­мож­ных: «Непра­виль­но любить этот мир. Вы долж­ны любить иной мир… погиб­нуть во имя пра­во­го дела и отпра­вить­ся в иной мир» ⁹.

К сожа­ле­нию, бен Ладен это не про­сто ниче­го не зна­ча­щий сума­сшед­ший из тех, кого мож­но най­ти ору­щим на сму­щен­ных наблю­да­те­лей в Гайд Пар­ке. Для бен Ладе­на, в отли­чие от Лок­ка, слож­ные вопро­сы о мора­ли и пове­де­нии тре­бу­ют без­от­ла­га­тель­но­го реше­ния, отве­ты на них ясны, а решать их нуж­но сроч­но. Бен Ладен – это страст­ный чело­век, име­ю­щий богат­ство и власть, так что его лич­ный при­мер напо­ми­на­ет нам о погра­нич­ных слу­ча­ях, кото­рые Локк так лег­ко отло­жил в сторону.

Дей­стви­тель­но, неф­тя­ная инду­стрия, источ­ник богат­ства бен Ладе­на, пред­став­ля­ет собой один из вопи­ю­щих при­ме­ров, про­ти­во­сто­я­щих лок­ков­ско­му удач­но­му обоб­ще­нию, посколь­ку боль­шая часть цен­но­сти неф­ти про­ис­хо­дит напря­мую из при­ро­ды, так что «труд», кото­рый при­бав­ля­ют люди через очист­ку и пере­ра­бот­ку этой неф­ти, про­пор­ци­о­наль­но совсем не велик. В то же вре­мя, одна­ко, рост и кру­ше­ние эко­но­мик про­ис­хо­дит из-за цены на сырую нефть, так что она пред­став­ля­ет зна­чи­тель­ную часть миро­во­го богат­ства. Дей­стви­тель­но, пер­во­на­чаль­ная добы­ча этой неф­ти лег­ла в осно­ву более чем поло­ви­ны самых боль­ших состо­я­ний в XX в. Таким обра­зом, раз­ви­тие неф­тя­ной инду­стрии, во гла­ве кото­ро­го сто­я­ли авто­кра­ты и дес­по­ты из Азии, Ближ­не­го Восто­ка и Афри­ки — это не-такая-уж-скры­тая исто­рия пре­ступ­ле­ния тако­го гран­ди­оз­но­го мас­шта­ба, что выруч­ка от него была доста­точ­ной для покуп­ки ува­же­ния и чего угод­но еще. Участ­вуя в созда­нии цен­трист­ско­го поли­ти­че­ско­го кон­сен­су­са после Вто­рой Миро­вой вой­ны, Рок­фел­ле­ры забы­ли свою соб­ствен­ную фамиль­ную историю.

Разу­ме­ет­ся, вполне воз­мож­но, что в дол­го­сроч­ной пер­спек­ти­ве власть и богат­ства отой­дут тем, кто сле­ду­ет капи­та­ли­сти­че­ским пра­ви­лам Лок­ка, так что рели­ги­оз­ным фана­ти­кам, кото­рые так жесто­ко и неожи­дан­но реши­ли пока­зать себя, в конеч­ном ито­ге не хва­тит богатств и тех­но­ло­гий, необ­хо­ди­мых для того, что­бы угро­жать без­ре­ли­ги­оз­но­му миру, постро­ен­но­му Про­све­ще­ни­ем на Запа­де.  Но это не будет иметь ника­ко­го зна­че­ния, если в крат­ко­сроч­ной пер­спек­ти­ве мы все погибнем.

Сего­дня, хотя бы из чув­ства само­со­хра­не­ния, мы долж­ны посмот­реть на мир зано­во, что­бы помыс­лить стран­ные новые вещи, тем самым очнув­шись от это­го дол­го­го и при­быль­но­го пери­о­да интел­лек­ту­аль­ной дре­мы и амне­зии, кото­рый так неудач­но назва­ли «Про­све­ще­ни­ем».

Карл Шмитт: неизбежность политического

Но поче­му кто-то дол­жен воз­вра­щать­ся к ста­рой тра­ди­ции, когда новый мир ком­мер­ции и капи­та­лиз­ма во всех вопро­сах кажет­ся намно­го более про­стым и счаст­ли­вым, более праг­ма­тич­ным? Немец­кий пра­во­вед Карл Шмитт пред­став­ля­ет ради­каль­ную аль­тер­на­ти­ву Лок­ку и всем мыс­ли­те­лям Про­све­ще­ния. Он при­зна­ет, вслед за под­пи­сан­та­ми Вест­фаль­ско­го дого­во­ра, что нико­гда не будет ника­ко­го согла­сия о наи­бо­лее важ­ных вещах, по вопро­сам о рели­гии, доб­ро­де­те­ли и при­ро­де чело­ве­ка. Но где Локк гово­рит, что это в при­ро­де чело­ве­че­ства — не знать ниче­го о сво­ей при­ро­де, Шмитт отве­ча­ет, что быть раз­де­лен­ны­ми из-за этих вопро­сов и вынуж­ден­ны­ми зани­мать одну из сто­рон — это тоже часть чело­ве­че­ско­го состояния.

Поли­ти­ка — это поле боя, на кото­ром и про­ис­хо­дит это раз­де­ле­ние, в кото­ром люди вынуж­де­ны выби­рать дру­зей и вра­гов. «Выс­шие точ­ки боль­шой поли­ти­ки», как утвер­жда­ет Шмитт, «суть имен­но те мгно­ве­ния, когда враг быва­ет кон­крет­но и ясно уви­ден как враг» ¹⁰. Враг — это тот, чье при­сут­ствие застав­ля­ет нас зано­во ста­вить перед собой фун­да­мен­таль­ные вопро­сы о при­ро­де чело­ве­ка; «враг, как фигу­ра, это наш соб­ствен­ный вопрос». Из-за посто­ян­но­го при­сут­ствия этих спор­ных вопро­сов, невоз­мож­но в одно­сто­рон­нем поряд­ке сбе­жать от все­го поли­ти­че­ско­го; те, кто пыта­ют­ся это сде­лать, стра­да­ют от момен­тов абсо­лют­но­го само­об­ма­на, вклю­чая под­пи­сан­тов Пак­та Кел­ло­га (1928), поста­вив­ше­го все вой­ны вне закона.

На деле все еще хуже: «Если часть наро­да объ­яв­ля­ет, что у нее вра­гов боль­ше нет, то тем самым, в силу поло­же­ния дел, она ста­вит себя на сто­ро­ну вра­гов и помо­га­ет им». Одно­сто­рон­нее разору­же­ние не при­но­сит без­опас­но­сти. Когда кто-то реша­ет не при­ни­мать реше­ния, он все рав­но при­ни­ма­ет его — неиз­мен­но оши­боч­ное реше­ние, кото­рое импли­цит­но под­ра­зу­ме­ва­ет, что чело­ве­че­ство в сво­ей осно­ве явля­ет­ся доб­рым и мир­ным. Для Шмит­та это «явля­ет­ся симп­то­мом поли­ти­че­ско­го конца»:

«В Рос­сии перед рево­лю­ци­ей пере­жи­ва­ю­щие свой закат клас­сы роман­ти­зи­ро­ва­ли рус­ско­го кре­стья­ни­на, сде­лав из него доб­ро­го, поря­доч­но­го и хри­сти­ан­ско­го мужи­ка…  ари­сто­кра­ти­че­ское обще­ство во Фран­ции гре­зи­ло о «по при­ро­де доб­ром чело­ве­ке» и тро­га­тель­но доб­ро­де­тель­ном Наро­де… рево­лю­ции совер­шен­но не чув­ство­ва­ли; при­ме­ча­тель­ны та уве­рен­ность и без­за­бот­ность, с какой эти при­ви­ле­ги­ро­ван­ные гово­ри­ли о доб­ро­те, кро­то­сти и невин­но­сти наро­да, когда на дво­ре был уже 1793‑й — «spectacle ridicule et terrible».

В отсут­ствие втор­же­ния при­шель­цев из кос­мо­са, не может насту­пить такое состо­я­ние мира, кото­рое поли­ти­че­ски объ­еди­ня­ло бы все чело­ве­че­ство. Это логи­че­ски невозможно:

«Поли­ти­че­ское един­ство по сво­е­му суще­ству не может быть уни­вер­саль­ным, охва­ты­ва­ю­щим все чело­ве­че­ство и весь мир. Если раз­лич­ные наро­ды, рели­гии, клас­сы и дру­гие груп­пы оби­та­ю­щих на Зем­ле людей ока­жут­ся в целом объ­еди­не­ны таким обра­зом, что борь­ба меж­ду ними будет немыс­ли­ма и невоз­мож­на, то и граж­дан­ская вой­на внут­ри охва­ты­ва­ю­щей всю Зем­лю импе­рии даже как нечто воз­мож­ное нико­гда уже не будет фак­ти­че­ски при­ни­мать­ся в рас­чет, то есть раз­ли­че­ние дру­га и вра­га прекратится».

В сред­не­ве­ко­вой като­ли­че­ской тра­ди­ции Шмитт видит посто­ян­ное поли­ти­че­ское раз­де­ле­ние чело­ве­че­ства как блед­ное отра­же­ние «эсха­то­ло­ги­че­ски мыс­ли­мо­го состо­я­ния исто­рии», посто­ян­но тре­бу­ю­ще­го от людей при­ни­мать или отвер­гать Хри­ста. Он соеди­ня­ет поли­ти­че­ское и рели­ги­оз­ное декла­ри­руя свое про­ти­во­сто­я­ние «ней­тра­ли­за­то­рам, эстет­ству­ю­щим люби­те­лям кок­са, аборт­ма­хе­рам, кре­ма­то­рам и паци­фи­стам» ¹¹. Так же как паци­фи­сты верят, что мож­но избе­гать поли­ти­че­ских реше­ний в этом мире, так же кре­ма­то­ры отвер­га­ют телес­ное вос­кре­се­ние и рели­ги­оз­ный выбор, кото­рый нуж­но при­нять перед попа­да­ни­ем в мир иной.

Таким обра­зом, поли­ти­ка слу­жит посто­ян­ным напо­ми­на­ни­ем для пад­ше­го чело­ве­че­ства, что к жиз­ни нуж­но отно­сить­ся серьез­но, и суще­ству­ют вещи, име­ю­щие реаль­ное зна­че­ние, поэто­му Шмитт с боль­шим одоб­ре­ни­ем цити­ру­ет речь пури­та­ни­на Оли­ве­ра Кром­ве­ля, обли­ча­ю­щую Испанию:

«Дей­стви­тель­но, поче­му ваш вели­кий Враг — это Испа­нец? Он враг от при­ро­ды. Он от при­ро­ды таков. Он от при­ро­ды таков во всем, по при­чине той враж­деб­но­сти, кото­рая есть в нем, ко все­му, что от Бога. “Ко все­му что от Бога” при­сут­ству­ет в вас или может быть в вас».

Уви­дев бен Ладе­на, объ­яв­ля­ю­ще­го вой­ну про­тив «невер­ных, сио­ни­стов и кре­сто­нос­цев», Шмитт не стал бы пред­ла­гать обой­тись разум­ны­ми полу­ме­ра­ми. Он бы при­звал к ново­му кре­сто­во­му похо­ду, что­бы зано­во открыть для себя смысл и цель наших жиз­ней, воз­мож­но, поза­им­ство­вав настав­ле­ния у Папы Урба­на II на Клер­мон­ском собо­ре, при­звав­ше­го сво­их пре­дан­ных слу­ша­те­лей к Пер­во­му Кре­сто­во­му похо­ду в 1096 г.: «Пус­кай армия Гос­по­да, когда она обру­шит­ся на его вра­гов, изда­ет лишь один бое­вой клич: “Dieu le Veult! Dieu le Veult!”».

***

При всех воз­мож­ных недо­стат­ках, под­ход Шмит­та к поли­ти­ке поз­во­ля­ет ухва­тить ту суще­ствен­ную стран­ность, кото­рая при­сут­ству­ет в раз­во­ра­чи­ва­ю­щем­ся кон­флик­те меж­ду Запа­дом и исла­мом. Эта стран­ность заклю­ча­ет­ся в том, как ради­каль­но отли­ча­ет­ся виде­ние кон­флик­та у обе­их сто­рон. Воз­мож­но, исто­рия еще не виде­ла столь ради­каль­но­го отли­чия. С ислам­ской сто­ро­ны оста­ют­ся силь­ны­ми рели­ги­оз­ное и поли­ти­че­ское виде­ние реаль­но­сти, в кото­ром про­ти­во­сто­я­ние Запа­ду име­ет боль­шее зна­че­ние чем жизнь или смерть, посколь­ку Аллах будет судить сво­их после­до­ва­те­лей после смер­ти исхо­дя из того, как они про­явят себя в этой борь­бе. Бен Ладен с одоб­ре­ни­ем и почти без изме­не­ний мог бы повто­рить бы сло­ва Кром­ве­ля и Урба­на II. Такой язык еще нахо­дит отклик и побуж­да­ет к самопожертвованию.

Напро­тив, со сто­ро­ны Запа­да (если его вооб­ще мож­но назвать сто­ро­ной) суще­ству­ет зна­чи­тель­ное заме­ша­тель­ство по пово­ду того, за что идет сра­же­ние, и поче­му вооб­ще долж­на про­ис­хо­дить вой­на меж­ду циви­ли­за­ци­я­ми. Пря­мое объ­яв­ле­ние вой­ны исла­му про­сто невоз­мож­но пред­ста­вить; мы пред­по­чи­та­ем думать об этом как о поли­цей­ских мерах про­тив необыч­ных немно­го­чис­лен­ных кри­ми­наль­ных соци­о­па­тов, ино­гда взры­ва­ю­щих зда­ния. Мы боим­ся при­дать боль­шее зна­че­ние этой борь­бе, и даже пре­дан­ные запад­ные сто­рон­ни­ки вой­ны зна­ют — мы боль­ше не верим, что на небе­сах Gott mit uns.

И здесь мы встре­ча­ем­ся с тре­вож­ным вызо­вом Шмит­та. Сто­ро­на, на кото­рой все, как Гоббс, ценят зем­ную жизнь боль­ше, чем смерть, это сто­ро­на, где все убе­гут от кон­фрон­та­ции с поля боя; но, когда одна сто­ро­на убе­га­ет, а вто­рая про­дол­жа­ет сра­жать­ся, пер­вая обре­че­на на пора­же­ние, вне зави­си­мо­сти от того, как вели­ко было ее чис­лен­ное и тех­но­ло­ги­че­ское пре­вос­ход­ство на момент нача­ла. Пред­ла­га­е­мое Шмит­том спа­се­ние от надви­га­ю­ще­го­ся пора­же­ния тре­бу­ет утвер­жде­ния поли­ти­че­ско­го на Запа­де. Здесь, одна­ко, перед нами вста­ет аль­тер­на­тив­ный и, воз­мож­но, еще более тре­вож­ный вывод. Пус­кай мы пред­по­ло­жим, что спо­соб­ны повер­нуть вспять стрел­ки часов и отло­жить в сто­ро­ну нашу неуве­рен­ность; что мы смо­жем вер­нуть­ся к вере Кром­ве­ля и Урба­на II; что мы пой­мем, что враж­да меж­ду Запа­дом и исла­мом пред­опре­де­ле­на; и что тогда мы смо­жем отве­тить исла­му с той же сви­ре­по­стью, с какой он сей­час ата­ку­ет Запад. Это будет пир­ро­ва побе­да, ведь достиг­ну­та она будет ценой все­го того, что на фун­да­мен­таль­ном уровне отли­ча­ет совре­мен­ный Запад от ислам­ско­го мира.

В пред­ло­жен­ном Шмит­том деле­нии мира на дру­зей и вра­гов скры­ва­ет­ся опас­ная дина­ми­ка. Это дина­ми­ка, кото­рая уни­что­жа­ет спо­соб­ность к раз­ли­че­нию, а заод­но усколь­за­ет от заум­ных рас­сче­тов Шмит­та: нуж­но вни­ма­тель­но под­хо­дить к выбо­ру вра­гов, ведь мы рис­ку­ем вско­ре стать таки­ми же, как они.

***

Если мы согла­сим­ся с основ­ны­ми поло­же­ни­я­ми Шмит­та, то при­дем к выво­ду, что Запад дол­жен или про­иг­рать, или утра­тить свою иден­тич­ность. Тем или иным путем, неиз­беж­ность поли­ти­че­ско­го накла­ды­ва­ет печать рока на совре­мен­ный Запад; но наши рас­суж­де­ния ока­жут­ся непол­ны­ми, если мы не пред­по­ло­жим воз­мож­ность обрат­но­го, на кото­рую Шмитт кос­вен­но наме­ка­ет в при­ме­ча­ни­ях к сво­им рабо­там. Пус­кай поли­ти­ка и прав­да гаран­ти­ру­ет серьез­ное отно­ше­ние к жиз­ни и, поэто­му, пока суще­ству­ет поли­ти­че­ское, мир оста­ет­ся раз­де­лен­ным, нет ника­ких гаран­тий, что поли­ти­че­ское, как тако­вое, смо­жет сохраниться.

При­мем как дан­ность, что одно­сто­рон­нее разору­же­ние невоз­мож­но, по край­ней мере для тех, кому доро­го соб­ствен­ное выжи­ва­ние, но что если воз­мож­но одно­мо­мент­ное все­об­щее разору­же­ние и, в то же вре­мя, одно­вре­мен­ный отказ от поли­ти­ки? Поли­ти­че­ское един­ство во все­мир­ном мас­шта­бе может быть и невоз­мож­но, но суще­ству­ет воз­мож­ность все­мир­но­го отка­за от политики.

Геге­лья­нец Алек­санд Кожев верил, что конец исто­рии будет отме­чен окон­ча­тель­ным отка­зом от всех слож­ных вопро­сов. Чело­ве­че­ство, как тако­вое, исчез­нет, но и кон­флик­тов боль­ше не будет:

«Если Чело­век сно­ва ста­но­вит­ся живот­ным, его искус­ства, любо­ви, игры и про­чее так­же долж­ны сно­ва стать чисто “есте­ствен­ны­ми”. В таком слу­чае при­шлось бы допу­стить, что после кон­ца Исто­рии люди стро­и­ли бы зда­ния и созда­ва­ли про­из­ве­де­ния искус­ства точ­но так же, как пти­цы вьют гнез­да, а пау­ки ткут пау­ти­ну… “Окон­ча­тель­ное уни­что­же­ние соб­ствен­но Чело­ве­ка” озна­ча­ет так­же окон­ча­тель­ное исчез­но­ве­ние чело­ве­че­ской Речи (Логоса) в соб­ствен­ном смыс­ле. Живот­ные вида Homo sapiens реа­ги­ро­ва­ли бы посред­ством услов­ных рефлек­сов на зву­ко­вые или зри­тель­ные сиг­на­лы, и их, так ска­зать, “речь” ничем бы не отли­ча­лась от “язы­ка” пчел. Тогда исчез­ли бы не толь­ко Фило­со­фия или поис­ки дис­кур­сив­ной Муд­ро­сти, но и сама Муд­рость» ¹².

Шмитт раз­де­ля­ет эти чув­ства, хотя и дела­ет из них иные выво­ды. В таком объ­еди­нен­ном мире «тогда будет лишь сво­бод­ное от поли­ти­ки миро­воз­зре­ние, куль­ту­ра, циви­ли­за­ция, хозяй­ство, мораль, пра­во, искус­ство, раз­вле­че­ния и т. д., но не будет ни поли­ти­ки, ни госу­дар­ства». Мир «раз­вле­че­ний» пред­став­ля­ет собой куль­ми­на­цию ухо­да от поли­ти­че­ско­го. Репре­зен­та­ция реаль­но­сти может стать заме­ной самой реаль­но­сти: на место жесто­ких войн могут прий­ти жесто­кие видео­иг­ры; на место геро­и­че­ских подви­гов при­дут захва­ты­ва­ю­щие поезд­ки в пар­ках раз­вле­че­ний; на место серьез­ной рабо­ты мыс­ли при­дут «раз­но­го рода интри­ги», как в мыль­ных опе­рах. Это мир, в кото­ром люди про­во­дят жизнь, до смер­ти себя развлекая.

Воз­мож­ность тако­го мира не усколь­за­ет от вни­ма­ния Шмит­та, но он не верит, что это может слу­чить­ся в пол­но­стью автох­тон­ной манере:

«Напра­ши­ва­ет­ся, одна­ко, вопрос, каким людям доста­нет­ся та чудо­вищ­ная власть, кото­рая сопря­же­на со все­мир­ной хозяй­ствен­ной и тех­ни­че­ской цен­тра­ли­за­ци­ей? Этот вопрос невоз­мож­но откло­нить, наде­ясь на то, что затем все “пой­дет само собой”, вещи ста­нут “управ­лять сами собой”, а прав­ле­ние людей над людь­ми будет излиш­ним, посколь­ку люди тогда ста­нут совер­шен­но “сво­бод­ны­ми”, ведь вопрос-то как раз и состо­ит в том, сво­бод­ны­ми для чего они ста­нут. Отве­тить на это мож­но опти­ми­сти­че­ски­ми или пес­си­ми­сти­че­ски­ми пред­по­ло­же­ни­я­ми, кото­рые, в конеч­ном сче­те, сво­дят­ся к неко­то­ро­му антро­по­ло­ги­че­ско­му испо­ве­да­нию веры».

Такой искус­ствен­ный мир потре­бу­ет «тех­но­ло­ги­че­ской рели­гии», кото­рая будет иметь веру в «абсо­лют­ную власть и гос­под­ство над при­ро­дой… в бес­ко­неч­ную спо­соб­ность к изме­не­ни­ям и счаст­ли­вое и есте­ствен­ное посю­сто­рон­нее суще­ство­ва­ние чело­ве­ка» ¹³. Для Шмит­та, как поли­ти­че­ско­го тео­ло­га, такое «Вави­лон­ское сме­ше­ние» пред­став­ля­ет крат­кий пери­од гар­мо­нии, кото­рый слу­жит про­об­ра­зом финаль­ной ката­стро­фы Апо­ка­лип­си­са. Вслед за сред­не­ве­ко­вой тра­ди­ци­ей, Шмитт зна­ет и стра­шит­ся того, что это искус­ствен­ное един­ство может быть осу­ществ­ле­но толь­ко мрач­ной фигу­рой Анти­хри­ста. Он поти­хонь­ку завла­де­ет всем миром в кон­це чело­ве­че­ской исто­рии, соблаз­нив людей обе­ща­ни­я­ми «мира и безопасности»:

«Бог создал мир, Анти­христ созда­ет под­дел­ку… Зло­ве­щий маг вос­со­зда­ет мир, меня­ет лицо зем­ли и под­чи­ня­ет себе при­ро­ду. При­ро­да слу­жит ему; для чего, не име­ет зна­че­ния — для удо­вле­тво­ре­ния любых искус­ствен­ных потреб­но­стей, для про­сто­ты и ком­фор­та. Люди, кото­рые поз­во­лят себе быть обма­ну­ты­ми, будут пора­же­ны эффек­том; при­ро­да пока­жет­ся пре­взой­ден­ной, при­хо­дит рас­свет эпо­хи без­опас­но­сти; всем про­бле­мам будет уде­ле­но вни­ма­ние, муд­рое пред­ви­де­ние и пла­ни­ро­ва­ние при­дет на место Провидения».

Мир, в кото­ром кажет­ся, что все управ­ля­ет­ся само собой, это мир науч­ной фан­та­сти­ки, от «Снеж­ной ката­стро­фы» Сти­вен­со­на, до «Мат­ри­цы», для людей, решив­ших не при­ни­мать свою крас­ную таб­лет­ку. Но ника­кая репре­зен­та­ция реаль­но­сти не соот­вет­ству­ет ей в точ­но­сти, так что нико­гда нель­зя терять из виду более широ­кую рам­ку, внут­ри кото­рой репре­зен­та­ция суще­ству­ет. Цена отда­чи себя в руки подоб­ной искус­ствен­ной репре­зен­та­ции все­гда слиш­ком вели­ка, пото­му, что реше­ния, кото­рых мы избе­га­ем, все­гда име­ют слиш­ком боль­шое зна­че­ние. Заста­вив людей забыть, что у них есть души, Анти­христ успеш­но ими завладеет.

Лео Штраус: действовать с осторожностью

Мы нахо­дим­ся в тупике.

С одной сто­ро­ны, у нас есть более новый про­ект Про­све­ще­ния, кото­рый так и не был вос­при­нят на гло­баль­ном уровне и, воз­мож­но, все­гда про­дви­гал­ся слиш­ком высо­кой ценой само­отуп­ле­ния. С дру­гой сто­ро­ны, мы име­ем воз­врат к более ста­рой тра­ди­ции, но этот воз­врат чре­ват мощ­ным всплес­ком наси­лия. Неве­ро­ят­но кар­ди­наль­ное реше­ние, избран­ное Шмит­том в его мрач­ных раз­мыш­ле­ни­ях, ста­ло невоз­мож­ным после 1945 г., в мире атом­но­го ору­жия и бес­ко­неч­но­го раз­ру­ши­тель­но­го тех­но­ло­ги­че­ско­го потенциала.

Како­го рода непро­ти­во­ре­чи­вый интел­лек­ту­аль­ный или прак­ти­че­ский син­тез остал­ся воз­мо­жен для нас? Поли­ти­че­ский фило­соф Лео Штра­ус попы­тал­ся раз­ре­шить этот цен­траль­ный пара­докс пост­мо­дер­нист­ско­го мира. Слож­ность этой зада­чи нашла свое выра­же­ние в слож­но­сти тек­стов само­го Штра­у­са, запре­дель­но непо­нят­ных для непо­свя­щен­но­го. Пока­за­тель­ный и вовсе не слу­чай­ный отры­вок может послу­жить иллю­стра­ци­ей: «Един­ство зна­ния и пере­да­чи зна­ния мож­но срав­нить с един­ством чело­ве­ка и лоша­ди, но не с кентавром».

Дей­стви­тель­но, необ­хо­ди­мость в боль­шей ясно­сти изло­же­ния, это то, что у Штра­у­са бро­са­ет­ся в гла­за в первую оче­редь. Несдер­жан­ность фило­соф­ство­ва­ния несет боль­шой риск для фило­со­фов (как и для горо­дов, где они оби­та­ют), посколь­ку даже в наи­бо­лее либе­раль­ных и сво­бо­до­мыс­ля­щих режи­мах, суще­ству­ют опре­де­лен­ные глу­бо­ко непри­ят­ные исти­ны. Штра­ус был убеж­ден, что не он пер­вый открыл или обна­ру­жил эти исти­ны. Вели­кие писа­те­ли и фило­со­фы про­шло­го так­же зна­ли о них, но для того, что­бы защи­тить себя от пре­сле­до­ва­ния, эти фило­со­фы исполь­зо­ва­ли «эзо­те­ри­че­ский» стиль пись­ма, бла­го­да­ря кото­ро­му «подоб­ные тек­сты адре­со­ва­ны не ко всем чита­те­лям — лишь к достой­ным дове­рия и обра­зо­ван­ным» ¹⁴.

В каче­стве мыс­лен­но­го экс­пе­ри­мен­та, Штра­ус пред­ла­га­ет нам встать на пози­цию «исто­ри­ка, живу­ще­го в тота­ли­тар­ной стране, в целом ува­жа­е­мо­го чле­на един­ствен­ной суще­ству­ю­щей пар­тии, кото­рый нахо­дит­ся вне вся­ких подо­зре­ний». В резуль­та­те сво­их иссле­до­ва­ний, этот исто­рик при­шел «к сомне­ни­ям в пра­виль­но­сти одоб­ря­е­мых госу­дар­ством взгля­дов». На экзо­те­ри­че­ском уровне этот исто­рик будет страст­но защи­щать одоб­ря­е­мые пра­ви­тель­ством взгля­ды, но эзо­те­ри­че­ски, меж­ду строк, «автор сфор­му­ли­ру­ет три-четы­ре пред­ло­же­ния в том лако­нич­ном и живом сти­ле, кото­рый толь­ко и спо­со­бен при­влечь вни­ма­ние юно­ши, при­вык­ше­го мыс­лить». Это­го будет доста­точ­но для вни­ма­тель­но­го чита­те­ля, но недо­ста­точ­но для неиз­мен­но намно­го менее про­све­щен­ных пра­ви­тель­ствен­ных цен­зо­ров. Про­ис­хо­ди­ло и такое, что «неко­то­рые вели­кие авто­ры выска­за­ли ряд важ­ных истин, вло­жив их в уста какой-либо недо­стой­ной ува­же­ния лич­но­сти… В свя­зи с этим вполне понят­но, поче­му в вели­кой лите­ра­ту­ре про­шло­го мы нахо­дим так мно­го бесов, сума­сшед­ших, нищих, софи­стов, пья­ниц, эпи­ку­рей­цев и шутов».

Штра­ус сум­ми­ру­ет пре­иму­ще­ства столь стран­но­го дискурса:

«Такая лите­ра­ту­ра име­ет все пре­иму­ще­ства лич­но­го обще­ния, но не име­ет его основ­но­го недо­стат­ка — ведь лич­ное обще­ние было бы огра­ни­че­но толь­ко кру­гом зна­ко­мых авто­ра. В то же вре­мя она обла­да­ет все­ми пре­иму­ще­ства­ми пуб­лич­ной ком­му­ни­ка­ции, избе­гая глав­но­го мину­са — смерт­ной каз­ни для ее выразителя».

Посколь­ку суще­ству­ют кни­ги (а так­же, воз­мож­но, и дру­гие тек­сты), кото­рые «не откры­ва­ют свое под­лин­ное зна­че­ние, как и заду­ма­но авто­ром, пока чита­тель не пораз­мыш­ля­ет над ними день и ночь в тече­ние дол­го­го вре­ме­ни», куль­тур­ный реля­ти­визм и интел­лек­ту­аль­ный ниги­лизм не могут оста­вать­ся послед­ним сло­вом в чело­ве­че­ской мыс­ли. Штра­ус верил, что исти­на о чело­ве­че­ской при­ро­де суще­ству­ет, и что эта исти­на может быть прин­ци­пи­аль­но позна­ва­е­мой для чело­ве­че­ства. В самом деле, вели­кие писа­те­ли про­шло­го нахо­дят­ся в гораз­до боль­шем согла­сии по пово­ду этой исти­ны, чем может пока­зать­ся поверх­ност­но­му чита­те­лю из-за их экзо­те­ри­че­ских про­ти­во­ре­чий, «ибо было боль­ше вели­ких людей, кото­рые были пасын­ка­ми сво­е­го вре­ме­ни или не шли в ногу с буду­щим, чем мож­но было бы с лег­ко­стью пред­ста­вить». Эти писа­те­ли толь­ко по види­мо­сти при­спо­саб­ли­ва­лись к раз­но­об­раз­ным горо­дам, в кото­рых они жили. Штра­ус наме­ка­ет нам на опас­но­сти, кото­рые им угро­жа­ли, напо­ми­ная нам о пре­ду­пре­жде­нии, кото­рое Гете вло­жил в уста Фау­ста, поучав­ше­го сво­е­го ученика:

«Где те немно­гие, кто век свой позна­ва­ли
Ни чувств сво­их, ни мыс­лей не скры­ва­ли,
С безум­ной сме­ло­стью к тол­пе навстре­чу шли?
Их рас­пи­на­ли, били, жгли…» [Пер. Н.А. Холодковского].

***

В изу­че­нии Штра­у­са нет корот­кой доро­ги. Фило­соф живет так, как учит, так что мож­но без­успеш­но искать в писа­ни­ях Штра­у­са систе­ма­ти­че­ское изло­же­ние скры­тых истин. Воз­мож­но, един­ствен­ная неболь­шая уступ­ка Штра­у­са чита­те­лю, жела­ю­ще­му стать фило­со­фом, заклю­ча­ет­ся в том, что его писа­ния носят откры­то-эзо­те­ри­че­ский харак­тер и труд­ны для пони­ма­ния, в про­ти­во­по­лож­ность писа­те­лям про­шло­го, кото­рые писа­ли тек­сты, кажу­щи­е­ся пря­мо­ли­ней­ны­ми, чья истин­ная эзо­те­ри­че­ская при­ро­да из-за это­го была еще луч­ше спря­та­на. «Откры­тая повест­ка штра­ус­си­ан­цев», как это декла­ри­ру­ет гар­вард­ский про­фес­сор Хар­ви Мэнс­филд (сам явля­ю­щий­ся штра­ус­си­ан­цем), сво­дит­ся к «чте­нию вели­ких книг ради них самих» и исклю­ча­ет попыт­ки пред­ло­жить их тупой сокра­щен­ный пересказ.

Тем не менее, неко­то­рые темы воз­ни­ка­ют и повто­ря­ют­ся — вопрос о горо­де и чело­ве­ке, про­бле­мы осно­ва­ния и воз­ник­но­ве­ния и вза­и­мо­связь меж­ду рели­ги­ей и луч­шим поли­ти­че­ским режи­мом. Что­бы еще силь­нее обоб­щить, даже если не исхо­дить цели­ком из исклю­чи­тель­ных слу­ча­ев (как это дела­ли Макиа­вел­ли и Шмитт), это слу­чай, о кото­ром не сто­ит забы­вать. Под­ход к поли­ти­ке, кото­рый гово­рит толь­ко о глад­ком функ­ци­о­ни­ро­ва­нии пра­ви­тель­ствен­ной маши­ны, явля­ет­ся непол­ным, и нуж­но в первую оче­редь учи­ты­вать обсто­я­тель­ства, в кото­рых эта маши­на была постро­е­на или созда­на так­же, шире, с какой сто­ро­ны она может быть под­вер­же­на угро­зам, моди­фи­ка­ци­ям или реконструкции.

Когда мы рас­ши­ря­ем поле наших иссле­до­ва­ний, мы обна­ру­жи­ва­ем, что на Зем­ле и на небе­сах суще­ству­ет боль­ше вещей, чем мож­но было помыс­лить в модер­ных мир­ках Лок­ка и Мон­те­ня. То, что эти вещи скры­ты, не озна­ча­ет, что они не суще­ству­ют или что они не доступ­ны позна­нию. Напри­мер, что каса­ет­ся слож­но­го вопро­са о про­ис­хож­де­нии, Штра­ус заме­ча­ет неожи­дан­ное сход­ство, по край­ней мере на уровне кон­крет­ных дета­лей, меж­ду рим­ским мифом об осно­ва­нии вели­чай­ше­го горо­да древ­не­го мира и биб­лей­ским сюже­том из кни­ги Бытия об осно­ва­нии пер­во­го горо­да в миро­вой истории.

Дей­стви­тель­но ли Штра­ус верит, что «не может быть вели­ко­го и слав­но­го обще­ства без экви­ва­лен­та убий­ства Рема его бра­том Рому­лом»? По нача­лу кажет­ся, что он счи­та­ет Аме­ри­ку един­ствен­ным в исто­рии исклю­че­ни­ем из это­го пра­ви­ла, цити­руя с одоб­ре­ни­ем пат­ри­о­тич­но­го Тома­са Пей­на: «Дости­же­ние неза­ви­си­мо­сти Аме­ри­кой сопро­вож­да­лось Рево­лю­ци­ей в прин­ци­пах и прак­ти­ке Пра­ви­тельств… Пра­ви­тель­ство, осно­ван­ное на мораль­ной тео­рии, на систе­ме все­об­ще­го мира, на неотъ­ем­ле­мых наслед­ствен­ных Пра­вах Чело­ве­ка сей­час катит­ся с запа­да на восток с намно­го боль­шей силой, чем Госу­дар­ство меча — с восто­ка на запад». Но уже через несколь­ко стра­ниц мы обна­ру­жи­ва­ем, что даже в слу­чае осно­ва­ния Аме­ри­ки этот пат­ри­о­ти­че­ский под­ход не гово­рит нам всей прав­ды, и чита­те­лю сооб­ща­ет­ся, что, воз­мож­но, «Аме­ри­ка обя­за­на сво­им вели­чи­ем не толь­ко сво­ей обыч­ной при­вер­жен­но­сти прин­ци­пам сво­бо­ды и спра­вед­ли­во­сти, но так­же и сво­им пери­о­ди­че­ским отступ­ле­ни­ем от них». Более того, до наше­го све­де­ния дово­дят, что суще­ству­ет «забав­ная интер­пре­та­ция Луи­зи­ан­ской покуп­ки в свя­зи с судь­бой крас­но­ко­жих индей­цев». В самом деле, реше­ние фило­со­фа писать эзо­те­ри­че­ски напо­ми­на­ет нам, что даже в Аме­ри­ке, при самом либе­раль­ном режи­ме в исто­рии, суще­ству­ют табу на неполиткорректность.

Напо­ми­ная нам о веч­ных про­бле­мах, поли­ти­че­ский фило­соф согла­ша­ет­ся с при­зы­вом поли­ти­че­ско­го тео­ло­га к серьез­но­сти и так­же при­со­еди­ня­ет­ся к послед­не­му в отри­ца­нии иллю­зор­ной идеи, что «всем про­бле­мам будет уде­ле­но вни­ма­ние». Но, посколь­ку фило­соф не раз­де­ля­ет всех надежд и стра­хов тео­ло­га, он более сво­бо­ден в дви­же­нии по сре­дин­но­му пути меж­ду «Сцил­лой “абсо­лю­тиз­ма” и Харибдой “реля­ти­виз­ма”» ¹⁵. Как утвер­жда­ет Штра­усс, «суще­ству­ет уни­вер­саль­но дей­ствен­ная иерар­хия целей, но не суще­ству­ет уни­вер­саль­но дей­ствен­ных пра­вил поведения».

Штра­ус иллю­стри­ру­ет это утвер­жде­ние напо­ми­ная нам о том, что назы­ва­ет «экс­тре­маль­ной ситу­а­ци­ей, в кото­рой само суще­ство­ва­ние обще­ства постав­ле­но на кар­ту». При­мер подоб­ной экс­тре­маль­ной ситу­а­ции пред­став­ля­ет собой вой­на. То, что достой­ное обще­ство будет делать во вре­мя вой­ны, «до опре­де­лен­ной сте­пе­ни зави­сит от того, что враг – воз­мож­но, абсо­лют­но нераз­бор­чи­вый в сред­ствах и сви­ре­пый враг – вынуж­да­ет его делать». В резуль­та­те, «не суще­ству­ет гра­ниц, кото­рые мож­но было бы опре­де­лить зара­нее, нет назна­ча­е­мых гра­ниц для того, что может стать спра­вед­ли­вы­ми репрес­са­ли­я­ми». Более того, «сооб­ра­же­ния, при­ме­ня­е­мые к ино­стран­ным вра­гам, могут так­же при­ме­нять­ся к под­рыв­ным эле­мен­там внут­ри обще­ства». Фило­соф закан­чи­ва­ет при­зы­вом: «Оста­вим эти печаль­ные край­но­сти покры­ты­ми вуа­лью, кото­рая на них спра­вед­ли­во наброшена».

***

Давай­те резю­ми­ру­ем. Совре­мен­ный Запад поте­рял веру в себя. В пери­о­ды Про­све­ще­ния и пост-Про­све­ще­ния эта поте­ря веры высво­бо­ди­ла огром­ные ком­мер­че­ские и твор­че­ские силы. В то же самое вре­мя, эта поте­ря сде­ла­ла Запад уяз­ви­мым. Есть ли спо­соб укре­пить совре­мен­ный Запад, не уни­что­жив его при этом заод­но, то есть спо­соб не выплес­нуть мла­ден­ца вме­сте с водой?

На пер­вый взгляд, Штра­ус пред­ла­га­ет имен­но такой уме­рен­ный сре­дин­ный курс, но его путь тоже чре­ват боль­ши­ми опас­но­стя­ми, посколь­ку, когда тео­ре­ти­че­ский эзо­те­ризм фило­со­фа соче­та­ет­ся с неко­то­ро­го рода прак­ти­че­ским при­ме­не­ни­ем, воз­ни­ка­ет целый кру­го­во­рот про­блем: дер­жа во вни­ма­нии про­блем­ную при­ро­ду горо­да, невоз­мож­но без­дум­но его защи­щать. В этом смыс­ле то, что Штра­ус зано­во открыл эти веч­ные вопро­сы, пара­док­саль­ным обра­зом может сде­лать еще более слож­ным их реше­ние. Или, если сфор­му­ли­ро­вать про­бле­му в тер­ми­нах эсха­то­ло­гии Шмит­та, штра­ус­си­ан­ский про­ект пыта­ет­ся защи­тить katechon, но «лишь уско­ря­ет про­цесс про­тив сво­ей воли». На гори­зон­те не вид­но ново­го Алек­сандра Маке­дон­ско­го, что­бы раз­ру­бить гор­ди­ев узел наше­го века.

Более того, пря­мое дви­же­ние впе­ред огра­ни­чи­ва­ет­ся аме­ри­кан­ской кон­сти­ту­ци­он­ной маши­ной. «Стал­ки­вая амби­ции друг с дру­гом», выра­ба­ты­вая систе­му сдер­жек и про­ти­во­ве­сов, она предот­вра­ща­ет воз­мож­ность для любой оди­но­кой амби­ци­оз­ной лич­но­сти воз­ро­дить ста­рую Рес­пуб­ли­ку. Отцы-осно­ва­те­ли Аме­ри­ки цени­ли сво­бо­ду дей­ствия намно­го боль­ше, чем после­ду­ю­щие аме­ри­кан­ские поли­ти­ки. В кон­це кон­цов, амби­ци­оз­ные люди пой­мут, что оди­ноч­ка мало что может сде­лать в поли­ти­ке, и что все чисто поли­ти­че­ские карье­ры закан­чи­ва­ют­ся кра­хом. Интел­лек­ту­аль­ный пара­лич само­по­зна­ния име­ет свой ана­лог в пара­ли­че поли­ти­че­ской систе­мы уко­ре­нен­ном в нашей откры­той систе­ме управления.

Тем не менее, суще­ству­ет боль­ше воз­мож­но­стей для дей­ствия, чем кажет­ся на пер­вый взгляд, при­чем имен­но пото­му, что суще­ству­ет боль­ше обла­стей, чем могут отсле­жи­вать кон­вен­ци­о­наль­ные пра­во­вые и юри­ди­че­ские систе­мы. Робер­то Калас­со напо­ми­на­ет нам об аль­тер­на­тив­ном пути в «Руи­нах Каша»:

«Пери­од меж­ду 1945 г. и сего­дняш­ним днем мож­но мыс­лен­но раз­де­лить на две парал­лель­ные исто­рии: ту, кото­рую пишут исто­ри­ки, с раз­ра­бо­тан­ной систе­мой пара­мет­ров, обсуж­да­е­мы­ми фигу­ра­ми, мас­са­ми, пар­ти­я­ми, дви­же­ни­я­ми, пере­го­во­ра­ми, про­из­вод­ством; и ту, кото­рую пишут спец­служ­бы, рас­ска­зы­ва­ю­щая об убий­ствах, ловуш­ках, пре­да­тель­ствах, кил­ле­рах, под­ло­гах и тор­гов­ле ору­жи­ем. Мы зна­ем, что оба под­хо­да недо­ста­точ­ны, что оба пре­тен­ду­ют на то, что они исчер­пы­ва­ю­щие, что один труд­но пере­ве­сти на язык дру­го­го, и что они про­дол­жат свое парал­лель­ное суще­ство­ва­ние. Но, может быть так было вооб­ще все­гда?» ¹⁶

Штра­ус так­же напо­ми­на­ет нам об исклю­чи­тель­ных струк­ту­рах, необ­хо­ди­мых для под­дер­жа­ния аме­ри­кан­ско­го режи­ма: «самое спра­вед­ли­вое обще­ство не может выжить без “раз­вед­ки”, т. е. шпи­о­на­жа» даже несмот­ря на то, что «шпи­о­наж невоз­мо­жен без при­оста­нов­ки опре­де­лен­ных пра­вил есте­ствен­но­го пра­ва». Опять же, здесь нет ника­ко­го несо­гла­сия с Тен­ни­со­ном по пово­ду целей, толь­ко по пово­ду средств. Вме­сто Соеди­нен­ных Шта­тов, кото­рые пол­нят­ся бес­ко­неч­ны­ми и бес­смыс­лен­ны­ми пар­ла­мент­ски­ми деба­та­ми, напо­ми­на­ю­щи­ми про­из­ве­де­ния Шекс­пи­ра в пере­ска­зе иди­о­тов, мы долж­ны поду­мать о созда­нии Эше­ло­на, сек­рет­ной коор­ди­на­ции миро­вых раз­ве­ды­ва­тель­ных служб, как пути к окон­ча­тель­но­му ста­нов­ле­нию гло­баль­ной pax Americana.

Либе­раль­ные кри­ти­ки, кото­рые не соглас­ны с фило­со­фом, так­же склон­ны не при­ни­мать и его поли­ти­че­ские взгля­ды. Раз в тео­ре­ти­че­ской рам­ке ока­зы­ва­ет­ся что-то сомни­тель­ное и про­блем­ное, раз она не под­ле­жит откры­то­му обсуж­де­нию, то и в  поли­ти­че­ской рам­ке долж­но быть что-то губи­тель­ное и амо­раль­ное, что дей­ству­ет за пре­де­ла­ми сдер­жек и про­ти­во­ве­сов пред­ста­ви­тель­ной демо­кра­тии, опи­сан­ных в учеб­ни­ках стар­шей шко­лы; но если аме­ри­кан­ский либе­ра­лизм дей­стви­тель­но непо­лон, то его кри­ти­ка уже не кажет­ся чрез­мер­но рез­кой. Штра­ус­си­а­нец не может не согла­сить­ся с при­зы­вом к дей­ствию, выска­зан­ном Осваль­дом Шпен­гле­ром в дра­ма­тич­ном фина­ле «Зака­та Евро­пы»:

«Одна­ко тем самым для нас, кого судь­ба поме­сти­ла в эту куль­ту­ру в тот миг ее ста­нов­ле­ния, когда день­ги празд­ну­ют свою послед­нюю побе­ду, а цеза­ризм, их наслед­ник, при­бли­жа­ет­ся без­оста­но­воч­но и неспеш­но, ока­зы­ва­ет­ся — посред­ством узко очер­чен­но­го кру­га — задан­ным направ­ле­ние и нашей воли, и наше­го дол­га, без кото­рых и жить-то не име­ет смыс­ла. У нас нет сво­бо­ды достичь того, дру­го­го, тре­тье­го, есть лишь сво­бо­да свер­шить необ­хо­ди­мое или же нет. А та зада­ча, что постав­ле­на исто­ри­че­ской необ­хо­ди­мо­стью, раз­ре­шит­ся в любом слу­чае — будь то при уча­стии каж­до­го отдель­но взя­то­го чело­ве­ка или же ему наперекор.

Ducunt fata volentem, nolentem trahunt» ¹⁷.

Рене Жирар: конец Града человеческого

Несмот­ря на вдох­нов­ля­ю­щий раз­мах штра­ус­си­ан­ско­го про­ек­та, оста­ет­ся неот­вяз­ное подо­зре­ние, что он мог упу­стить нечто, име­ю­щее фун­да­мен­таль­ное зна­че­ние. И если фран­цуз­ский тео­ре­тик лите­ра­ту­ры Рене Жирар хотя бы отча­сти прав в сво­ем экс­тра­ор­ди­нар­ном под­хо­де к миро­вой исто­рии, то Штра­ус­си­ан­ский момент три­ум­фа на деле может ока­зать­ся доволь­но кратким.

Жирар­диан­ский ана­лиз совре­мен­но­го Запа­да важ­ным обра­зом отзы­ва­ет­ся на мно­гие темы, уже упо­мя­ну­тые нами. Что каса­ет­ся Шмит­та и Штра­у­са, Жирар так­же как и они верит, что суще­ству­ет пуга­ю­щая исти­на о горо­де и чело­ве­ке, и что вся про­бле­ма чело­ве­че­ско­го наси­лия была стер­та Про­све­ще­ни­ем из обсуж­де­ний. Более того, при­дет час, когда эта исти­на пол­но­стью откро­ет­ся нам: «ни у како­го вопро­са нет сего­дня тако­го буду­ще­го, как у вопро­са о чело­ве­ке» ¹⁸. Воз­мож­ность дви­же­ния за пре­де­лы непо­зна­ва­е­мо­го чело­ве­ка «Х» Джо­на Лок­ка и раци­о­на­ли­стов XVIII в. уже импли­цит­но при­сут­ство­ва­ла во всем про­ек­те эво­лю­ци­он­ной нау­ки в XIX в. Так же, как «Про­ис­хож­де­ние видов» Дар­ви­на транс­фор­ми­ро­ва­ло есте­ствен­ные нау­ки, какой-то автор дол­жен пред­ло­жить нам логи­че­ское и хро­но­ло­ги­че­ское про­дол­же­ние в виде «Про­ис­хож­де­ния рели­гий» и одна­жды транс­фор­ми­ро­вать нау­ки о человеке.

По мне­нию Жира­ра, этот пост-дар­ви­нист­ский под­ход дол­жен каким-то обра­зом соче­тать гра­ду­аль­ность дар­ви­нист­ской эво­лю­ции с пре-дар­ви­нист­ским эссен­ци­а­лиз­мом, под­чер­ки­вая одно­вре­мен­но пре­ем­ствен­ность и отде­лен­ность чело­ве­че­ства по отно­ше­нию к осталь­но­му при­род­но­му поряд­ку. Этот более обсто­я­тель­ный под­ход будет скон­цен­три­ро­ван на наблю­де­нии, содер­жав­шем­ся уже в био­ло­гии Ари­сто­те­ля: «чело­ве­ка отли­ча­ет от про­чих живот­ных боль­шая спо­соб­ность к под­ра­жа­нию». Здесь мы нахо­дим одно­вре­мен­но и раз­ли­чие по виду, и раз­ли­че­ние по сте­пе­ни, что дает нам осно­ву для син­те­за меж­ду Ари­сто­те­лем и Дар­ви­ном. Намек на такой син­тез и отно­ше­ния при­сут­ство­вал уже во вре­ме­на Шекс­пи­ра, когда англий­ское сло­во «ape» озна­ча­ло одно­вре­мен­но «при­мат» и «под­ра­жать».

Одна­ко, новая нау­ка о чело­ве­ке долж­на про­дви­гать идею под­ра­жа­ния или миме­си­са намно­го даль­ше, чем это было в про­шлом. Если верить Жира­ру, все куль­тур­ные инсти­ту­ты, начи­ная с пере­да­чи язы­ка от роди­те­лей к детям, тре­бу­ют тако­го рода миме­ти­че­ской актив­но­сти, поэто­му не будет редук­ци­о­нист­ским пре­уве­ли­че­ни­ем счи­тать мозг гигант­ской маши­ной под­ра­жа­ния. Посколь­ку чело­ве­че­ство не может суще­ство­вать без под­ра­жа­ния, мы не можем ска­зать, что с под­ра­жа­ни­ем, как тако­вым, что-то не так, и люди, кото­рые под­ра­жа­ют дру­гим, чем-то хуже тех, кто это­го не дела­ет. Вто­рая груп­па, если верить Жира­ру, вовсе не суще­ству­ет, хотя ее суще­ство­ва­ние оста­ет­ся клю­че­вым мифом для боль­шо­го раз­но­об­ра­зия совре­мен­ных идео­ло­гий, про­слав­ля­ю­щих абсо­лют­но вымыш­лен­ное чело­ве­че­ское «я», кото­рое ни от чего не зависит.

Тем не менее, неиз­беж­ность миме­си­са не озна­ча­ет, что он не при­но­сит про­блем. Обыч­но люди склон­ны осмыс­ли­вать ими­та­цию преж­де все­го как репре­зен­та­цию, как в слу­чае изу­че­ния язы­ков или пере­да­чи из поко­ле­ния в поко­ле­ние раз­лич­ных куль­тур­ных инсти­ту­тов, но ничто не меша­ет миме­си­су рас­ши­рить­ся на сфе­ру при­сво­е­ния, как ничто не оста­нав­ли­ва­ет людей от под­ра­жа­ния чужим жела­ни­ям. В про­цес­се, миме­сис побуж­да­ет вза­им­ных «шпи­о­нов по сосед­ству» к все более остро­му сопер­ни­че­ству. Эта тре­вож­ная исти­на о миме­си­се объ­яс­ня­ет, поче­му зна­ние о нем подав­ля­ет­ся прак­ти­че­ски бес­со­зна­тель­но. Из всех гре­хов, счи­тав­ших­ся смерт­ны­ми в сред­не­ве­ко­вом като­ли­циз­ме, зависть наи­бо­лее близ­ка к миме­ти­че­ско­му сопер­ни­че­ству, и это един­ствен­ный смерт­ный грех, кото­рый все еще оста­ет­ся куль­тур­ным табу даже в самых аван­гард­ных пост­мо­дер­нист­ских кругах.

И нако­нец: посколь­ку спо­соб­ность к миме­си­су более раз­ви­та у людей, неже­ли у дру­гих живот­ных, в нас не встро­е­но ника­ких инстинк­тив­ных тор­мо­зов, кото­рые мог­ли бы огра­ни­чи­вать мас­штаб тако­го сопер­ни­че­ства. Таким обра­зом, в цен­тре миме­ти­че­ско­го под­хо­да нахо­дит­ся тай­на: что имен­но про­изо­шло в отда­лен­ном про­шлом, когда все обе­зья­ны потя­ну­лись за одним и тем же объ­ек­том, когда сопер­ни­че­ство меж­ду миме­ти­че­ски­ми двой­ни­ка­ми угро­жа­ло всплес­ком неогра­ни­чен­но­го насилия?

***

Для фило­со­фов Про­све­ще­ния вой­на всех про­тив всех закан­чи­ва­ет­ся тем, что вою­ю­щие сто­ро­ны при­зна­ют ирра­ци­о­наль­ность этой вой­ны. Посре­ди кри­зи­са сра­жа­ю­щи­е­ся сто­ро­ны садят­ся за стол пере­го­во­ров, у них про­ис­хо­дит взве­шен­ная дис­кус­сия и они созда­ют обще­ствен­ный дого­вор, кото­рый ста­нет бази­сом для мир­но­го обще­ства. Посколь­ку Жирар спра­вед­ли­во отно­сит­ся к подоб­но­му под­хо­ду как к неле­по­му, он счи­та­ет обще­ствен­ный дого­вор фун­да­мен­таль­ной ложью Про­све­ще­ния — ложью настоль­ко наг­лой, что ни один сто­рон­ник тео­рии обще­ствен­но­го дого­во­ра, начи­ная с Гобб­са и закан­чи­вая Рус­со, нико­гда не верил, что дого­вор когда-либо был под­пи­сан в реальности.

В аль­тер­на­тив­ном под­хо­де Жира­ра к это­му вопро­су, вой­на всех про­тив всех завер­ша­ет­ся не под­пи­са­ни­ем обще­ствен­но­го дого­во­ра, а вой­ной всех про­тив одно­го, когда те же миме­ти­че­ские силы посте­пен­но застав­ля­ют сра­жа­ю­щих­ся объ­еди­нить­ся про­тив одной кон­крет­ной лич­но­сти. Эска­ла­ция вой­ны про­дол­жа­ет­ся и нет ника­кой точ­ки для разум­ной оста­нов­ки, по край­ней мере до тех пор, пока эта лич­ность не ста­нет коз­лом отпу­ще­ния, чья смерть помо­жет объ­еди­нить сооб­ще­ство и при­не­сти выжив­шим вре­мен­ный мир.

Это убий­ство откры­ва­ет тай­ну про­ис­хож­де­ния всех рели­ги­оз­ных и поли­ти­че­ских инсти­ту­тов и оста­ет­ся в кол­лек­тив­ной памя­ти в пре­об­ра­жен­ной фор­ме мифа. Козел отпу­ще­ния, вос­при­ни­ма­е­мый как изна­чаль­ная при­чи­на кон­флик­тов и бес­по­ряд­ка, дол­жен уме­реть, что­бы насту­пил мир. С помо­щью наси­лия наси­лию был поло­жен конец и было рож­де­но обще­ство. Но, посколь­ку обще­ство поко­ит­ся на вере в спра­вед­ли­вость соб­ствен­но­го поряд­ка, лежа­щий в его осно­ве акт наси­лия дол­жен быть скрыт с помо­щью мифа, соглас­но кото­ро­му жерт­ва убий­ства дей­стви­тель­но была винов­на. Таким обра­зом, наси­лие живет в самом серд­це обще­ства, а миф — это про­сто дис­курс, эвфе­ми­зи­ру­ю­щий наси­лие. Миф сакра­ли­зу­ет наси­лие, осу­ществ­ля­е­мое в рам­ках учре­ди­тель­но­го убий­ства: миф рас­ска­зы­ва­ет нам, что наси­лие было оправ­дан­ным, пото­му, что жерт­ва дей­стви­тель­но была вино­ва­та и, по край­ней мере в кон­тек­сте арха­и­че­ских куль­тур, обла­да­ла осо­бы­ми сила­ми. Миф пре­вра­ща­ет уби­тых коз­лов отпу­ще­ния в богов, а рели­ги­оз­ные риту­а­лы вос­про­из­во­дят учре­ди­тель­ное убий­ство через заме­сти­тель­ное жерт­во­при­но­ше­ние людей или живот­ных, тем самым уста­нав­ли­вая свое­об­раз­ный мир, кото­рый все­гда свя­зан с опре­де­лен­ным коли­че­ством наси­лия. Жерт­во­при­но­ше­ние име­ло такое клю­че­вое зна­че­ние, что те жерт­вы, кото­рым уда­ва­лось отло­жить казнь или избе­жать ее, ста­но­ви­лись объ­ек­том почи­та­ния. Каж­дый король — это что-то вро­де живо­го бога, и здесь поко­ит­ся истин­ная при­ро­да монархии:

«Нет куль­ту­ры без над­гроб­но­го памят­ни­ка, нет над­гроб­но­го памят­ни­ка без куль­ту­ры; в край­нем слу­чае, над­гроб­ный памят­ник — это пер­вый и един­ствен­ный куль­тур­ный сим­вол. Над­зем­ное над­гро­бие не нуж­да­ет­ся в том, что­бы его изоб­ре­та­ли. Это гру­да кам­ней, под кото­рой похо­ро­не­на жерт­ва неиз­вест­но­го лин­че­ва­ния. Это пер­вая пирамида».

Вот как все рабо­та­ло рань­ше. Но теперь мы живем в мире, где шило боль­ше не ута­ить в меш­ке, в той мере, во вся­ком слу­чае, что мы не счи­та­ем коз­ла отпу­ще­ния винов­ным в той сте­пе­ни, на кото­рой наста­и­ва­ет пре­сле­ду­ю­щее его сооб­ще­ство. Посколь­ку бес­пе­ре­бой­ное функ­ци­о­ни­ро­ва­ние чело­ве­че­ской куль­ту­ры зави­се­ло от недо­стат­ка пони­ма­ния этой исти­ны о куль­ту­ре, арха­и­че­ские риту­а­лы не могут сра­бо­тать в совре­мен­ном мире.

В точ­но­сти как у Геге­ля, сова Минер­вы выле­та­ет в сумер­ках. Раз­об­ла­че­ние мифи­че­ско­го про­шло­го откры­ва­ет доро­гу в буду­щее, в кото­ром не оста­нет­ся веры ни в какие мифы; в дра­ма­ти­че­ском раз­ры­ве с про­шлым они будут декон­стру­и­ро­ва­ны и тем самым — дис­кре­ди­ти­ро­ва­ны. Одна­ко, совсем не по-геге­льян­ски, наше зна­ние скры­той исто­рии, этих «вещей, сокры­тых от созда­ния мира», не при­не­сет нам авто­ма­ти­че­ски пре­крас­но­го финаль­но­го син­те­за.  Посколь­ку мифы осно­ва­ния так­же игра­ли кри­ти­че­ски важ­ную роль в раз­ли­че­нии леги­тим­но­го и неле­ги­тим­но­го наси­лия, их раз­об­ла­че­ние может лишить чело­ве­че­ство эффек­тив­но функ­ци­о­ни­ру­ю­ще­го огра­ни­чен­но­го и сакраль­но­го наси­лия, в кото­ром оно нуж­да­ет­ся, что­бы защи­тить себя от неогра­ни­чен­но­го и деса­кра­ли­зо­ван­но­го насилия.

По мне­нию Жира­ра, это соче­та­ние миме­си­са и раз­об­ла­че­ния арха­и­че­ской куль­ту­ры под­ра­зу­ме­ва­ет, что совре­мен­ный мир вклю­ча­ет в себя мощ­ное апо­ка­лип­ти­че­ское изме­ре­ние. С жирар­диан­ской точ­ки зре­ния, совре­мен­ные поли­ти­че­ские деба­ты оста­ют­ся неадек­ват­ны совре­мен­ной миро­вой ситу­а­ции в той мере, в какой по все­му спек­тру сохра­ня­ет­ся отри­ца­ние осно­во­по­ла­га­ю­щей роли наси­лия, порож­ден­но­го миме­тиз­мом, и, сле­до­ва­тель­но, систе­ма­ти­че­ски недо­оце­ни­ва­ет­ся мас­штаб пер­спек­ти­вы апо­ка­лип­ти­че­ско­го наси­лия. Ядер­ное ору­жие ста­вит перед нами ужас­ную дилем­му, но мож­но (с тру­дом) пред­ста­вить себе ядер­ное про­ти­во­сто­я­ние, в кото­ром горст­ка госу­дарств ока­жет­ся запер­той в рам­ках холод­ной вой­ны. Но что если миме­сис будет побуж­дать дру­гие госу­дар­ства при­об­ре­тать то же самое ору­жие, из-за миме­ти­че­ско­го пре­сти­жа, кото­рый оно дает, так что тех­но­ло­ги­че­ская ситу­а­ция никак не может удер­жать­ся в рав­но­ве­сии, а на деле содер­жит дина­ми­ку эскалации?

Мы можем опре­де­лить «либе­ра­ла», как чело­ве­ка, кото­рый ниче­го не зна­ет о про­шлом и об этой исто­рии наси­лия и все еще при­дер­жи­ва­ет­ся про­све­щен­че­ско­го пред­став­ле­ния об от при­ро­ды доб­ром чело­ве­ке. Мы так­же можем опре­де­лить «кон­сер­ва­то­ра», как чело­ве­ка, кото­рый ниче­го не зна­ет о буду­щем и о гря­ду­щем гло­баль­ном мире и поэто­му все еще верит, что наци­о­наль­ное госу­дар­ство или дру­гие инсти­ту­ты, уко­ре­нен­ные в свя­щен­ном наси­лии, могут сдер­жи­вать неогра­ни­чен­ное чело­ве­че­ское наси­лие. В насто­я­щем име­ет­ся риск син­те­за сле­пых пятен в этом док­три­нер­ском мыш­ле­нии, син­те­за наси­лия и гло­ба­ли­за­ции, при кото­ром все гра­ни­цы для наси­лия упразд­ня­ют­ся, будь то гео­гра­фи­че­ские, про­фес­си­о­наль­ные (напри­мер, граж­дан­ские нон­ком­ба­тан­ты) или демо­гра­фи­че­ские (напри­мер, дети). В край­них слу­ча­ях, даже раз­ли­чие меж­ду наси­ли­ем, при­чи­нен­ным само­му себе, и наси­ли­ем, при­чи­нен­ным дру­гим людям, нахо­дит­ся в про­цес­се испа­ре­ния, что мож­но уви­деть в тре­вож­ном новом фено­мене суи­ци­даль­ных убийц. Сло­во, кото­рое луч­ше все­го опи­сы­ва­ет это без­гра­нич­ное, апо­ка­лип­ти­че­ское наси­лие — «тер­ро­ризм».

В самом деле, мож­но задать­ся вопро­сом, оста­нет­ся ли воз­мож­ной какая-либо поли­ти­ка для того исклю­чи­тель­но­го поко­ле­ния, кото­рое впер­вые узна­ло прав­ду о чело­ве­че­ской исто­рии. Имен­но в этом кон­тек­сте сле­ду­ет пом­нить, что сло­во апо­ка­лип­сис изна­чаль­но озна­ча­ло «откро­ве­ние». Для Жира­ра рас­кры­тие это­го ужас­но­го зна­ния откры­ва­ет ката­стро­фи­че­скую линию раз­ло­ма в Гра­де чело­ве­че­ском: «[Это] дей­стви­тель­но конец све­та, хри­сти­ан­ский апо­ка­лип­сис, без­дон­ная без­дна неза­бвен­ной жертвы».

История и познание

В деба­тах меж­ду Штра­у­сом и Жира­ром, воз­мож­но, клю­че­вой спор­ный вопрос мож­но све­сти к вопро­су о вре­ме­ни. Когда это весь­ма тре­во­жа­щее зна­ние ворвет­ся в обще­ствен­ное созна­ние, сде­ла­ет невоз­мож­ной всю поли­ти­ку и, нако­нец, поло­жит конец Гра­ду чело­ве­че­ско­му? Если есть что-то про­ро­че­ское в утвер­жде­нии Жира­ра об учре­ди­тель­ном убий­стве, то Штра­ус мог бы заме­тить, что его ситу­а­ция так­же напо­ми­на­ет бед­ствен­ное поло­же­ние безум­ца Ниц­ше, воз­ве­ща­ю­ще­го неве­ру­ю­ще­му миру о смер­ти Бога:

«Я при­шел слиш­ком рано… мой час еще не про­бил. Это чудо­вищ­ное собы­тие еще в пути и идет к нам — весть о нем не дошла еще до чело­ве­че­ских ушей. Мол­нии и гро­му нуж­но вре­мя, све­ту звезд нуж­но вре­мя, дея­ни­ям нуж­но вре­мя, после того как они уже совер­ше­ны, что­бы их уви­де­ли и услы­ша­ли. Это дея­ние пока еще даль­ше от вас, чем самые отда­лен­ные све­ти­ла, — и все-таки вы совер­ши­ли его!»

Для Штра­у­са, как и для Ниц­ше, исти­на миме­си­са и учре­ди­тель­но­го убий­ства настоль­ко шоки­ру­ет, что боль­шин­ство людей во все вре­ме­на и во всех стра­нах про­сто не пове­рят это­му. Мир Про­све­ще­ния мог быть осно­ван на опре­де­лен­ных заблуж­де­ни­ях о при­ро­де чело­ве­че­ства, но пол­ное зна­ние этих заблуж­де­ний может оста­вать­ся пре­ро­га­ти­вой фило­соф­ской эли­ты. Един­ствен­ное, чего сле­ду­ет опа­сать­ся, так это успеш­ной попу­ля­ри­за­ции тако­го зна­ния, и имен­но в этом кон­тек­сте штра­ус­си­а­нец Пьер Манан начал ярост­ную ата­ку на тео­рию Жира­ра: «Если чело­ве­че­ская «куль­ту­ра» по суще­ству осно­ва­на на наси­лии, то [Жирар] не может при­не­сти ниче­го, кро­ме уни­что­же­ния чело­ве­че­ства под лож­ной мас­кой нена­си­лия». Жирар, в свою оче­редь, воз­ра­зил бы, что спа­се­ние боль­ше нель­зя искать в фило­соф­ской сдер­жан­но­сти, пото­му что при­дет день, когда не будет ника­ко­го эзо­те­ри­че­ско­го знания:

«Мне кажет­ся, тот дис­курс, кото­рый мы здесь нача­ли, необ­хо­дим. Но если мы не будем его вести, дру­гие будут вести его за нас. При­дут дру­гие, кото­рые ска­жут то, что пыта­ем­ся ска­зать мы, еще луч­ше и про­дви­нут­ся еще даль­ше. Сами же кни­ги име­ют вто­ро­сте­пен­ное зна­че­ние; те обсто­я­тель­ства, кото­рые их поро­ди­ли, будут бес­ко­неч­но более крас­но­ре­чи­вы­ми, неже­ли сами писа­ния, и быст­ро пре­вра­тят в общее место те исти­ны, кото­рые мы с таким тру­дом пыта­ем­ся сфор­му­ли­ро­вать. Они уже про­яс­не­ны, даже слиш­ком, для того, что­бы под­пи­ты­вать нашу страсть к пустым сло­во­пре­ни­ям, и ста­нут еще более про­сты­ми и ясны­ми; ско­ро они будут понят­ны пер­во­му встречному».

Для Жира­ра зна­ние об осно­во­по­ла­га­ю­щем убий­стве обу­слов­ле­но исто­ри­че­ской рабо­той иудео-запад­но­го откро­ве­ния. Откро­ве­ние может про­дви­гать­ся мед­лен­но (посколь­ку оно содер­жит сооб­ще­ние, кото­рое люди не жела­ют слы­шать), но оно необ­ра­ти­мо. По этой при­чине реша­ю­щее раз­ли­чие меж­ду Жира­ром и Штра­у­сом (или Ниц­ше) сосре­до­то­че­но на вопро­се об историзме.

На инди­ви­ду­аль­ном уровне даже в кон­це оста­нет­ся опре­де­лен­ный выбор меж­ду Иеру­са­ли­мом и Афи­на­ми. Сэр Томас Мор, хри­сти­ан­ский свя­той, может помочь нам в этом выбо­ре. В сво­ем «Диа­ло­ге уте­ше­ния про­тив скор­би» Мор заявляет:

«И в дока­за­тель­ство, что эта жизнь — не вре­мя для весе­лья, а ско­рее вре­мя для пла­ча, вы видим, что сам наш спа­си­тель два­жды или три­жды пла­кал, но мы вооб­ще не видим, что­бы он хоть раз сме­ял­ся. Я не пору­чусь, что это­го не было, но, по край­ней мере, он муд­ро не подал нам тако­го при­ме­ра. С дру­гой сто­ро­ны, он подал нам при­ме­ры пла­ча» ¹⁹.

Свя­той знал, что про­ти­во­по­лож­ное было вер­но для Сокра­та, кото­рый не оста­вил нам при­ме­ра пла­ча, но оста­вил нам при­мер смеха.

***

Но конец све­та еще не насту­пил, и труд­но ска­зать, как дол­го будут длить­ся сумер­ки совре­мен­но­сти. Что же тогда дол­жен делать хри­сти­ан­ский госу­дар­ствен­ный дея­тель, стре­мя­щий­ся быть муд­рым пра­ви­те­лем наше­го времени?

Отри­ца­тель­ные отве­ты одно­знач­ны. Не может быть воз­вра­та к арха­и­че­ско­му миру или даже к устой­чи­вой кон­цеп­ции поли­ти­че­ско­го, пред­став­лен­ной Кар­лом Шмит­том. Не может быть насто­я­ще­го при­ми­ре­ния с Про­све­ще­ни­ем, так как мно­гие из его про­стых баналь­но­стей в наше вре­мя пре­вра­ти­лись в смер­тель­ную ложь. Но госу­дар­ствен­ный дея­тель не может укло­нить­ся от всех реше­ний и уйти в изу­че­ние Биб­лии в ожи­да­нии Вто­ро­го при­ше­ствия, ибо тогда он про­сто пере­ста­нет быть госу­дар­ствен­ным деятелем.

Хри­сти­ан­ский госу­дар­ствен­ный дея­тель дол­жен разой­тись с уче­ни­ем Штра­у­са в одном реша­ю­щем отно­ше­нии. В отли­чие от Штра­у­са, хри­сти­ан­ский госу­дар­ствен­ный дея­тель зна­ет, что эпо­ха модер­на не будет веч­ной и в конеч­ном ито­ге усту­пит место чему-то совер­шен­но дру­го­му. Нико­гда нель­зя забы­вать, что одна­жды все рас­кро­ет­ся, все неспра­вед­ли­во­сти будут раз­об­ла­че­ны, а те, кто их совер­шил, будут при­вле­че­ны к ответ­ствен­но­сти. Итак, опре­де­ляя пра­виль­ное соче­та­ние наси­лия и мира, госу­дар­ствен­ный дея­тель-хри­сти­а­нин посту­пил бы муд­ро, в каж­дом кон­крет­ном слу­чае вста­вая на сто­ро­ну мира. Не суще­ству­ет фор­му­лы, ответ на кри­ти­че­ский вопрос надо искать в каж­дом кон­крет­ном слу­чае. Вполне может быть, что сово­куп­ность реше­ний, при­ня­тых во всех этих слу­ча­ях, опре­де­лит судь­бу пост­мо­дер­нист­ско­го мира. Ибо этот мир может ока­зать­ся гораз­до хуже или гораз­до луч­ше совре­мен­но­го — миром без­гра­нич­но­го миме­ти­че­ско­го наси­лия или цар­ством Божиим.

Примечания

1. Leo Strauss, Thoughts on Machiavelli. Glencoe, IL: Free Press, 1958. ↵
2. Pierre Manent, The City of Man. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1998. ↵
3. Leo Strauss, Natural Right and History. Chicago: University of Chicago Press, 1953. ↵
4. John Locke, Atheism, in John Locke: Political Essays. New York: Cambridge University Press, 1999. ↵
5. John Locke, Two Treatises of Government. Cambridge: Cambridge University Press, 2003). ↵
6. John Locke, The Reasonableness of Christianity, with A Discourse of Miracles, and part of A Third Letter Concerning Toleration. Stanford, CA: Stanford University Press, 2002. ↵
7. John Locke, Essay Concerning Human Understanding. Cambridge: Cambridge University Press, 1959. ↵
8. George W. Bush, “Remarks by the President in Town Hall Meeting with Citizens of Ontario,” www.whitehouse.gov/news/release/2002/01/20020105—3.html (accessed 15 March 2007). ↵
9. Charles Krauthammer, “They Hate Civilization,” New York Post, 16 October 2001, quoting Osama bin Laden, www.mideasttruth.com/nyp1.html (accessed 15 March 2007). ↵
10. Шмитт К. Поня­тие поли­ти­че­ско­го. СПб.: Нау­ка, 2016. ↵
11. Carl Schmitt, Glossarium—Aufzeichnungen der Jahre 1947–1951. Berlin: Duncker and Humblot, 1988. ↵
12. Кожев А. Вве­де­ние в чте­ние Геге­ля. СПб: Нау­ка, 2003. ↵
13. Heinrich Meier, Carl Schmitt and Leo Strauss: The Hidden Dialogue. Chicago: University of Chicago Press, 1995. ↵
14. Штра­ус С. Пре­сле­до­ва­ние и искус­ство пись­ма // Социо­ло­ги­че­ское обо­зре­ние. 2012. Т. 11. № 3. ↵
15. Рус. пер.: Штра­ус Л. Есте­ствен­ное пра­во и исто­рия. М.: Водо­лей Publishers, 2007. ↵
16. Roberto Calasso, The Ruin of Kasch. Cambridge, MA: Belknap Press of Harvard University Press, 1994. ↵
17. Шпен­глер О. Закат Евро­пы. Очер­ки мор­фо­ло­гии миро­вой исто­рии. 2. Все­мир­но-исто­ри­че­ские пер­спек­ти­вы. М.: Мысль, 1998. ↵
18. Жирар Р. Вещи, сокры­тые от созда­ния мира. М.: Изда­тель­ство ББИ, 2016. ↵
19. Цит. по.: Штра­ус Л. Город и чело­век. СПб.: Вла­ди­мир Даль, 2021. ↵