Ранимые лузеры

В сво­ём отве­те на ана­лиз Але­на Бадью, посвя­щён­ный тер­ро­ри­сти­че­ским ата­кам в Пари­же, Ник Ланд обна­ру­жи­ва­ет в уни­вер­са­лиз­ме Бадью оса­док «фран­цузc­ко­сти», пере­опре­де­ля­ет поле бит­вы за буду­щее, и игра­ет в адво­ка­та дья­во­ла на служ­бе у гло­баль­но­го капитализма.

[Д]авайте при­зна­ем: гло­ба­ли­за­ция не несёт авто­ма­ти­че­ской выго­ды для Фран­ции. <…> Гло­ба­ли­за­ция раз­ви­ва­ет­ся в соот­вет­ствии с прин­ци­па­ми, кото­рые не отве­ча­ют ни фран­цуз­ской тра­ди­ции, ни фран­цуз­ской куль­ту­ре. В их чис­ло вхо­дит уль­тра­ли­бе­раль­ная рыноч­ная эко­но­ми­ка, недо­ве­рие к госу­дар­ству, инди­ви­ду­а­лизм, ото­рван­ный от рес­пуб­ли­кан­ской тра­ди­ции, неиз­беж­ное уси­ле­ние уни­вер­саль­ной и «неза­ме­ни­мой» роли Соеди­нён­ных Шта­тов, общее пра­во, англий­ский язык, англо­сак­сон­ские нор­мы, и в боль­шей сте­пе­ни про­те­стант­ские, неже­ли като­ли­че­ские понятия.

Юбер Вед­рин, 9 фев­ра­ля 2002

Быть фран­цу­зом зна­чит с осо­бой ясно­стью пони­мать, что зна­чит быть побеж­дён­ным совре­мен­но­стью. Пер­вая в мире нация модер­на, испы­тав­шая оча­ро­ва­ние уни­вер­саль­ным как никто дру­гой, за два про­шед­ших сто­ле­тия была отбро­ше­на назад к узлу непрой­ден­ных путей. Юбер Вед­рин гово­рит об этом более ясно, чем Ален Бадью, но тем не менее и Бадью гово­рит о том же. Наша рана не так уж све­жа. Заго­ло­вок гово­рит уже почти всё, что нуж­но. Пред­вос­хи­щая: «… наша рана про­ис­те­ка­ет из исто­ри­че­ско­го пора­же­ния коммунизма».

По срав­не­нию с этой гла­вен­ству­ю­щей, хро­ни­че­ской и теперь уже неотъ­ем­ле­мой неуда­чей, ката­стро­фы, слу­ча­ю­щи­е­ся вре­мя от вре­ме­ни, – это лишь слу­чай­но­сти. Необы­чай­но дра­ма­тич­ным (или «осо­бо зре­лищ­ным») при­ме­ром тому слу­жит недав­няя рез­ня в Пари­же, устро­ен­ная сол­да­та­ми джи­ха­да. Одна­ко, несмот­ря на свой кра­соч­ный, наро­чи­то аффек­тив­ный харак­тер, нару­ше­ние госу­дар­ствен­ной без­опас­но­сти, выра­жен­ное в убий­стве десят­ков пари­жан, явля­ет собой незна­чи­тель­ное собы­тие в срав­не­нии с заво­е­ва­ни­ем самой модер­но­сти – а зна­чит, и мира – гораз­до более зло­ве­щим непри­я­те­лем. Фило­соф­ское досто­ин­ство раз­мыш­ле­ний об инци­ден­те 13 нояб­ря заклю­ча­ет­ся в том, что­бы на когни­тив­ном уровне усво­ить его как эста­фе­ту, воз­вра­ща­ю­щу­ю­ся обрат­но к основ­но­му сюже­ту, «три­ум­фу гло­баль­но­го капитализма».

Поэто­му вполне понят­но, что изя­ще­ство выска­зы­ва­ния Бадью не может пол­но­стью скрыть его струк­тур­ную раз­дра­жи­тель­ность. «Нас» сби­ли с тол­ку, имен­но так взрос­лые пони­ма­ют «тер­рор». Бадью наста­и­ва­ет, что здесь име­ло место имен­но отвле­че­ние вни­ма­ния «мыс­ли», а ста­ло быть раз­дра­же­ние, в самых раз­ных смыс­лах это­го сло­ва, вклю­чая и про­сто снис­хо­ди­тель­ность. Как и подо­ба­ет пред­ста­ви­те­лю социо–культурной эли­ты, реак­ция Бадью при­ни­ма­ет фор­му про­ду­ман­но­го мета­раз­дра­же­ния – раз­дра­жи­тель­но­сти, направ­лен­ной на раз­дра­же­ние как тако­вое. Это анти­эм­пи­ри­че­ский рефлекс и, сле­до­ва­тель­но, в опре­де­лён­ном смыс­ле, «фран­цуз­ский», – но мы к это­му ещё вер­нём­ся. Десят­ки тел моло­дых людей, раз­бро­сан­ные по Пари­жу, тре­бу­ют аффек­тив­но­го при­зна­ния, что недо­стой­но (и раз­дра­жа­ет). Гораз­до важ­нее то, что звер­ство рас­стра­и­ва­ет людей. Оно – точ­но по замыс­лу испол­ни­те­лей, а так­же в самом ней­траль­ном смыс­ле сло­ва – захва­ты­ва­ет. Обще­ствен­ная реак­ция, кото­рую оно вызы­ва­ет, не толь­ко бес­по­лез­на в фило­соф­ском смыс­ле, но и реши­тель­но вре­до­нос­на для рабо­ты уни­вер­саль­но­го. «Поэто­му, что­бы про­ти­во­сто­ять этим рис­кам, я думаю, что мы долж­ны осмыс­лить то, что произошло».

Я тоже так счи­таю. У нас есть долг перед фило­со­фи­ей, – кото­рая, если мож­но так выра­зить­ся, явля­ет­ся нашей един­ствен­ной убе­ди­тель­ной моде­лью бла­го­род­ства – сохра­нять спо­кой­ствие. Эмо­ци­о­наль­ные спаз­мы – это непо­до­ба­ю­щий ответ на кро­во­про­ли­тие. Они так­же были бы суще­ствен­ным вкла­дом в дости­же­ние «фашист­ско­го» тер­ро­ра. Хуже все­го то, что он отвле­ка­ет. Тер­рор захва­ты­ва­ет иден­тич­ность, кон­цен­три­руя её и упа­ко­вы­вая в лож­ное упро­ще­ние. Бадью не стре­мит­ся скрыть тот факт, что, в осо­бен­но­сти для евро­пей­ских левых, «иден­тич­ность» и есть под­лин­ный террор.

Есть, впро­чем, и дру­гие отвле­ка­ю­щие фак­то­ры – для «нас». Когда Бадью заяв­ля­ет, что «Наша рана не так уж све­жа», мы обя­за­ны спро­сить: как дале­ко про­сти­ра­ет­ся это кол­лек­тив­ное место­име­ние? Ответ на этот вопрос мож­но было бы рас­тя­ги­вать до бес­ко­неч­но­сти. Всё, что мы, воз­мож­но, хоте­ли бы ска­зать, сво­дит­ся в конеч­ном счё­те к ней, само собой, к «иден­тич­но­сти». Каким бы смыс­лом ни наде­ля­лось сло­во «ком­му­низм», пока «мы» стре­мим­ся нару­жу к пери­фе­рии уни­вер­саль­но­го, и ста­ло быть (воз­мож­но) к кон­цу фило­со­фии. Слож­ным обра­зом он под­ра­зу­ме­ва­ет «фран­цуз­с­кость», наря­ду с дру­ги­ми соци­аль­ны­ми под­бор­ка­ми мень­шей и боль­шей туман­но­сти. Это «мы» – целое, даже если оно скры­то в тени. Оно так­же стра­те­ги­че­ски не под­ле­жит обсуж­де­нию. (Никто не спра­ши­ва­ет «кто?» – посколь­ку Бадью зна­ет, что никто и не спро­сит.) Тай­но про­тис­ну­тое в грам­ма­ти­ку, оно выра­жа­ет все абсо­лют­ные послед­ствия зара­нее, до любых воз­мож­ных воз­ра­же­ний, опре­де­ляя даль­ней­шую поле­ми­ку на сво­их усло­ви­ях. Таким обра­зом суве­рен­ный или транс­цен­ден­таль­ный анта­го­низм, надёж­но упря­тан­ный за пре­де­ла­ми дис­кус­сий, заяв­ля­ет о себе, – шёпотом.

Тогда нам оста­ёт­ся лишь схо­жим обра­зом пред­ло­жить дру­гое «мы», нахо­дя­ще­е­ся за его пре­де­ла­ми. Как и было обе­ща­но, подроб­но­сти, пусть и незна­чи­тель­ные, ско­ро после­ду­ют. Пока же нуж­но лишь отме­тить, что «их» иден­тич­ность нель­зя при­ни­мать за «нашу», а так­же то, что мы не раз­де­ля­ем их про­бле­мы, успе­хи или пора­же­ния. Это место­име­ние зашиф­ро­ва­но, разо­рва­но на части. Нас не «ранит» то, что нано­сит вред им, раз­ве что по слу­чай­но­сти, и мень­ше все­го – неуда­ча их кол­лек­тив­но­го про­ек­та. Какой бы злой умы­сел ни про­сту­пал в этих сло­вах, мы вос­при­ни­ма­ем их как чистое воз­мез­дие. Это зна­чит толь­ко то, что «мы» Бадью уже было про­ек­том моби­ли­за­ции и объ­яв­ле­ния вой­ны, пусть даже и в каче­стве при­по­ми­на­ния и жеста непо­ви­но­ве­ния. Дым­ка, кото­рая окру­жа­ет «нас», – это туман вой­ны. Здесь нече­му изум­лять­ся. (Мы не дети.) Наш кон­фликт не так уж свеж.

«Необ­хо­ди­мо понять, что объ­ек­тив­ная побе­да гло­баль­но­го капи­та­лиз­ма – это раз­ру­ши­тель­ная, агрес­сив­ная прак­ти­ка», утвер­жда­ет Бадью. Мы можем лишь пожать пле­ча­ми, посколь­ку, конеч­но, для вас (кол­лек­тив­но­го), это попро­сту так и есть. Его успе­хи – это ваши неуда­чи, и наобо­рот. Ничто из это­го нико­го ниче­му не учит. Не так уж дав­но мы угро­жа­ли друг дру­гу тер­мо­ядер­ны­ми бое­го­лов­ка­ми, и совсем недав­но сжи­га­ли госу­дар­ства. Став­ки, с обе­их сто­рон, абсо­лют­ны. Ско­рее все­го, нет ниче­го, на что мы не реши­лись бы пой­ти, будь это необ­хо­ди­мо, что­бы одер­жать друг над дру­гом верх. «Побе­да», «пора­же­ние» – это сло­ва Бадью, даже если изна­чаль­но «вой­ны» сре­ди них нет, без какой бы то ни было при­чи­ны, одна­ко ско­ро она будет.

Итак, давай­те про­яс­ним то, что Бадью остав­ля­ет отча­сти неяв­ным. Нам нет ника­ко­го дела до исла­ма. Нико­му нет – по край­ней мере, сре­ди тех, кто нас вол­ну­ет – толь­ко «фаши­стам». Для инду­стри­аль­но­го мира он не более чем раз­дра­же­ние, а чаще все­го – ком­плекс­ная воз­мож­ность для экс­плу­а­та­ции, ору­жие, кото­рое мож­но направ­лять на тех, чей анта­го­низм вызы­ва­ет ува­же­ние. Про­ва­лив­шись в модерне с отчёт­ли­вой одно­знач­но­стью, гра­ни­ча­щей с комиз­мом, ислам уже мно­го веков не имел каких–либо серьёз­ных пре­тен­зий на исто­рию, поэто­му неиз­беж­но, что «целый рай­он гло­баль­но­го насе­ле­ния пла­не­ты счи­та­ет­ся пустым местом». Мы можем пара­зи­ти­ро­вать на не слиш­ком глу­бо­ко упря­тан­ном пре­зре­нии в сло­вах Бадью без ого­во­рок: «дело в том, что исла­ми­зи­ру­ет фаши­за­ция, а не в том, что фаши­зи­ру­ет ислам». По ходу дела мы сами решим, как клас­си­фи­ци­ро­вать их отказ от наших клас­си­фи­ка­ций. Эта шут­ка – про­вер­ка ваше­го спокойствия.

Конеч­но, даже для Бадью со всей его фран­цуз­с­ко­стью дело не в том, что рели­гия это совсем пустое место. Во вся­ком слу­чае, не с само­го нача­ла. «Рели­гия вполне может высту­пать в каче­стве иден­ти­фи­ка­ци­он­но­го соуса для все­го это­го, имен­но пото­му, что она явля­ет­ся под­хо­дя­щим анти­за­пад­ным рефе­рен­том. Но как мы виде­ли, в конеч­ном ито­ге, про­ис­хож­де­ние этих моло­дых людей, как гово­рит­ся, их духов­ное или рели­ги­оз­ное про­ис­хож­де­ние, не име­ет боль­шо­го зна­че­ния». (Оно «счи­та­ет­ся пустым местом».) «Что важ­но – так это выбор, кото­рый они сде­ла­ли каса­тель­но сво­ей фруст­ра­ции» (мы сами решим). «А они будут при­зы­вать к сме­ше­нию кор­руп­ции и жерт­вен­но­го и кри­ми­наль­но­го геро­из­ма в силу сво­ей субъ­ек­тив­но­сти, кото­рая при­над­ле­жит им, а не в силу сво­их ислам­ских убеж­де­ний. Более того, мы смог­ли убе­дить­ся в том, что в боль­шин­стве слу­ча­ев исла­ми­за­ция носит ско­рее тер­ми­наль­ный, неже­ли учре­ди­тель­ный харак­тер». Ниги­ли­стич­ные инди­ви­ды, соблаз­нив­ши­е­ся «фашиз­мом», фор­му­ли­ру­ют свою моти­ва­цию сло­ва­ми, кото­рый счи­та­ют­ся пустым местом, жал­кие экзи­стен­ци­аль­ные ком­му­ни­сты с лож­ным созна­ни­ем, злоб­ное отре­бье… если и есть ещё какие–либо ресур­сы пре­зре­ния, кото­рые мож­но было бы доба­вить к это­му ана­ли­зу, най­ти их будет нелег­ко. Что вовсе не озна­ча­ет, что мы здесь стал­ки­ва­ем­ся с чем–то про­бле­ма­тич­ным или нуж­да­ю­щим­ся в исправлении.

Ожи­да­ет­ся, что мы при­мем, что «точ­кой отправ­ле­ния» вполне мог­ла бы быть какая–то дру­гая вера (если толь­ко уступ­ка «под­хо­дя­ще­му анти­за­пад­но­му рефе­рен­ту» не явля­ет­ся клю­чом к более убе­ди­тель­но­му и бла­го­при­стой­но невы­ска­зан­но­му утвер­жде­нию). Лад­но, мы при­ни­ма­ем. Ради того, что­бы дви­гать­ся впе­рёд, мы при­ни­ма­ем это, вопре­ки неве­ро­ят­ной дефор­ма­ции исто­ри­че­ских сви­де­тельств, кото­рая для это­го необ­хо­ди­ма. Давай­те сде­ла­ем вид, что наши джи­ха­дист­ские «фаши­сты» лишь слу­чай­ным обра­зом отли­ча­ют­ся от буд­ди­стов или кон­фу­ци­ан­цев, что­бы перей­ти к тем иден­тич­но­стям, кото­рые нас здесь более волнуют.

Тех мёрт­вых моло­дых пари­жан нель­зя «посчи­тать за пустое место» так про­сто. Нет сомне­ний в том, что они зани­ма­лись капи­та­лиз­мом, даже вопре­ки себе, а так­же – будучи моло­ды­ми и фран­цу­за­ми – вполне воз­мож­но, что вдо­ба­вок и ком­му­низ­мом, так что, по край­ней мере для «нас», они кое–что зна­чат. Моло­дые джи­ха­дист­ские «фаши­сты», кото­рые их уби­ли, – и кото­рым нече­го было делать, кро­ме как «отвле­кать» – напро­тив, вооб­ще не зна­чат ниче­го ни для кого из нас. Это огор­ча­ет Бадью, как рито­ри­че­ски, так и так­ти­че­ски. «Их соб­ствен­ные жиз­ни были не в счёт. И посколь­ку их жизнь не име­ла ника­ко­го зна­че­ния, то и жизнь дру­гих для них тоже ниче­го не зна­чи­ла». Посмот­ри­те, что сде­лал с ними гло­баль­ный капи­та­лизм. Воз­мож­но, нам сто­и­ло бы обра­тить вни­ма­ние на это гораз­до более серьёз­ное, взра­щён­ное исто­ри­ей чудо­ви­ще, преж­де, чем мы огор­чим людей – бес­при­чин­но – сво­им неиз­ме­ри­мым и совер­шен­но вза­им­ным безразличием.

Давай­те под­ве­дём ито­ги. В струк­ту­ре совре­мен­но­го мира доми­ни­ру­ет три­умф гло­баль­но­го капи­та­лиз­ма. Мы наблю­да­ем стра­те­ги­че­ское ослаб­ле­ние госу­дарств, и даже про­дол­жа­ю­щий­ся про­цесс капи­та­ли­сти­че­ско­го отми­ра­ния госу­дарств. И нако­нец, мы име­ем новые прак­ти­ки импе­ри­а­лиз­ма, кото­рые допус­ка­ют, а при опре­де­лён­ных обсто­я­тель­ствах даже поощ­ря­ют истреб­ле­ние и анни­ги­ля­цию государств.

Глав­ным сюже­том послед­не­го вре­ме­ни ста­ло «осво­бож­де­ние либе­ра­лиз­ма» – высво­бож­де­ние капи­та­лиз­ма, – наста­и­ва­ет Бадью. (Пред­по­чи­та­е­мая им иден­тич­ность заклю­ча­ет­ся в том, что­бы наста­и­вать на этом.)

Этот Объ­ект – Вели­кий Враг – не лишён иден­тич­но­сти, как бы ни было стыд­но откры­то при­зна­вать этот факт (т. е. его фак­ту­аль­ность как тако­вую). Под­да­вать­ся воз­буж­де­нию по пово­ду эмпи­рич­но­сти «капи­та­ли­сти­че­ской гло­ба­ли­за­ции» со всем её скан­даль­ным свое­об­ра­зи­ем зна­чит испы­ты­вать тре­пет перед её обшир­ной раз­дра­жи­тель­но­стью, а не перед её уни­вер­саль­ной ката­стро­фой. Тем не менее, как все отчёт­ли­во пони­ма­ют, нас бес­по­ко­ит имен­но англо­фон­ный гло­баль­ный недуг, и имен­но англо­фон­ная идео­ло­ги­че­ская небреж­ность, кото­рая «счи­та­ет пустым местом» тех, кто не игра­ет в её рас­ши­ре­нии ника­кой про­дук­тив­ной роли. Глав­ный враг – англо­фон­ный, англо­сак­сон­ский, англо–американский – «англо–еврейский», это с неиз­беж­но­стью будет ска­за­но вслух, если не Бадью, то мно­ги­ми дру­ги­ми, в осо­бен­но­сти ислам­ски­ми «фаши­ста­ми», чья чув­стви­тель­ность по это­му пово­ду отка­зы­ва­ет­ся при­туп­лять­ся. В любом слу­чае, имен­но пози­тив­ный этни­че­ский элек­то­рат отож­деств­ля­ет­ся с «осво­бож­де­ни­ем либе­ра­лиз­ма» в первую оче­редь, когда это под­твер­жда­ет­ся гру­бым реа­лиз­мом. Нико­му нет дела до того, что­бы уви­деть, како­во свое­об­ра­зие это­го объ­ек­та, появив­ше­го­ся из ниот­ку­да. Мож­но с уве­рен­но­стью – пусть и бес­такт­но – пред­по­ло­жить, что его кри­ти­ки точ­но оскор­би­лись. У них «рана» – и не толь­ко такая уж свежая.

Конеч­но, не может быть ниче­го более бес­такт­но­го, чем арти­ку­ли­ро­вать идео­ло­ги­че­скую кри­ти­ку на язы­ке наци­о­наль­ной непри­яз­ни. С точ­ки зре­ния фило­со­фии, гово­рить от име­ни любой пози­тив­ной иден­тич­но­сти – даже куда более мод­ной, чем нация со все­ми ассо­ци­и­ру­ю­щи­ми­ся с ней этни­че­ски­ми кате­го­ри­я­ми – это про­сто бес­че­стье. Избран­ные иден­тич­но­сти мог­ли бы воз­ве­ли­чить­ся на рас­сто­я­нии, при­бли­зи­тель­но про­пор­ци­о­наль­но их транс­грес­сив­но­му или вик­ти­мо­ло­ги­че­ско­му ста­ту­су, но каж­дый элит­ный интел­лек­ту­ал глу­бо­ко пони­ма­ет – пусть часто лишь импли­цит­но, – что онти­че­ское опре­де­ле­ние это грязь.

Поэто­му Бадью тща­тель­но избе­га­ет соблаз­на само­иден­ти­фи­ка­ции в менее уни­вер­саль­ных тер­ми­нах. Его «дис­кур­сив­ная пози­ция» зави­сит от его иден­тич­но­сти в каче­стве гор­до­го ком­му­ни­ста, кото­рый лишь по слу­чай­но­сти ока­зал­ся фран­цу­зом. За это при­хо­дит­ся пла­тить, преж­де все­го, чест­но­стью – или реа­лиз­мом. Некро­ти­че­ский кол­лек­ти­вист­ский уто­пизм не пред­став­ля­ет собой бла­го­вид­ной пози­ции для выска­зы­ва­ния, и в этом никто не сомне­ва­ет­ся. Воз­мож­но, имен­но поэто­му Бадью воз­дер­жи­ва­ет­ся от того, что­бы пол­но­стью закрыть дверь для опре­де­лён­но­го нюан­си­ро­ван­но­го «пат­ри­о­тиз­ма», даже если его ката­стро­фи­сти­че­ский нар­ра­тив тре­бу­ет того, что­бы она оста­ва­лась при­от­кры­той толь­ко в режи­ме носталь­гии (кото­рая не то что­бы вполне лише­на горе­чи). То, чем Фран­ция была, как рево­лю­ци­он­ная сила, до сих утвер­жда­ет­ся, тоном одно­вре­мен­но тра­ги­че­ским и фило­соф­ским, с необ­хо­ди­мой долей отре­шён­но­сти от того и другого:

Фран­ция, что осо­бен­но­го во Фран­ции, – пото­му что если суще­ству­ют фран­цуз­ские цен­но­сти, то мы долж­ны спро­сить, что в них осо­бен­но­го, – так это рево­лю­ци­он­ная тра­ди­ция. Преж­де все­го, рес­пуб­ли­кан­ская, беру­щая своё нача­ло с рево­лю­ции 89 года. Затем соци­а­ли­сти­че­ская, анархо–синдикалистская, ком­му­ни­сти­че­ская и, нако­нец, левац­кая, всё это меж­ду 1789 и, ска­жем, 1976. <…> Но всё это закон­чи­лось. Всё кон­че­но. Сего­дня Фран­ция уже не может убе­ди­тель­но пред­став­лять собой при­ви­ле­ги­ро­ван­ное про­стран­ство рево­лю­ци­он­ной тра­ди­ции. Ско­рее, её харак­те­ри­зу­ет свое­об­раз­ный набор иден­ти­та­рист­ских интеллектуалов.

Капи­ту­ля­ция Фран­ции перед поро­ком инден­ти­та­риз­ма это лишь часть более все­объ­ем­лю­ще­го пора­же­ния. Одна­ко дра­ма­ти­че­ский тон пози­ции Бадью не дол­жен на здесь осле­пить каса­тель­но того, от чего он укло­ня­ет­ся. Фран­цуз­ский акцент в том, что он име­ет ска­зать – как до, так и после дан­но­го пас­са­жа – выхо­дит дале­ко за рам­ки его сето­ва­ний по пово­ду угас­ше­го рево­лю­ци­он­но­го при­зва­ния. Этни­че­ская иден­тич­ность, кото­рая зву­чит в его сло­вах, вклю­ча­ет в себя, поми­мо все­го про­че­го, осо­бый режим уни­вер­саль­ных стрем­ле­ний, секу­ляр­ную веру, «осво­бож­дён­ную» – с пре­зре­ни­ем – от рели­ги­оз­ных атри­бу­тов, и твёр­дую уве­рен­ность в мораль­ном досто­ин­стве Госу­дар­ства. Была все­го лишь одна «рево­лю­ция» того рода, кото­рой она насле­ду­ет в каче­стве образ­ца, и это Фран­цуз­ская рево­лю­ция. Она отож­де­стви­ла разум с рево­лю­ци­он­ным нов­ше­ством – в той сте­пе­ни, кото­рая обыч­но счи­та­ет­ся забав­ной за пре­де­ла­ми галль­ской куль­тур­ной сфе­ры, несмот­ря на её угро­жа­ю­щую инкар­на­цию в воору­жён­ном пере­рож­де­нии на осно­ва­нии пер­вич­ных прин­ци­пов госу­дар­ства. Есте­ствен­но, что эти «пер­вич­ные прин­ци­пы» уже тогда было отвер­же­ни­ем ста­рой рели­гии в силу их ори­ги­наль­но­сти, а так­же воз­ве­ли­чи­ва­ни­ем фило­со­фии – как бы выплав­лен­ной в пла­ме­ни бун­та. Они были чудо­ви­ща­ми, рож­дён­ны­ми из мето­дич­но обострён­но­го, искус­ствен­но­го кош­ма­ра Декар­та, высво­бо­див­ше­го­ся про­хож­де­ни­ем через нуль (ради­каль­ное сомне­ние), в кото­ром орга­ни­че­ская тра­ди­ция была сожже­на на алта­ре уни­вер­саль­но­го. Напри­мер, они хоте­ли бы обра­тить в деся­тич­ную систе­му счис­ле­ния вре­мя и гео­мет­рию, и искренне ста­ра­лись достичь это­го, неод­но­крат­но, без еди­но­го мига бла­го­че­сти­вой ого­вор­ки или оста­точ­но­го сомне­ния… но они обла­жа­лись. Совре­мен­ная исто­рия, с осо­бой, но пока­за­тель­ной точ­ки зре­ния, и есть эта неуда­ча, это пора­же­ние. Наша рана не так уж све­жа.

Фран­цуз­ская иден­тич­ность, в её ради­каль­ном пони­ма­нии соот­вет­ству­ет про­ва­лив­ше­му­ся наци­о­наль­но­му про­ек­ту. Не явля­ет­ся ли она, по сути, глав­ным при­ме­ром кол­лек­тив­но­го пора­же­ния совре­мен­ной эпо­хи и, тем самым, в част­но­сти, при­ме­ром уни­же­ния со сто­ро­ны капи­та­ла? Имен­но так уми­ра­ет «аль­тер­на­ти­ва»: локаль­но и неубе­ди­тель­но, без диа­лек­ти­че­ской вовле­чён­но­сти, пре­не­бре­га­е­мая, нис­па­да­ю­щая в ветошь. Её мож­но было бы вве­сти в огра­ни­чен­ный, но нема­лый ряд иден­тич­но­стей, страст­но пре­тен­ду­ю­щих на уни­вер­саль­ность без предо­став­ле­ния какого–либо эффек­тив­но­го кри­те­рия для их уста­нов­ле­ния. В усло­ви­ях без­раз­ли­чия со сто­ро­ны внеш­не­го мира такие объ­ек­тив­ные при­тя­за­ния склон­ны ста­но­вить­ся «фашист­ски­ми» имен­но в том смыс­ле, кото­рый под­ра­зу­ме­ва­ет Бадью. Их при­тя­за­ния нагляд­ным обра­зом ока­зы­ва­ют­ся неопро­вер­жи­мы­ми за пре­де­ла­ми их соб­ствен­ных сжи­ма­ю­щих­ся вла­де­ний. Их игно­ри­ру­ют, поэто­му они «чудят». Лег­ко воз­ни­ка­ет то или иное буй­ное безу­мие. Но оно ред­ко явля­ет собой нечто более, чем отвле­че­ние внимания.

Мы стра­да­ем от отсут­ствия в гло­баль­ном мас­шта­бе поли­ти­ки, кото­рая была бы пол­но­стью ото­рва­на от инте­ри­ор­но­сти капи­та­лиз­ма. Имен­но отсут­ствие гло­баль­но­го мас­шта­ба такой поли­ти­ки озна­ча­ет воз­ник­но­ве­ние, созда­ние моло­до­го фаши­ста. Не моло­дой фашист, не бан­ди­тизм и не рели­гия созда­ют отсут­ствие поли­ти­ки эман­си­па­ции, спо­соб­ной выстро­ить соб­ствен­ное виде­ние о опре­де­лить соб­ствен­ные прак­ти­ки. Имен­но отсут­ствие такой поли­ти­ки созда­ёт воз­мож­ность фашиз­ма, бан­ди­тиз­ма и рели­ги­оз­ных галлюцинаций.

Таков ана­лиз Бадью. Шпиль­ки, слу­чав­ши­е­ся до сих пор – и гораз­до боль­шие стра­да­ния, кото­рые ещё впе­ре­ди – про­ис­те­ка­ют из этно–политического пора­же­ния, затяж­но­го кон­флик­та, кото­рый до сих пор вспо­ми­на­ет­ся его упря­мы­ми сви­де­те­ля­ми в каче­стве дра­мы Уни­вер­саль­но­го. Имен­но пора­же­ние, кото­рое они вооб­ра­жа­ют – или по край­ней мере всё ещё утвер­жда­ют, что вооб­ра­жа­ют – мог­ло бы одна­жды сой­ти на нет. Кто лишит их ста­рых песен, стран­ных фла­гов, ране­ных мечтаний?

Зло­ба, или три­ум­фа­тор­ство – это иден­ти­та­рист­ские недо­ра­зу­ме­ния, сума­сброд­ства, а так­же про­сто ошиб­ки, кото­рые мы не можем себе поз­во­лить. Наша вой­на выиг­ра­на в гораз­до менее убе­ди­тель­ной сте­пе­ни, чем их вой­на – про­иг­ра­на. Про­тив­ни­ки, кото­рые име­ют зна­че­ние – реаль­ные фаши­сты – кон­тро­ли­ру­ют коман­дир­ские выш­ки наших обще­ствен­ных объ­еди­не­ний со вре­мён Ново­го кур­са. Техно–экономическое рас­се­и­ва­ние вла­сти оста­ёт­ся ради­каль­но неза­вер­шён­ным. Сино–капитализму – поми­нут­но поша­ты­ва­ю­ще­му­ся – ещё пред­сто­ит пере­де­лать мир. «Осво­бож­де­ние либе­ра­лиз­ма» едва ли нача­лось. Одна­ко всё это не вол­ну­ет ни Бадью, ни исла­ми­стов. Это при­над­ле­жит дру­гой исто­рии, и – посколь­ку это послед­няя, пора­жён­ная сеп­си­сом рана, – по мере того, как он устрем­ля­ет­ся впе­рёд, быст­рее и быст­рее, он и близ­ко им не принадлежит.

Nick Land
Ник Ланд

Гипер-фикшн фило­соф тём­но­го делё­зи­ан­ства, изме­нив­ший облик кон­ти­нен­таль­ной тра­ди­ции. Самая убе­ди­тель­ная попыт­ка вый­ти за пре­де­лы человеческого.

xenosystems.net

Последние посты

Архивы

Категории