- Оригинал публикации: Rationalist Inhumanism
- Перевод: Гуринович Е. И.
Если концепт человека и имеет фундаментальную особенность, которая остается более или менее постоянной со времён античности и до наших дней, то заключается она в том, что человечество является чем-то большим очередного вида животных среди многих других. Западная культура была основана на мифах, которые выделяют нас из животного порядка, мифах, подкреплённых формализацией их самих в философских и теологических трактовках естественного порядка, и которые, в итоге, были сведены воедино в процессе их обработки в классическом гуманизме. Это дополнение формулируется различными способами в рамках западной традиции, но именно извечное изображение “Человека” как разумного животного объединяет эти мифы в их назначении отличать нас от других животных. Традиционная роль гуманитарных наук заключалась в сохранении и совершенствовании культурного самопонимания, сформировавшегося вокруг этого изображения, предоставляя как описательные, так и нормативные ресурсы для индивидуального и коллективного самоопределения.
Однако, как показал Фуко, хотя классический гуманизм и вырвал процесс изучения “человеческой природы” из его религиозных основ, понимание классическим гуманизмом этого концепта «исключало для классической эпохи возможность науки о человеке» (Foucault 2002: 336, Фуко 1994: 330). Именно переформирование человека как объекта изучения новых “гуманитарных наук” и составляет тот исторический разрыв между классической и современной системами знания. Хотя классический рационализм Декарта и понимал мир в терминах познающего субъекта, которому в нём не было места, он всё же спровоцировал антропологический поворот, который, следуя за кантовской “критикой” разума, имплантировал этот субъект в современную концепцию человека: «причудливая двойственность эмпирического и трансцендентального, ибо это существо, которое по себе самому может познать, что же делает возможным всякое познание.» (Foucault 2002: 347, Фуко 1994: 339). Наиболее влиятельным аспектом анализа Фуко является его вывод, в котором он предполагает, что эта “двойственность” может быть отброшена в той же манере, в какой и сама классическая концепция человеческой природы, и Фуко предвидит, что «человек исчезнет, как исчезает лицо, начертанное на прибрежном песке» (Foucault 2002: 419–422, Фуко 1994: 404).
Это пророчество было порождено четырьмя взаимодействующими тенденциями: i) естественные науки постепенно подорвали предполагаемую уникальность нашей животности, путём отделения эмпирического изучения homo sapiens от нашего культурного понимания человека; ii) гуманитарные науки провели агрессивную критику мнимой универсальности нашей рациональности, посредством разоблачения противоправной привилегированности мужских, буржуазных и европейских форм жизни, имплицитных ассоциированию разума с западной цивилизацией; iii) технический прогресс начал подкреплять эти теоретические тенденции путём модификации и даже создания угрозы воссоздать наши когнитивные способности в искусственных формах; и iv) кризисные тенденции в окружающей среде начали стимулировать культурные последствия этих предшествовавших тенденций, поставив наши общества перед фактом непостоянства естественного порядка, лежащего в основе остаточных пережитков классического мировоззрения. Эти тенденции привели к возникновению нескольких направлений постгуманизма, которые стремятся заменить собой концептуальные основы классического гуманизма и его антропологических вариантов.
Трансгуманизм является старейшим и наиболее разработанным из направлений постгуманизма. Связан он, главным образом, со способностью возникающих с ходом времени технологий преодолевать ограничения “человеческого состояния”, как это традиционно понимается (тенденция (iii) в абзаце выше), и нормативными последствиями этого (Мор 2013). Критический постгуманизм – это попытка завершить самодеконструкцию гуманитарных наук (тенденция (ii)) путем привлечения ресурсов критической теории и философского антигуманизма к “постчеловеческому состоянию” как к целому (включающему тенденции (i), (iii) и (iv)) (Braidotti 2013: 13–54). Критический постугманизм обвиняет трансгуманизм в некритическом сохранении центральных элементов классического гуманизма, включая «кэш» метафизических разграничений, таких как разум/тело и культура/природа, а также в сохранении нормативной фокусировки на самоопределении (Braidotti 2013: 89–104). В противоположность этому спекулятивный постгуманизм считает, что остаточный гуманизм трансгуманизма состоит в его недооценке возможных различий между людьми и постлюдьми, на которые указывают естественные науки и технологический прогресс (тенденции (i) и (iii)) (Roden 2014: 13–23). И, что важно, спекулятивный постгуманизм отвергает мнение о том, что постчеловеческие интеллекты скованны ограничениями человеческой рациональности (Roden 2014: 58–82).
Рационалистический ингуманизм является альтернативой этим позициям: он пытается извлечь нормативное ядро гуманизма из его слияния с биологическими и историческими случайностями, сформировавшими человеческой вид (противостоя тенденциям (i) и (ii)), чтобы чётко сформулировать и защитить аспекты остаточного гуманизма, которые критический и спекулятивный постгуманизм локализуют (locate) в трансгуманизме (Wolfendale 2016). Рационалистический ингуманизм совершает это, с одной стороны (охватывая тенденцию (iii)), путём исследования связи между объяснительными программами кантовской “критики” и общим искусственным интеллектом (AGI) (Adams et. Al, 2012) и, с другой стороны (охватывая тенденцию (iv)), через отказ от теологического равновесия, подразумеваемое каждым нормативным обращением к природе (Brassier 2014: 485).
Его рационализм заключается в утверждении тех черт гуманизма, которые являются следствиями идеи о том, что люди определяются их способностью к рациональной деятельности: рационалистический ингуманизм понимает функциональное различие между животной чувствительностью (sentience) и человеческим разумом (sapience) в терминах различия между надежной реакцией различения (произнесение в слух “х – красного цвета” в присутствии красных вещей, например) и концептуальной компетентностью (например, понимание того, что “x – красного цвета” подразумевает что “х не зеленого цвета”) (Brandom 2009: 200–206); или, в более общем смысле, “способность участвовать в дискурсивных практиках” (Negarestani 2014: 429–438). И, рационалистический ингуманизм понимает нормативный разрыв между природой и культурой в терминах автономии, или способности к индивидуальному и коллективному самоопределению (Brassier 2014).
Его ингуманизм заключается в его отказе от тех свойств гуманизма, которые являются следствием причисления (indexing) указанных выше способностей к биологии, психологии и культурной истории homo sapiens: рационалистический ингуманизм рассматривает разум в качестве абстрактного протокола, который был функционально реализован техно-лингвистической инфраструктурой человеческой культуры (Negarestani 2014: 452–460; Wolfendale 2016). Также, он видит свободу как “мятежную силу”, которая проложила себе путь из эволюционных пред-адаптаций, и которая переформатировала человеческий вид в подходящую перерабытывающую платформу (processing platform) (Singleton 2014: 504–507; Wolfendale 2016). Именно эта попытка найти чужеродный вектор внутри гуманизма, который выталкивает гуманизм за пределы самого себя, и требует префикса “ин-”, нежели чем “анти-”, “пост-” или даже “транс-”. Стоит рассмотреть, как Негарестани обращается к Фуко для того, чтобы описать эту динамику: «Ингуманизм – это вектор пересмотра, универсальная волна, стирающая автопортрет человека, нарисованный на песке. Она неустанно занимается пересмотром понимания того, что значит быть человеком, удаляя его якобы самоочевидные характеристики, и сохраняя при этом определенные инварианты» (Negarestani 2014: 427).
Поскольку концепт человека формулирует наше культурное самопонимание, он не просто подвержен пассивным изменениям, как мы видели в переходах между доклассической, классической и современной эпохами, но он открыт для активного пересмотра в соответствии с нормой коллективного самоопределения. Ингуманизм оборачивает приверженность гуманизма к самоопределению на него самого путём конкретизации последствий этой возможности к радикальному пересмотру.
Теоретическим следствием этого является раскромсание той самой эмпирико-трансцендентальной двойственности и обновление трансцендентализма: «психологизма и историзма, но и всех конкретных форм антропологических предрассудков, попытаться вновь поставить вопрос о границах мышления, вновь связав его, таким образом, с проектом всеобщей критики разума.» (Foucault 2002: 372, Фуко 1994: 362). Те “инварианты”, которые не могут быть пересмотрены в процессе самоопределения, являются именно условиями самой возможности пересмотра и самоопределения их самих. Это препарирование “Человека” извлекает универсальный субъект классического рационализма из его эмпирической оболочки, снимая маскулинную, буржуазную и европейскую специфики, скрытые за его предполагаемой потусторонностью и отделяя их от его абстрактной операциональной формы, не оставляя ничего, кроме набора функций, которые могут быть реализованы в различных материальных субстратах и различных формах жизни: люди, животные, инопланетяне и машины могут принять роль разумных субъектов и автономных агентов, пока они обладают соответствующими способностями. Связь между кантовской “критикой” и общим искусственным интеллектом (AGI) заключается в их стремлении дать самое минимальное описание этих способностей: функциональную схему того, что должно делать какое-либо существо, чтобы быть в общем способным к мышлению и действию (Deutsch, 2012).
Практическим следствием этого является некоторая форма прометеанизма, соизмеримая с трансгуманизмом: «Это проект перестройки нас самих и нашего мира на более рациональной основе» (Brassier 2014: 487). Если ингуманизм рассматривает “предположительно самоочевидные характеристики” человечности, такие как профессиональная социальность, половой диморфизм или проживание на Земле (terrestrial domesticity), в качестве концептуальных определений которые следует отбросить в поисках минимальных условий для абстрактной автономии, то прометеанизм рассматривает те же самые характеристики как эмпирические препятствия, которые необходимо преодолеть в достижении максимальных условий для конкретной свободы. Существуют отдельные прометеанистские проекты, связанные с каждой конкретной проблемой из только что упомянутых: акселерационизм стремится обратить эмансипаторные тенденции современности против подавляющего свойства социальности капитализма (Srnicek и Williams, 2014); ксенофеминизм нацелен на использование искусственности идентичности посредством отказа от заданности материальных условий (пол) и социальных форм (гендер) (Cuboniks, 2015); и космизм, который обязывает нас “рассматривать Землю в качестве клетки”, подходя к гравитации как к ещё одному ограничению, которое должно быть преодолено “обобщенной наукой побега” в виде дизайна (Синглтон, 2014). Ингуманистичность этих проектов заключается в их принятии отчуждения в качестве позитивной силы, трансформирующей наше прогрессивное изгнание из ряда эдемских гармоний, – будь то экономических, социологических или экологических – в эзотерическую генеалогию свободы.
В конечном счете,
что отличает критический и спекулятивный постгуманизм от рационалистического ингуманизма
так это то, что они преодолевают “Человека” через обновление метафизики, а не
трансцендентализма (Foucault 2002: 372). Критический постгуманизм разрушает различие между
человеческим и нечеловеческим, постулируя универсальную жизненность, зои
[с древн. греч. ζωή (‘зоэ’) пер. как «жизнь» – прим. пер.], в которой они
вместе имеют значение (Braidotti 2013: 131), тогда как спекулятивный
постгуманизм артикулирует разрыв между человеческим и постчеловеческим,
постулируя категорию функционально автономных сборок к которым они вместе принадлежат
(Roden 2014: 124–149). Выбор между этими путями может быть сформулирован в
терминах того извечного изображения [человека], с которого мы начали:
освобождаем ли мы животность от нормативных ограничений рациональности
или освобождаем рациональность от метафизических ограничений животности?
Библиография
- Adams, S., Arel., I., Bach, J., Coop, R., Furlan, R., Goertzel, B., Hall, J.S., Samsonovich, A., Scheutz, M., Schlesinger, M., Shapiro, S.C., and Sowa, J. (2012). ‘Mapping the Landscape of Human-Level Artificial General Intelligence’ in AI Magazine. 33(1): 25–40.
- Braidotti, R. (2013) The Posthuman. Polity.
- Brandom, R. (2009) ‘How Analytic Philosophy has Failed Cognitive Science’ in Reason in Philosophy.
- Brassier, R. (2008). Nihil Unbound: Enlightenment and Extinction. Palgrave MacMillan.
- Brassier, R. (2014). ‘Prometheanism and Its Critics’ in #ACCELERATE: The Accelerationist Reader. Urbanomic.
- Cuboniks, L. (2015). ‘Xenofeminism: A Politics for Alienation’. http://www.laboriacuboniks.net/ (accessed 8/11/2015)
- Deutsch, D. (2012). ‘Creative Blocks’ in Aeon Magazine. http://aeon.co/magazine/technology/david-deutsch-artificial-intelligence/ (accessed 8/11/2015)
- Foucault, M. (2002). The Order of Things. Routledge Classics.
- More, M. (2013). ‘The Philosophy of Transhumanism’ in The Transhumanist Reader, eds. More., M and Vita-More, N. Wiley-Blackwell.
- Negarestani, R. (2014). ‘The Labor of the Inhuman’ in #ACCELERATE: The Accelerationist Reader. Urbanomic.
- Roden, D. (2014). Posthuman Life: Philosophy at the Edge of the Human. Routledge.
- Singleton, B. (2014). ‘Maximum Jailbreak’ in #ACCELERATE: The Accelerationist Reader. Urbanomic.
- Srnicek, N. and Williams, A. (2014). ‘#Accelerate: Manifesto for an Accelerationist Politics’ in #ACCELERATE: The Accelerationist Reader. Urbanomic.
- Wolfendale, P. (2016). ‘The Reformatting of Homo Sapiens’ in The Inhuman. MERVE Verlag.