- Оригинал публикации: Speculative Posthumanism
- Перевод: Антон Ознобихин
Трансгуманизм перегружен элементами ретрофутуризма: загрузка разума, сингулярность, вера в Godlike AI. Пройдена символическая черта двадцатых, за которой пора оставить все наивные концепты и аффекты прошлого века.
Трансгуманизм требует пересборки и мы хотим обратить внимание на ряд важных деталей, остававшихся долгое время в тени для отечественной (и не только) публики. Прежде всего, это темы актуальной онтологии постчеловека с адекватным понятийным аппаратом для описания сложных феноменов беспощадного будущего. Наше сообщество, в основном состоящее из технических и естественнонаучных специалистов, продолжает имплицитно использовать метафизику и эстетику советской модернизационной инициативы с прикрученным модулем NBIC, наследуя в свою очередь поверхностную рецепцию этики просвещения и Нового времени (которое было).
Вторая важная группа тем связана с инсайтом о том, что машина производства желания/нехватки будущего работает на либидинальном варп-двигателе, что в значительной степени меняет представления о психическом содержимом инвестиций в технологии — невидимом драйвере трансгуманизма.
Этим небольшим текстом Дэвида Родена — британского философа и специалиста по онтологии — прошедшего длинный путь эволюции взглядов вместе с H+ (что делает его особенно ценным свидетелем), мы начинаем серию публикаций призванных переосмыслить основные положения и методы мышления будущего в трансгуманизме.
Постгуманизм существует в разных формах. Самые основные из них — это критический постгуманизм (КП) и спекулятивный постгуманизм (СП). Хотя в обоих течениях критикуется антропоцентрическое мышление, эта критика относится к разным областям: КП исследует антропоцентризм в современной интеллектуальной жизни, тогда как СП противопоставляет человеко-ориентированное мышление и долгосрочные последствия внедрения современных технологий.
Сторонники КП считают, что западный гуманизм основывается на дуалистической концепции разумного автономного субъекта, чья природа прозрачна сама по себе. Согласно Кэтрин Хейлс и Нилу Бадмингтону, термин «постчеловеческий» уместно применять к современности на ее позднем этапе, когда она уже разрушена посредством легитимации роли гуманистического субъекта по завещанию Декарта его философским преемникам (Badmington 2003; Hayles 1999).
Сторонники КП заинтересованы в постчеловеческом как в культуре и политике, в то время как спекулятивные постгуманисты изучают возможность создания вещей с помощью технологий. В КП употребляется термин «постчеловеческий», а в СП — «постчеловек».
В спекулятивном постгуманизме утверждается, что постлюди могли бы существовать — то есть, среди нас могли бы быть могущественные нечеловеческие агенты, которые рождались бы в ходе спровоцированного человеком технологического процесса. Другими словами, постлюди были бы стать «в широком смысле потомками» современных людей, которые перестали быть людьми в силу технических изменений (Roden 2012; 2014).
Термин «потомки в широком смысле» нужен, чтобы показать, что рассмотрение биологических потомков человечества как единственных возможных кандидатов на роль постчеловека представляло бы крайне ограниченную точку зрения. Возможно, создание постчеловека будет сопровождаться местным вмешательством в репродуктивный процесс, таким как генная инженерия или методы, использующие причудливые технологии копирования и «загрузки» человеческого сознания в мощные компьютерные системы.
Нередко спекулятивный постгуманизм ошибочно смешивают с трансгуманизмом. Подобно классическим и современным гуманистам, трансгуманисты хотят культивировать якобы уникальные для человека возможности, такие как автономность, разум и креативность. Кроме того, они хотят расширить ограниченный набор инструментов традиционного гуманизма с помощью развитых технологий и верят, что будущие разработки в области NBIC-технологий1 предоставят человеку непревзойденные возможности управления собственными ресурсами и морфологией (Bostrom 2005a, 2005b; Sorgner 2009).
Таким образом, трансгуманизм — это этическое утверждение, в рамках которого считается приемлемым техническое улучшение таких ресурсов, как интеллект или эмпатия.
В то же время СП — это метафизическое утверждение о вещах, которые могли бы существовать в нашем мире. СП допускает существование постлюдей. Сторонники течения не считают, что постлюди были бы лучше людей или что ценность их жизней была бы сравнимой с человеческой с точки зрения определенной морали. К тому же, не исключено, что человек мог бы стать предком постчеловека, однако такой исход не является желательным (Roden 2012a, Chapter 5).
Мне не хотелось бы говорить, что СП уделяет недостаточно внимания этической и политической стороне вопроса. Однако о них важно помнить, если мы хотим адекватно оценивать последствия, которые может повлечь дивергенция постчеловека (или «разрыв» с ним). Я вернусь к этой проблеме в конце работы.
Сторонники СП считают, что постлюдей не существует, поэтому в текущий момент мы ничего не знаем о механизмах, которые могут способствовать их появлению. Мы понимаем, что постлюди могут возникнуть одним из множества способов, поэтому в рамках философского постгуманизма концепцию постчеловека следует изучать без оглядки на эти механизмы. Например, загрузку сознания не нужно рассматривать как обязательное условие для создания постчеловека, поскольку такой метод может быть неосуществимым или не обладать достаточным потенциалом.
Вероятным условием для процесса создания постчеловека будет тот факт, что родившиеся постчеловеческие сущности окажутся способны ставить цели и принимать роли, которые не были обозначены людьми. Однако такая автономность должна быть обусловлена изменением технических возможностей, которыми обладают определенные вещи. С учетом нашей давней неосведомленности в вопросах постлюдей это утверждение отражает суть спекулятивной концепции постчеловека и называется «тезисом о разрыве» (ТР). Если не вдаваться в подробности, согласно ТР, постлюди — это дикие технические сущности. Если же говорить чуть подробнее, то агент является постчеловеком только в том случае, если он может действовать независимо от «человека в широком смысле» — то есть, от взаимосвязанной системы институтов, культур, отдельных личностей и технологических систем, чье существование обеспечивается биологическими людьми («людьми в узком смысле») (Roden 2012; Roden 2014: 109–113).
Одно из преимуществ ТР заключается в том, что с помощью этого тезиса мы можем понять различия между человеком и постчеловеком, не обращаясь к «человеческой сущности», которая не будет доступна постлюдям. Мы, скорее, определяем «людей в широком смысле» как группу биологических и небиологических личностей, чья история начинается с охотников и собирателей эпохи плейстоцена и заканчивается в современном мире со множеством взаимосвязей.
В таком случае, стать постчеловеком — значит приобрести технические ресурсы, необходимые для самостоятельной деятельности.
Если разница важнейших параметров человека и постчеловека не будет играть роли при «разрыве» между ними, то событие не станет от этого менее важным. Его важность будет зависеть от природы постлюдей. При этом ТР никак не затрагивает вопрос природы кроме назначения постлюдям некоторой степени независимости. Таким образом, тезис явзяется многократно выполнимым существами с самыми разными техническими корнями и источниками возможностей (например, различные ИИ, существа с загруженным сознанием, киборги, синтетические формы жизни и т. д.).
И все же постчеловеческий техногенез однажды удостоился места в философских и литературных произведениях о постлюдях. Я говорю о перспективе создания человеком различных ИИ (роботов, умных компьютеров или синтетических форм жизни), которые получают в свое распоряжение человеческий интеллект или более развитый инструмент мышления (суперинтеллект) и таким образом превосходят возможности человеческого контроля или понимания.
Футуристы называют это «технологической сингулярностью». Этот термин впервые употребил инженер в области вычислительной техники Вернор Винж в эссе «The Coming Technological Singularity: How to survive in the posthuman Era». По мнению Винжа сингулярность должна сопровождаться ускорением рекурсивных улучшений в технологиях искусственного интеллекта. Это произойдет, если технологии ИИ или усиления интеллекта (УИ) будут всегда «расширяемыми» — в этом случае применение более совершенного интеллекта приведет к созданию еще более мощных интеллектуальных систем. Современные методы создания интеллекта, сравнимого с человеческим, не обладают возможностями расширения. Другими словами, «если мы будем лучше заниматься сексом, от этого наши дети не станут гениями» (Chalmers 2010: 18).
Расширяемая технология позволила бы людям или человекоподобным ИИ «расширить» технологии проектирования ИИ/УИ в целях создания сверхчеловеческих ИИ (ИИ+). Эти ИИ могли бы улучшить собственные возможности более эффективно по сравнению с предыдущими моделями. ИИ+, в свою очередь, могли бы создать суперсверхчеловеческие разумные сущности (ИИ++) и так далее (Chalmers 2010). Если бы необходимые технологии имели форму машинного разума, такой расклад спровоцировал бы ускорение экспоненциального развития мыслительных функций машин и оставил бы обладателей биологического интеллекта (вроде нас) далеко позади.
Как утверждает Винж, возникшие в результате такого «умственного взрыва» разумы были бы настолько необъятны, что существующие модели не смогли бы охватить их потенциал в области трансформаций. По мнению инженера, лучшее, что мы можем сделать для понимания важности этого «необыкновенного события» — это провести аналогии между ним и более ранней революцией в области разума (появление постчеловеческого сознания на Земле могло бы представлять собой настолько же кардинальное изменение в развитии жизни на земле, сколько рождение постчеловека из человека биологического) (Vinge 1993). Может сложиться так, что люди никогда не придут к пониманию мира после сингулярности — подобно мышам, которым не дано понять концепций теории чисел. Люди окажутся потерянными в мире непостижимых богов.
Но представим, что сингулярность невозможна с технической точки зрения. Что, если на разум наложены жесткие ограничения (по крайней мере, в этой вселенной)? Что, если сценарий не отражает всех особенностей такого понятия, как разум? Как бы то ни было, сценарий Винжа поднимает волнующий вопрос о том, окажется ли человеческих ресурсов достаточно для оценки долгосрочных последствий нашей деятельности в области NBIC-технологий. Это все к тому, что в данном сценарии заложено более размытое спекулятивное утверждение, которое с большей долей вероятности окажется правдивым: наша деятельность может породить формы жизни, которые окажутся в значительной степени чужими или «иными» по отношению к нам.
Если чужеродность или «странность» постчеловеческих форм жизни будет выражена достаточно сильно, нам будет сложнее понять их и дать оценку будущим «разрывам». Стоит ли нам считать людей наиболее важным звеном в собственной технической деятельности, если мы или наши «потомки в широком смысле» могут перестать быть людьми? В критическом постгуманизме считается, что привилегированность человеческой жизни ничем не обоснована. Но что, если волнения Винжа оправданы, и мы попросту не сможем понять существ, которыми станем мы или наши потомки?
Многое здесь зависит от того, насколько постлюди окажутся странными. Обладаем ли мы априорным (а значит, неустаревающим) знанием о странности наших постчеловеческих потомков?
На этот счет существует две точки зрения: антропологически ограниченный постгуманизм (АОП) и антропологически неограниченный постгуманизм (АНП). Если верить АОП, то на деятельность влияют некие трансцендентные условия, которые одинаково справедливы для людей и постлюдей в силу того, что и те, и другие являются деятелями как таковыми.
Например, представим, что любая серьезная деятельность требует владения языком и способности принимать участие в общественных процессах, а сами деятели должны быть способны испытывать удовольствие и боль, применять категории Канта или существовать в соответствии с Dasein Хайдеггера. При справедливости этих условий мы можем говорить о том, что странность постлюдей подчиняется определенному пределу, а также о том, что постлюди могут превосходить возможности нашего понимания лишь в определенной степени.
Располагаем ли мы доказательствами существования таких ограничений? Если нет, то нам стоит обратиться к АНП. Если верить АНП, у нас нет оснований (которые выдержали бы проверку временем) для того, чтобы рассматривать постлюдей в качестве каких бы то ни было деятелей. С другой стороны, такая точка зрения влечет за собой волнующие последствия: мы сможем оценить этические перспективы, касающиеся постлюдей, только если столкнемся с ними или превратимся в них сами.
Если положения АНП окажутся верными, это будет означать, что гуманисты и трансгуманисты серьезно недооценили, насколько нечеловечным является технологическое развитие в его текущем состоянии (Roden 2014: Chapter 7). Наше положение пока не позволяет нам оценивать этику постчеловеческого. Однако мы сможем сделать это, если спровоцируем событие, последствия которого невозможно будет предсказать по эту сторону «разрыва». В сумме АНП и ТР подразумевают, что определенной этической теории невозможно достичь в случае постлюдей. Мы имеем лишь множество способов становления постчеловеком и эксперименты с постчеловеческими формами жизни. Здесь положения КП и СП сходятся в одной точке.
Примечания
- NBIC расшифровывается как «нанотехнология, биотехнология, информационная технология и когнитивистика». ↵