Мы смотрим в небо и думаем: если и есть что-то по-настоящему незавидное, так это наша ситуация — полная бессмысленного драматизма, забывающегося время от времени в теплой капсуле привычного хода дел.
Мы смотрим в небо, кроме тонн орбитального мусора и гроздей спутников, транслирующих крики с теннисного корта или следящих за привычно паршивой погодой, мы видим проступающий, как галактический рукав, знак вопроса. Внутренний космос откликается на этот знак, рассыпаясь точками под ним.
В конце концов, нейрокоррелят сознания, если бы он существовал, мог оказаться где-то между кольцами Сатурна с тем же успехом, как и между ушей. Любовь это не гравитация — это квантовая запутанность, иначе как объяснить точность зодиакального цикла в декадах?
Холод мурашками закрадывается под кожу, как предрассветный кокаиновый смайл, когда планета вместе с обитателями делает очередной виток из ниоткуда в никуда.
Предательское чувство необходимости обслуживания всей этой биохимической упаковки гонит нас вперед, прихватывая в затылке.
Мы не унываем, продолжая спиралевидное движение к концу — ведь если не мы, то хоть кто-нибудь да спасется, загрузив себя в нержавеющий corpus для путешествий в бесконечной ночи. Картография момента это всегда fog of war.
Серотонин вымывается из синаптической щели, словно вырванная у просвета истина, делающая нас невосприимчивыми к оптимизму формы.
Все куда-то движется и во что-то превращается, чем же ты недовольна? Темной может быть не только королева, но и король, а эфесяне ничуть не изменились, разве что променяли лук и лиру на lookatme.ru.
Звезды к тому моменту погаснут, подобно пузырькам в коктейле Бетельгейзе, щекочущих твое нёбо.
Мы продолжаем смотреть вверх — где-то там летит в неизвестность первый телесигнал — если что-то разумное сумеет его поймать и воспроизвести, то они увидят странного вида существо в черно-белых тонах — это один акварелист открывает Олимпийские игры. Так выглядит высшая ирония.
Тьма и холод — это преобладающий пейзаж одноразового мира, в котором мы родились, чтобы уже не рождаться вновь.
Стоило ли рыбам вылезать на сушу, чтобы в какой-то момент узнать — мир преимущественно пуст и соткан из темной материи. Сланцы Бёрджес, как кислотный импринт, расскажут нам об эффекте утенка, ведь динозавры тоже любили перьевой прикид.
Разумная жизнь эстетически проиграла, опираясь на базис шимпанзе. Хотя если бы не потребность в спелых фруктах, то импрессионизм бы не состоялся, а кувшинки Моне оправдывают многое.
Знак вопроса уже содержит в себе ответ, надо только доставить его точно по адресу.
Мы смотрим в небо…