Фантастика как протез, культура как наркотик

Драконы верхом на звездолётах: фэнтези и научная фантастика как культурные протезы

Вступительные замечания

Преж­де все­го, дол­жен ска­зать, что я недо­ста­точ­но ком­пе­тен­тен, что­бы опре­де­лён­но утвер­ждать что-либо из ниже­сле­ду­ю­ще­го. Я думаю, что спо­со­бен ска­зать кое-что инте­рес­ное, одна­ко суще­ству­ет чер­тов­ски высо­кая веро­ят­ность, что на самом деле — нет. Я предо­став­ляю решать вам, а сам укро­юсь под защи­той древ­ней акси­о­мы нефор­маль­ных рас­суж­де­ний, кото­рая гла­сит, что истин­ность или лож­ность утвер­жде­ний не зави­сит от лич­но­сти глуп­ца, кото­рый решил­ся их озвучить.

Введение

Я хочу пого­во­рить о соот­но­ше­нии наше­го совре­мен­но­го вос­при­я­тия вре­ме­ни и жан­ров фэн­те­зи и науч­ной фан­та­сти­ки. В част­но­сти, я хочу обсу­дить про­цесс, кото­рый мож­но назвать «застре­ва­ни­ем», — то, как тех­но­ло­ги­че­ские инно­ва­ции и тео­ре­ти­че­ские раз­об­ла­че­ния, эти срос­ши­е­ся пло­ды инсти­ту­ци­о­на­ли­зи­ро­ван­ной нау­ки, выбро­си­ли нас за пре­де­лы вре­ме­ни.

Утверждение

Моё утвер­жде­ние, в таком слу­чае, мож­но сфор­му­ли­ро­вать сле­ду­ю­щим обра­зом: я буду утвер­ждать, что оба жан­ра пред­став­ля­ют собой резуль­тат гибель­ной транс­фор­ма­ции, кото­рой под­верг­лось наше вос­при­я­тие мира со сто­ро­ны «науч­но­го прогресса».

Что­бы смо­де­ли­ро­вать эту транс­фор­ма­цию вос­при­я­тия, я обра­щусь к тому, что исто­рик-кон­цеп­ту­а­лист Рай­н­харт Козел­лек назы­ва­ет «гори­зон­том ожи­да­ний» и «про­стран­ством опы­та». Я буду отста­и­вать точ­ку зре­ния, соглас­но кото­рой науч­ная фан­та­сти­ка и фэн­те­зи явля­ют­ся резуль­та­том того, как при­ло­же­ния и след­ствия нау­ки иска­ле­чи­ли эти две фун­да­мен­таль­ные сто­ро­ны наше­го вос­при­я­тия. С одной сто­ро­ны, гори­зонт наших ожи­да­ний под дав­ле­ни­ем раз­лич­ных при­ло­же­ний нау­ки скол­лап­си­ро­вал в точ­ку вслед­ствие уско­ря­ю­ще­го­ся тем­па изме­не­ний. С дру­гой сто­ро­ны, след­ствия науч­но­го зна­ния угро­жа­ют при­ве­сти к кол­лап­су наше­го про­стран­ства опы­та вслед­ствие не про­сто раз­об­ла­че­ния, но уни­что­же­ния интенциональности.

Как науч­ная фан­та­сти­ка, так и фэн­те­зи явля­ют­ся попыт­ка­ми ском­пен­си­ро­вать воз­дей­ствие этих надви­га­ю­щих­ся фено­ме­но­ло­ги­че­ских ката­строф. Оба жан­ра носят уте­ши­тель­ный харак­тер. В то вре­мя, как науч­ная фан­та­сти­ка пыта­ет­ся нар­ра­тив­ны­ми сред­ства­ми вос­ста­но­вить наш уте­рян­ный гори­зонт ожи­да­ний, фэн­те­зи пыта­ет­ся нар­ра­тив­ны­ми сред­ства­ми вос­ста­но­вить наше уте­рян­ное про­стран­ство опыта.

Райнхарт Козеллек: адаптация

Со вре­мён Про­све­ще­ния нау­ка посте­пен­но вытес­ня­ла тра­ди­ци­он­ные фор­мы позна­ния и ста­но­ви­лась един­ствен­ной пара­диг­мой раци­о­наль­но­сти в совре­мен­ном обще­стве. Вдо­ба­вок к тому, что­бы рас­ска­зы­вать нам об устрой­стве мира, нау­ка нача­ла ука­зы­вать нам, что есть, как жить, и даже как рас­тить наших детей. И она и долж­на этим зани­мать­ся. Нау­ка, вне вся­ких сомне­ний, явля­ет­ся мощ­ней­шим инстру­мен­том по про­из­вод­ству откры­тий из всех, кото­рые когда-либо зна­ло человечество.

До тех пор, пока науч­ные исти­ны дела­ют воз­мож­ны­ми такие вещи, как лекар­ства от оспы или тер­мо­ядер­ные взры­вы, нау­ка не может быть про­сто ещё одной раз­но­вид­но­стью «язы­ко­вых игр». Утвер­жде­ния, буд­то науч­ные исти­ны в конеч­ном счё­те бази­ру­ют­ся на тех же самых зыбу­чих пес­ках кон­вен­ци­о­наль­но­сти или фор­ма­лиз­ма, что и лите­ра­ту­ро­вед­че­ские или фило­соф­ские исти­ны, игно­ри­ру­ют саму суть раз­ли­чия, кото­рое тре­бу­ет­ся объ­яс­нить. Тео­ре­ти­че­ские исти­ны, порож­дён­ные науч­ны­ми инсти­ту­та­ми, рез­ко пре­вос­хо­дят по сво­ей силе тео­ре­ти­че­ские исти­ны, порож­дён­ные в какой-либо дру­гой обла­сти, — и точ­ка. Вся­кая тео­рия зна­че­ния, кото­рая не спо­соб­на убе­ди­тель­но объ­яс­нить это уди­ви­тель­ное раз­ли­чие, либо непол­на, либо несостоятельна.

Важ­ней­ший для меня пункт в этом обсуж­де­нии состо­ит не столь­ко в том, что­бы отверг­нуть такие «дру­же­ствен­ные худо­же­ствен­ной лите­ра­ту­ре» тео­рии, как кон­тек­сту­а­лизм, соци­аль­ный кон­струк­ти­визм, пост­струк­ту­ра­лизм и т. п., сколь­ко в том, что­бы напом­нить о неоспо­ри­мой раз­ни­це меж­ду нау­кой и дру­ги­ми инсти­ту­ци­о­на­ли­зи­ро­ван­ны­ми спо­со­ба­ми тео­ре­ти­че­ско­го позна­ния. Когда мы гово­рим о дей­ствен­ных фор­мах тео­ре­ти­че­ско­го позна­ния, нау­ка оста­ёт­ся попро­сту един­ствен­ным игро­ком на этом поле. Нау­ка долж­на при­во­дить нас ров­но в такой же тре­пет, в какой при­во­дят все создан­ные ею ужа­сы и чуде­са. Чем бы ни было зна­ние, нау­ка — это его наи­бо­лее могу­ще­ствен­ное выра­же­ние. Чем бы ни была раци­о­наль­ность, нау­ка — её наи­бо­лее убе­ди­тель­ный при­мер. С гро­мад­ным преимуществом.

В дона­уч­ные вре­ме­на в деле пони­ма­ния себя и мира мы во мно­гом пола­га­лись на интен­ци­о­наль­ные объ­яс­не­ния. Интен­ци­о­наль­ные объ­яс­не­ния, гру­бо гово­ря, созда­ют пони­ма­ние посред­ством поис­ка моти­вов и целей для вещей и собы­тий. Так­же они ссы­ла­ют­ся на нор­мы и цен­но­сти. Когда назы­ва­ем моти­вы наших дей­ствий, мы не толь­ко сооб­ща­ем дру­гим некие объ­яс­не­ния, но зача­стую в то же вре­мя ищем оправ­да­ния. Мы нака­зы­ва­ем наших детей, «что­бы пре­по­дать им урок». Мы поку­па­ем буты­лоч­ку хоро­ше­го вина, «что­бы про­из­ве­сти впе­чат­ле­ние». Мы жерт­ву­ем на бла­го­тво­ри­тель­ность, «что­бы сде­лать что-то хоро­шее». И так далее.

Мы, люди модер­на, как пра­ви­ло огра­ни­чи­ва­ем подоб­ные объ­яс­не­ния сфе­рой меж­че­ло­ве­че­ских отно­ше­ний и дея­тель­но­сти. Наши домо­дер­ные пред­ки, с дру­гой сто­ро­ны, при­ме­ня­ли их к объ­яс­не­нию все­го мира в целом. На их взгляд, за всем на све­те сто­ял некий «умы­сел», пре­ступ­ный или наобо­рот. Бури, живот­ные, безу­мие, мен­стру­аль­ные цик­лы, прак­ти­че­ски всё объ­яс­ня­лось интен­ци­о­наль­но, а умы­сел при­пи­сы­вал­ся неви­ди­мым посред­ни­кам, либо же Вели­ким Про­мыс­лам. Нашим домо­дер­ным пред­кам мир пред­став­лял­ся попро­сту рас­ши­ре­ни­ем их сооб­ще­ства, кото­рое под­чи­ня­ет­ся тем же кодек­сам пове­де­ния, кото­рым дви­жут те же стра­сти и цели.

Одна­ко буря — это резуль­тат слож­ных метео­ро­ло­ги­че­ских про­цес­сов, а вовсе не инстру­мент мсти­тель­ных богов. Как и безу­мие — послед­ствие слож­ных ней­ро­фи­зио­ло­ги­че­ских про­цес­сов, а не при­знак демо­ни­че­ской одер­жи­мо­сти. Ины­ми сло­ва­ми, наши пред­ки заблуж­да­лись. Наше интен­ци­о­наль­ное пони­ма­ние самих себя и друг дру­га, как ока­за­лось, абсо­лют­но непри­ме­ни­мо к миру.

Со вре­мён Про­све­ще­ния наше пони­ма­ние мира ста­но­ви­лось всё менее интен­ци­о­наль­ным и всё более и более функ­ци­о­наль­ным. То, что обыч­но назы­ва­ют «науч­ным раз­об­ла­че­ни­ем вол­шеб­ства мира», фак­ти­че­ски явля­ет­ся науч­ной «деин­тен­ци­о­на­ли­за­ци­ей» или «функ­ци­о­на­ли­за­ци­ей» мира. На что бы ни обра­ти­ла нау­ка свой испы­ту­ю­щий взор, интен­ци­о­наль­ность тот­час испа­ря­лась, и на сме­ну ей при­хо­ди­ли функ­ци­о­наль­ные опи­са­ния, кото­рые ода­ри­ли нас экс­тра­ор­ди­нар­ной вла­стью. Мир, похо­же, явля­ет­ся гигант­ским сто­ха­сти­че­ским меха­низ­мом. После жал­ких четы­рёх веков заме­ны интен­ци­о­наль­но­стей функ­ци­о­наль­ны­ми объ­яс­не­ни­я­ми мы обре­ли могу­ще­ство, кото­рое нашим пра­щу­рам пока­за­лось бы богоподобным.

Науч­ная кар­ти­на мира и её мощь, тео­рии и тех­но­ло­ги­че­ские при­ло­же­ния нау­ки, — то и дру­гое необ­ра­ти­мо изме­ни­ло ста­тус и образ наше­го вос­при­я­тия в срав­не­нии с вос­при­я­ти­ем наших пред­ков. Что­бы постро­ить эскиз этой транс­фор­ма­ции, я при­ме­ню схе­му немец­ко­го исто­ри­ка идей Рай­н­хар­та Козел­ле­ка. Осо­бен­но­сти его опи­са­ния, а так­же про­бле­мы, с кото­ры­ми он стал­ки­ва­ет­ся (напри­мер, дву­смыс­лен­ность таких кате­го­рий, как ожи­да­ние и надеж­да), оста­ют­ся за рам­ка­ми дан­ной ста­тьи. Заин­те­ре­со­ван­ных в даль­ней­шем зна­ком­стве с его иде­я­ми я отсы­лаю к его тру­ду «Про­шед­шее буду­щее: к семан­ти­ке исто­ри­че­ско­го вре­ме­ни».

В «Про­шед­шем буду­щем» Рай­н­харт Козел­лек иссле­ду­ет исто­рию наше­го совре­мен­но­го вос­при­я­тия исто­ри­че­ско­го вре­ме­ни — то, что он назы­ва­ет Neuzeit. Пер­вая про­бле­ма, кото­рая воз­ни­ка­ет в таком иссле­до­ва­нии, как он пре­крас­но пони­ма­ет, заклю­ча­ет­ся в том фак­те, что мы, совре­мен­ные люди, вынуж­де­ны изу­чать исто­рию Neuzeit через приз­му само­го Neuzeit. Нас затя­ги­ва­ет, по выра­же­нию Козел­ле­ка, «вихрь исто­ри­за­ции» (271). Мы нико­гда не можем с пол­ной уве­рен­но­стью утвер­ждать, что при­над­ле­жит исто­рии, а что — нашей оптике.

Вме­сто при­ме­не­ния мето­до­ло­гии гер­ме­нев­ти­ки, в рам­ках кото­рой заколь­цо­ван­ные вза­и­мо­от­но­ше­ния меж­ду нашим исход­ным скры­тым пони­ма­ни­ем и конеч­ным явным пони­ма­ни­ем рас­смат­ри­ва­ют­ся ско­рее как досто­ин­ство, а не порок, Козел­лек обра­ща­ет­ся к тому, что мож­но назвать раз­ве что фено­ме­но­ло­ги­ей осо­зна­ния вре­ме­ни, а имен­но, к отно­ше­ни­ям меж­ду опы­том и ожи­да­ни­ем. Он утвер­жда­ет, что опыт и ожи­да­ние обес­пе­чи­ва­ют фик­си­ро­ван­ные рам­ки, необ­хо­ди­мые для отоб­ра­же­ния мута­ции наше­го домо­дер­но­го вос­при­я­тия исто­ри­че­ско­го вре­ме­ни в Neuzeit.

Хотя Козел­лек и пози­ци­о­ни­ру­ет опыт и ожи­да­ние как транс­цен­ден­таль­ные кате­го­рии, смысл, кото­рый он в них вкла­ды­ва­ет, пре­дель­но прост. Опыт, по Козел­ле­ку, это попро­сту сово­куп­ность пере­жи­то­го, тогда как ожи­да­ние — пред­вос­хи­ще­ние того, что пред­сто­ит пере­жить. Посколь­ку мы вос­при­ни­ма­ем уже пере­жи­тое как некую фор­му диф­фе­рен­ци­аль­ной сум­мы, Козел­лек име­ну­ет его «про­стран­ством опы­та». Посколь­ку пред­чув­ствия того, что будем пере­жи­вать, мы вос­при­ни­ма­ем как нечто вро­де пре­де­ла, он назы­ва­ет их «гори­зон­том ожиданий».

По Козел­ле­ку, посто­ян­но видо­из­ме­ня­ю­ще­е­ся вос­при­я­тие исто­ри­че­ско­го вре­ме­ни осно­ва­но на сдви­гах в отно­ше­ни­ях меж­ду про­стран­ством наше­го опы­та и гори­зон­том наших ожи­да­ний. Изу­чая воз­дей­ствие раз­лич­ных соци­о­куль­тур­ных явле­ний на опыт и ожи­да­ния, мож­но выве­сти клю­че­вые раз­ли­чия меж­ду совре­мен­ным вос­при­я­ти­ем вре­ме­ни и, ска­жем, вос­при­я­ти­ем античным.

Так, к при­ме­ру, уско­ря­ю­щий­ся темп тех­но­ло­ги­че­ских инно­ва­ций дела­ет нас с вами пер­вым поко­ле­ни­ем в исто­рии рода чело­ве­че­ско­го, кото­рое не име­ет твёр­дых осно­ва­ний ожи­дать, что даже самые фун­да­мен­таль­ные обще­ствен­ные инсти­ту­ты, такие, как уни­вер­си­те­ты, сохра­нят­ся в узна­ва­е­мой фор­ме на вре­мя нашей жиз­ни, и этот факт озна­ча­ет, что наш гори­зонт ожи­да­ний корен­ным обра­зом отли­ча­ет­ся от гори­зон­та, ска­жем, йоме­на, жив­ше­го до эпо­хи Про­све­ще­ния. Добавь­те к это­му лож­ную идео­ло­гию инди­ви­ду­а­лиз­ма (созда­ю­щую пре­уве­ли­чен­ное чув­ство инди­ви­ду­аль­ной сво­бо­ды воли), миф «вер­ти­каль­ной мобиль­но­сти» (созда­ю­щий завы­шен­ную оцен­ку эко­но­ми­че­ских воз­мож­но­стей), и, что суще­ствен­но, тео­ло­ги­че­ские пред­став­ле­ния о «про­грес­се», и наше вос­при­я­тие буду­ще­го изме­нит­ся ещё сильнее.

Учи­ты­вая мед­лен­ный темп тех­но­ло­ги­че­ских инно­ва­ций, до Про­све­ще­ния наши пред­ки мог­ли с уве­рен­но­стью ожи­дать, что их дети и вну­ки будут жить по боль­шей части так же, как жили они сами, рабо­тать так же, как рабо­та­ли они, а обще­ствен­ные инсти­ту­ты, кото­рым они слу­жи­ли, в основ­ном оста­нут­ся неиз­мен­ны­ми. Кро­ме того, посколь­ку они были запер­ты в рам­ках жёст­кой соци­аль­ной иерар­хии и лише­ны каких-либо пред­став­ле­ний о свет­ском «само­со­вер­шен­ство­ва­нии», им не при­хо­ди­лось наде­ять­ся на какой-либо опыт, поми­мо уже дан­но­го им в ощущениях.

Отсю­да сле­ду­ет мысль, что гори­зонт ожи­да­ний наших «непро­све­щён­ных» пред­ков был нераз­ры­вен с про­стран­ством их опы­та, а наш гори­зонт настоль­ко ото­рван от это­го про­стран­ства, что мы уже ожи­да­ем уста­ре­ва­ния наше­го опы­та, что зна­чит — мы ожи­да­ем неожиданного.

Для наших пред­ков буду­щее было пред­ска­зу­е­мым на осно­ве опы­та про­шло­го и насто­я­ще­го. Для нас же это не так, в первую оче­редь бла­го­да­ря нау­ке (и её зло­му бра­ту-близ­не­цу, капи­та­лиз­му, но это уже дру­гая исто­рия. В наше вре­мя каж­дый «наде­ет­ся стать мил­ли­о­не­ром», что зна­чит, каж­дый наде­ет­ся при­со­еди­нить­ся к по боль­шей части наслед­ствен­ной эли­те, кор­мя­щей­ся с при­ба­воч­но­го тру­да масс. Нас при­учи­ли питать уте­ши­тель­ные надеж­ды, ото­рван­ные от наше­го повсе­днев­но­го опыта).

Неко­то­рые ска­жут, что поте­ря мыс­лен­но­го досту­па к буду­ще­му — неболь­шая цена за мыс­лен­ный доступ к насто­я­ще­му, кото­рый мы полу­чи­ли в дар от нау­ки. Наши пред­ки, может, и испы­ты­ва­ли уве­рен­ность в буду­щем, кото­рое соот­вет­ству­ет про­стран­ству их опы­та, одна­ко опыт-то их во мно­гих отно­ше­ни­ях пред­став­лял собой абсо­лют­ные заблуж­де­ния. Интен­ци­о­наль­ные объ­яс­не­ния, кото­рые они при­ме­ня­ли к миру, в луч­шем слу­чае были лест­ны­ми пал­ли­а­ти­ва­ми, а в худ­шем — суб­реп­тив­ны­ми раци­о­на­ли­за­ци­я­ми угне­те­ния. Ну и ска­тер­тью дорожка.

Одна­ко про­бле­ма в том, что на фун­да­мен­таль­ном уровне наш опыт интен­ци­о­на­лен. И интен­ци­о­на­лен не толь­ко в смыс­ле «направ­лен­но­сти» Брен­та­но, но и в широ­ком смыс­ле сло­ва, что вклю­ча­ет нор­ма­тив­ность, аффек­тив­ность и целе­на­прав­лен­ность. Любой опыт насквозь интен­ци­о­на­лен. Вот поче­му мы гово­рим, что интен­ци­о­наль­ное объ­яс­не­ние мира обо­ра­чи­ва­ет­ся антро­по­мор­физ­мом, оши­боч­ной атри­бу­ци­ей чело­ве­че­ских норм, аффек­тов и целей к тому, что на деле явля­ет­ся слу­чай­ным и без­раз­лич­ным миром.

Вдо­ба­вок к схло­пы­ва­нию наше­го гори­зон­та ожи­да­ний, нау­ка ата­ку­ет и наше про­стран­ство опы­та. Что­бы познать мир, нам при­дёт­ся отфиль­тро­вать всю эту интен­ци­о­наль­ную казу­и­сти­ку, кото­рая на фун­да­мен­таль­ном уровне отоб­ра­жа­ет наш опыт. И это озна­ча­ет, что мы в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни боль­ше не рас­по­зна­ём мир, кото­рый вос­при­ни­ма­ем. Мы в бук­валь­ном смыс­ле живём в чуж­дом мире. И посколь­ку мы — часть это­го мира, отсю­да так­же сле­ду­ет, что мы боль­ше не узна­ём себя. Мы — чужа­ки для самих себя.

И полу­ча­ет­ся, напри­мер, что мир наших пред­ков был про­пи­тан мораль­ной зна­чи­мо­стью, а мы оби­та­ем в мире, где цен­но­сти иллю­зор­ны. Эво­лю­ци­он­ная био­ло­гия, к при­ме­ру, утвер­жда­ет, что «мораль­ные инту­и­ции» — явля­ют­ся суб­реп­ци­я­ми опы­та, кото­рые про­шли сквозь сито есте­ствен­но­го отбо­ра, пото­му что обес­пе­чи­ва­ют соци­аль­ную спло­чён­ность, необ­хо­ди­мую, что­бы взрас­тить потом­ство. Нет добра, нет зла, ниче­го подоб­но­го в реаль­но­сти нет, толь­ко эффек­тив­ная пере­да­ча гене­ти­че­ско­го мате­ри­а­ла. Нечто похо­жее мож­но ска­зать и про семей­ную спло­чён­ность и «любовь», или, может, нам сле­ду­ет назвать это «пар­ны­ми свя­зя­ми». Или что насчёт дети­шек? Мла­ден­цы милы не пото­му, что они фак­ти­че­ски явля­ют­ся милы­ми, но пото­му, что «мило­та» как отклик наше­го вос­при­я­тия про­шла отбор, пото­му что спо­соб­ству­ет укреп­ле­нию пар­ных свя­зей роди­тель-потом­ство, что в свою оче­редь вли­я­ло на успеш­ную пере­да­чу гене­ти­че­ско­го мате­ри­а­ла… И так далее, и так далее.

Само собой, то же самое каса­ет­ся и дру­гой завет­ной сто­ро­ны наше­го опы­та, целе­на­прав­лен­но­сти. В про­ти­во­по­лож­ность нашим допро­све­щен­че­ским пред­кам, мы, люди модер­на, зна­ем, что «дерь­мо про­сто слу­ча­ет­ся» — пусть боль­шин­ство из нас и наде­ет­ся на обрат­ное. Нет ника­ких моти­вов, толь­ко при­чи­ны. Моно­по­лия нау­ки на раци­о­наль­ное мыш­ле­ние достиг­ла такой сте­пе­ни, что боль­ше невоз­мож­но задать­ся вопро­сом «В чём смысл жиз­ни?» и остать­ся «раци­о­наль­ным». Посколь­ку не суще­ству­ет науч­но­го отве­та на этот вопрос, и посколь­ку нау­ка оли­це­тво­ря­ет саму пара­диг­му раци­о­наль­но­сти, то вопрос ста­но­вит­ся ирра­ци­о­наль­ным, глу­пым, пре­вра­ща­ет­ся в мишень мон­ти­пай­то­нов­ских пародий.

В срав­не­нии с наши­ми пред­ка­ми, мы застря­ли, потер­пе­ли кораб­ле­кру­ше­ние, и застря­ли не про­сто в насто­я­щем, но в насто­я­щем, кото­рое не явля­ет­ся реаль­ным. Наш гори­зонт ожи­да­ний кол­лап­си­ро­вал, а про­стран­ство наше­го опы­та кон­фис­ко­ва­но. И имен­но такое поло­же­ние дел, я бы хотел отме­тить, созда­ёт социо-фено­ме­но­ло­ги­че­ские осно­вы науч­ной фан­та­сти­ки и фэн­те­зи. Оба жан­ра, я пола­гаю, про­ще все­го пред­ста­вить как сим­во­ли­че­ские ком­пен­са­тор­ные меха­низ­мы для наших застряв­ших душ. Дру­ги­ми сло­ва­ми, оба жан­ра про­ще все­го пред­ста­вить как куль­тур­ные протезы.

Социо-феноменология научной фантастики и фэнтези

Если бы некая куль­ту­ра пыта­лась ском­пен­си­ро­вать фено­ме­но­ло­ги­че­ско-когни­тив­ные недо­стат­ки тако­го рода, вро­де нашей совре­мен­ной ситу­а­ции застре­ва­ния, како­го резуль­та­та сле­до­ва­ло бы ожидать?

Учи­ты­вая позна­ва­тель­ную непро­зрач­ность буду­ще­го, мож­но ожи­дать, что куль­ту­ра пред­ло­жит некую «кажи­мость позна­ния» в виде опи­са­ний того, чего нам сле­ду­ет ждать. Посколь­ку извест­но толь­ко лишь что буду­щее будет отли­чать­ся от насто­я­ще­го, и посколь­ку нуж­да­ем­ся мы в зна­нии — или, во вся­ком слу­чае, в чём-то похо­жем на него — нам нужен некий спо­соб добрать­ся из «здесь и сей­час» в «туда и тогда» так, что­бы оста­ва­лось впе­чат­ле­ние позна­ва­тель­но­го акта. Ины­ми сло­ва­ми, нам тре­бу­ют­ся псев­до­по­зна­ва­тель­ные пра­ви­ла пре­об­ра­зо­ва­ния, кото­рые созда­ют некое подо­бие гори­зон­та ожи­да­ний. Посколь­ку нау­ка — это сама пара­диг­ма зна­ния, мож­но ожи­дать, что эти пра­ви­ла будут сохра­нять «види­мость науч­но­сти». Посколь­ку тех­но­ло­ги­че­ские нов­ше­ства пред­став­ля­ют собой зри­мую «про­бле­му», мож­но ожи­дать, что имен­но они ока­жут­ся в цен­тре вни­ма­ния этих правил.

Дру­ги­ми сло­ва­ми, мож­но ожи­дать раз­ви­тия науч­ной фан­та­сти­ки или чего-то в её духе.

Учи­ты­вая раз­рыв меж­ду интен­ци­о­наль­ным миром наше­го опы­та (тем, что назы­ва­ют, сле­дуя Гус­сер­лю, тер­ми­ном Lebenswelt, или «жиз­нен­ным миром») — миром, кото­рый мы рас­по­зна­ём — и деин­тен­ци­о­на­ли­зи­ро­ван­ным миром, кото­рый опи­сы­ва­ют науч­ные тео­рии — миром, кото­рый мы позна­ём — мож­но ожи­дать, что куль­ту­ра нач­нёт про­из­во­дить заме­ни­те­ли, миры, в кото­рых рас­по­зна­ва­ние и есть позна­ние. Посколь­ку эта пусто­та появи­лась по вине науч­ной деин­тен­ци­о­на­ли­за­ции мира, мож­но ожи­дать, что эти аль­тер­на­тив­ные миры отверг­нут авто­ри­тет нау­ки. Посколь­ку всё, чем мы рас­по­ла­га­ем в каче­стве моде­ли «интен­ци­о­наль­но­го мира без нау­ки» — это дона­уч­ные, исто­ри­че­ские кон­тек­сты, мож­но ожи­дать, что имен­но они и послу­жат моде­ля­ми для этих аль­тер­на­тив­ных миров. Выра­жа­ясь ина­че, мож­но ожи­дать, что куль­ту­ра создаст «пра­ви­ла ассо­ци­а­тив­но­го исклю­че­ния», — спо­со­бы абстра­ги­ро­вать­ся от насто­я­ще­го, что­бы создать аль­тер­на­тив­ные, под­хо­дя­щие нам интен­ци­о­наль­ные кон­тек­сты, кото­рые воз­вра­ща­ют сме­щён­ное про­стран­ство наше­го опы­та на искон­ное место.

Мож­но ожи­дать раз­ви­тие фэн­те­зий­ной лите­ра­ту­ры или чего-то в этом роде.

Мир буду­ще­го кажет­ся столь же непро­ни­ца­е­мым для наше­го позна­ния, насколь­ко мир насто­я­ще­го видит­ся про­зрач­ным для него и чуж­дым для нас. С точ­ки зре­ния наших дона­уч­ных пред­ков, всё было ров­но наобо­рот: мир буду­ще­го был про­зра­чен для позна­ния, ров­но настоль­ко, насколь­ко мир насто­я­ще­го оста­вал­ся непро­зрач­ным и зна­ко­мым. Мы вгля­ды­ва­ем­ся в буду­щее, как в зер­ка­ло, их же зер­ка­лом было насто­я­щее. Мы ловим отра­жён­ный нашим буду­щим свет, что­бы тот сим­во­ли­че­ски оза­рил нас, а наши пред­ки, будучи неспо­соб­ны про­ник­нуть сквозь заве­су соб­ствен­но­го вос­при­я­тия, виде­ли повсю­ду в насто­я­щем лишь свои отра­же­ния — они созда­ва­ли антро­по­мор­физ­мы. Мы сочи­ня­ем науч­ную фан­та­сти­ку и фэн­те­зи, они — свя­щен­ные писа­ния: то, что мы теперь зовём мифом.

Несколько предположительно важнейших пунктов

1. Похо­же, широ­ко рас­про­стра­не­но убеж­де­ние, что науч­ная фан­та­сти­ка и фэн­те­зи повен­ча­ны друг с дру­гом в том смут­ном смыс­ле сло­ва, что обе они «спе­ку­ля­тив­ны», а кро­ме того, в силу исто­ри­че­ско­го казу­са, их объ­еди­ня­ет общая куль­тур­ная фор­ма инду­стри­аль­но­го про­из­вод­ства — изда­те­ли одно­го склон­ны изда­вать и дру­гое. Моё пред­по­ло­же­ние состо­ит в том, что их вза­и­мо­связь одно­вре­мен­но и более тес­ная, и куда более глу­бо­кая. Мы уже рас­смот­ре­ли, каким соци­аль­но-исто­ри­че­ским обра­зом они обе явля­ют­ся след­стви­ем инсти­ту­ци­о­наль­но­го гос­под­ства науки.
2. Novum или nova, кото­рые, я бы ска­зал, обыч­но рас­смат­ри­ва­ют­ся в каче­стве точек диф­фе­рен­ци­а­ции, ско­рее сле­ду­ет рас­смат­ри­вать как точ­ки рас­ши­ре­ния, пунк­ты, кото­рые объ­яс­ня­ют (и, таким обра­зом, одо­маш­ни­ва­ют) раз­ли­чия, опре­де­ля­ю­щие дан­ный аль­тер­на­тив­ный кон­текст. Роль науч­ной фан­та­сти­ки в основ­ном в том, что­бы пред­став­лять псев­до­по­зна­ва­тель­ные нераз­рыв­но­сти. «Встре­ча с отли­ча­ю­щим­ся», харак­тер­ная для науч­ной фан­та­сти­ки, с такой точ­ки зре­ния, ока­зы­ва­ет­ся толь­ко побоч­ным эффек­том управ­ля­е­мо­го отоб­ра­же­ния зна­ко­мо­го на чуж­дое, кото­рое вос­про­из­во­дит струк­ту­ру позна­ва­тель­но­го акта. Таким обра­зом, отчуж­де­ние (estrangement) явля­ет­ся ско­рее фено­ме­но­ло­ги­че­ским исто­ком, неже­ли про­дук­том науч­ной фан­та­сти­ки. Науч­ная фан­та­сти­ка, дру­ги­ми сло­ва­ми, это в первую оче­редь лите­ра­ту­ра исце­ле­ния. С этой точ­ки зре­ния, ина­ко­вость или аль­тер­на­тив­ность при­над­ле­жат в первую и глав­ную оче­редь буду­ще­му.
   
3. Если науч­ная фан­та­сти­ка явля­ет­ся отно­си­тель­но более «соци­аль­но про­грес­сив­ной», то это про­ис­хо­дит в первую оче­редь по при­чине неяв­но при­сут­ству­ю­ще­го пони­ма­ния, что тра­ди­ци­он­ные пред­рас­суд­ки про­тив раз­лич­ных групп ока­жут­ся всё в боль­шей сте­пе­ни дис­кре­ди­ти­ро­ва­ны (за исклю­че­ни­ем толь­ко лишь эко­но­ми­че­ски раци­о­на­ли­зи­ро­ван­ных пред­рас­суд­ков про­тив доль­ше все­го стра­да­ю­щей от них и наи­бо­лее систе­ма­ти­че­ски угне­та­е­мой груп­пы: бед­ня­ков). Ины­ми сло­ва­ми, это зало­же­но в пра­ви­лах пре­об­ра­зо­ва­ния. Подоб­ным обра­зом, если фэн­те­зи отно­си­тель­но «соци­аль­но кон­сер­ва­тив­на», то при­чи­ной тому пра­ви­ла исклю­че­ния: ассо­ци­а­тив­ные свя­зи меж­ду тра­ди­ци­он­ны­ми пред­рас­суд­ка­ми и тра­ди­ци­он­ны­ми пред­став­ле­ни­я­ми о мире труд­но пре­одо­леть.
   
4. Оба жан­ра дела­ют свой вклад в некое подо­бие вос­ста­нов­ле­ния, и пото­му науч­ная фан­та­сти­ка не в боль­шей сте­пе­ни гово­рит о реаль­ном буду­щем, неже­ли фэн­те­зи — о реаль­ном про­шлом. Оба жан­ра предо­став­ля­ют иллю­зию позна­ния, не суть важ­но, функ­ци­о­наль­ное это позна­ние или интен­ци­о­наль­ное.
   
5. В тер­ми­нах того, что Хай­дег­гер назы­ва­ет «онто­ло­ги­че­ским раз­ли­чи­ем», науч­ная фан­та­сти­ка — это в первую оче­редь онти­че­ский дис­курс, дис­курс, повест­ву­ю­щий о суще­ствах внут­ри мира, тогда как фэн­те­зи — дис­курс в первую оче­редь онто­ло­ги­че­ский, повест­ву­ю­щий о Бытии самом по себе. Это пред­по­ла­га­ет, что соци­о­фе­но­ме­но­ло­ги­че­ские став­ки в фэн­те­зи намно­го выше, чем в науч­ной фан­та­сти­ке. В тер­ми­нах Адор­но мож­но ска­зать, что науч­ная фан­та­сти­ка в первую оче­редь вовле­че­на в рас­ши­ре­ние лич­ност­но­го мыш­ле­ния, а фэн­те­зи, в то же вре­мя, посред­ством пред­на­ме­рен­но­го отри­ца­ния позна­ния, ука­зы­ва­ет на «мес­си­ан­ский аспект», необ­хо­ди­мость поис­ка выхо­да из того функ­ци­о­наль­но­го кош­ма­ра, в кото­рый мы попали.

Миф как мет

Какой урок пре­по­да­ёт нам Тол­кин и его Сре­ди­зе­мье? Мораль тут, я думаю, в том, что иллю­зор­ный мир ини­ци­и­ро­вать пре­дель­но про­сто. Тол­кин пока­зы­ва­ет, что смыс­лы доста­ют­ся дёше­во, их запро­сто мож­но накол­до­вать, очень про­сто им пове­рить, до тех пор, пока мы зани­ма­ем отве­дён­ное место в зри­тель­ном зале. По край­ней мере, таким обра­зом я под­хо­жу тема­ти­че­ски к мое­му соб­ствен­но­му миро­стро­и­тель­ству. Как к некой фор­ме наскаль­ных рисунков.

Идея тут в том, что­бы взгля­нуть на куль­ту­ру как на маши­ну по про­из­вод­ству смыс­лов, при­чём «смысл» пони­ма­ет­ся не как содер­жа­ние, но в постин­тен­ци­о­наль­ном духе: раз­лич­ные ста­ти­че­ские и дина­ми­че­ские систе­мы, кото­рые пода­ют сиг­на­лы раз­лич­ным «фол­ко­вым» фор­мам чело­ве­че­ско­го позна­ния. Поду­май­те о чуде «худож­ни­ков» Шове, пред­ставь­те изум­ле­ние, постиг­шее пер­во­от­кры­ва­те­ля того, как заста­вить чело­ве­ка рас­по­зна­вать целые миры, все­го лишь рас­чер­тив сте­ны дре­вес­ным углём. Вооб­ра­зи­те ту первую руку, тот самый пер­вый мозг, отсле­жи­ва­ю­щий этот рефлекс в самом себе, про­сто водя почер­нев­шим паль­цем по стене.

Тра­ди­ци­он­ные опи­са­ния, само собой, пред­по­чтут под­черк­нуть сим­во­ли­че­ское или репре­зен­та­тив­ное зна­че­ние таких собы­тий, как Шове, затя­ги­вая, таким обра­зом, вопрос о про­ис­хож­де­нии чело­ве­че­ской куль­ту­ры в цар­ство бес­ко­неч­ных фило­соф­ских спо­ров. С постин­тен­ци­о­наль­ной же точ­ки зре­ния, Шове явствен­но демон­стри­ру­ет нам: позна­ва­тель­ные про­цес­сы чело­ве­ка запро­сто мож­но вытолк­нуть из род­ных пена­тов. Чело­ве­че­ское позна­ние рабо­та­ет настоль­ко эври­сти­че­ски, что, по фак­ту, ему вовсе не труд­но симу­ли­ро­вать все необ­хо­ди­мые услов­ные сиг­на­лы, коль ско­ро они уже были одна­жды обна­ру­же­ны. И посколь­ку чело­ве­че­ское позна­ние ещё и без­удерж­но в сво­ём оппор­ту­низ­ме, столь харак­тер­ные для куль­ту­ры бес­ко­неч­ные соци­аль­но-прак­ти­че­ские махи­на­ции тоже были прак­ти­че­ски неиз­беж­ны. Там, где тра­ди­ци­он­ные взгля­ды на «рево­лю­цию Чело­ве­ка» кон­цен­три­ру­ют вни­ма­ние на абсо­лют­но мисти­че­ских спо­со­бах пере­да­чи и раз­ви­тия сим­во­ли­че­ских систем, дан­ное рас­смот­ре­ние фоку­си­ру­ет­ся на про­цес­сах выде­ле­ния клю­че­вых сиг­на­лов и когни­тив­ной адап­та­ции. Выде­ле­нию под­вер­га­ют­ся материальные/поведенческие спо­со­бы симу­ли­ро­ва­ния сиг­на­лов, кото­рые исход­но явля­ют­ся частью уна­сле­до­ван­ных форм позна­ния. Адап­та­ции — когни­тив­ная систе­ма, кото­рая рас­по­зна­ёт дан­ный сиг­нал: пещер­ные рисун­ки Шове явля­ют­ся соци­аль­но-когни­тив­ной адап­та­ци­ей зри­тель­но­го вос­при­я­тия, это метод, исполь­зу­ю­щий зри­тель­ные когни­тив­ные сиг­на­лы не по пря­мо­му назна­че­нию, что­бы повли­ять на пове­де­ние. Хотя зна­че­ние в интен­ци­о­наль­ном пони­ма­нии и оста­ёт­ся важ­ным объ­яс­ни­тель­ным поня­ти­ем в рам­ках сво­е­го под­хо­да, «зна­че­ние» в постин­тен­ци­о­наль­ном пони­ма­нии отно­сит­ся толь­ко лишь к выде­ле­нию и адап­та­ции услов­но-сиг­наль­ных когни­тив­ных систем для дости­же­ния неко­то­ро­го систе­ма­ти­че­ско­го пове­ден­че­ско­го эффек­та. Базо­вые про­цес­сы, ответ­ствен­ные за это, не более зага­доч­ны, неже­ли те, кото­рые обес­пе­чи­ва­ют рабо­ту меха­низ­мов мас­ки­ров­ки в живой природе

Постин­тен­ци­о­наль­ная тео­рия зна­че­ния фоку­си­ру­ет­ся на нераз­рыв­но­сти семан­ти­че­ских прак­тик и При­ро­ды, а любые тео­ре­ти­че­ские воз­зре­ния, пред­по­ла­га­ю­щие нали­чие неко­го раз­ры­ва меж­ду эти­ми прак­ти­ка­ми и При­ро­дой, пред­ста­ют в её све­те обман­чи­вы­ми арте­фак­та­ми эври­сти­че­ских спо­со­бов позна­ния, при­ме­нён­ных к реше­нию тео­ре­ти­че­ских про­блем. Ины­ми сло­ва­ми, постин­тен­ци­о­наль­ная тео­рия зна­че­ния рас­смат­ри­ва­ет куль­ту­ру как при­род­ный фено­мен, а не мисти­че­ский арте­факт чего-то эмпи­ри­че­ски необъ­яс­ни­мо­го. С этой точ­ки зре­ния, про­цесс при­пи­сы­ва­ния зна­че­ний пол­но­стью мате­ри­а­лен, как и вся пута­ни­ца, кото­рую он порождает.

Когни­тив­ные систе­мы опти­ми­зи­ру­ют свою эффек­тив­ность про­стым спо­со­бом: они заби­ра­ют­ся вглубь При­ро­ды не далее, чем велит насто­я­тель­ная необ­хо­ди­мость. Более уда­лён­ные же систе­мы охва­ты­ва­ют­ся их раз­ре­ша­ю­щей спо­соб­но­стью толь­ко в том слу­чае, если дело мож­но про­вер­нуть при помо­щи прок­си­маль­ных сиг­на­лов, свя­зан­ных с эти­ми систе­ма­ми надёж­ны­ми систем­ны­ми отно­ше­ни­я­ми. Люди, как и все про­чие виды живых существ, обла­да­ю­щих нерв­ной систе­мой, явля­ют­ся поверх­ност­ны­ми потре­би­те­ля­ми инфор­ма­ции в сре­дах, кото­рые мож­но назвать глу­бо­ким инфор­ма­ци­он­ным окру­же­ни­ем.

Рас­смот­рим антро­по­мор­физм, рефлек­сив­ное при­ло­же­ние наших ради­каль­но эври­сти­че­ских соци­аль­но-когни­тив­ных воз­мож­но­стей, воз­ник­ших для реше­ния зага­док наших чело­ве­че­ских собра­тьев, к нече­ло­ве­че­ским суще­ствам, или же При­ро­де в целом. Когда мы спус­ка­ем антро­по­мор­физм с повод­ка, он «пере­при­ме­ня­ет» фол­ко­вые посту­ла­ты, при­спо­соб­лен­ные к чело­ве­че­ско­му про­бле­мо­раз­ре­ше­нию, к нече­ло­ве­че­ским про­цес­сам. Посколь­ку такое при­ме­не­ние оши­боч­но, антро­по­мор­фи­за­ции не сооб­ща­ют нам ниче­го о систе­мах, кото­рые явля­ют­ся их пред­по­ла­га­е­мой целью. Не удаст­ся побе­дить засу­ху, про­сто при­не­ся жерт­вы богам дождя. Сей-то факт и дела­ет антро­по­морф­ные воз­зре­ния «фан­та­сти­че­ски­ми»: они гово­рят очень мало, если вооб­ще что-либо гово­рят, о сути тех при­род­ных явле­ний, кото­рые берут­ся опи­сы­вать и объяснять.

И, на пер­вый взгляд, это долж­но сни­жать нашу при­спо­соб­ля­е­мость, посколь­ку дело сво­дит­ся к раз­ба­за­ри­ва­нию гро­мад­ных ресур­сов и кор­рек­ти­ро­ва­нию наше­го пове­де­ния в целях реше­ния про­блем, кото­рые попро­сту не суще­ству­ют. Но, конеч­но же, как и во мно­гих дру­гих слу­ча­ях, каса­ю­щих­ся пове­де­ния чело­ве­ка, такой под­ход вполне может обла­дать скры­ты­ми функ­ци­я­ми, кото­рые слу­жат инте­ре­сам инди­ви­дов таки­ми спо­со­ба­ми, кото­рые пони­ма­нию самих инди­ви­дов абсо­лют­но недо­ступ­ны, во вся­ком слу­чае, если рас­смат­ри­вать их через приз­му уна­сле­до­ван­ных контекстов.

Когни­тив­ная изощ­рён­ность, необ­хо­ди­мая для эффек­тив­но­го раз­ре­ше­ния глу­бо­ких инфор­ма­ци­он­ных сред, пре­вра­ти­ла эти функ­ции в непо­сти­жи­мые, непро­ни­ца­е­мые чёр­ные ящи­ки, — непро­ни­ца­е­мые для все­го, кро­ме науч­но­го под­хо­да. И что нам рисо­вать на стен­ках этих ящи­ков, мы рань­ше мог­ли опре­де­лить толь­ко при помо­щи базо­вых когни­тив­ных спо­соб­но­стей и исхо­дя из того, за какую скры­тую функ­цию они отве­ча­ют. Учи­ты­вая огра­ни­че­ния чело­ве­че­ско­го позна­ния, наши пред­ки мог­ли сооб­щать о внеш­нем мире (их глу­бо­кой инфор­ма­ци­он­ной сре­де) всё, что им толь­ко забла­го­рас­су­дит­ся, при усло­вии, что эти сооб­ще­ния доста­ва­лись лег­ко и/или нес­ли какую-либо неяв­ную функ­цию. Они насла­жда­лись тем, что мож­но назвать глу­бо­кой дис­кур­сив­ной без­на­ка­зан­но­стью. Всё, что им было нуж­но, — это уметь рас­по­знать услов­ные сиг­на­лы, при­над­ле­жа­щие сфе­ре соци­аль­но­го позна­ния, в мире При­ро­ды — и вот уже мож­но было раз­гля­деть, ска­жем, воз­да­я­ние в слу­чай­ной смене пого­ды — и этот антро­по­мор­физм уже мож­но было начи­нать эксплуатировать.

Учи­ты­вая наслед­ствен­но закреп­лён­ное отсут­ствие досту­па к глу­бин­ной инфор­ма­ции, а так­же эво­лю­ци­он­ные пре­иму­ще­ства обще­ствен­ной коор­ди­на­ции и спло­чён­но­сти, осо­бен­но в кон­тек­сте оже­сто­чён­ной меж­груп­по­вой кон­ку­рен­ции, лег­ко уви­деть, каким обра­зом ква­зи­по­зна­ние При­ро­ды (кото­рая в ином слу­чае оста­ва­лась бы непро­ни­ца­е­мой) мог­ло пре­вра­тить­ся в цен­ный ресурс. Когда прав­до­по­до­бие не име­ет ника­ко­го зна­че­ния, лишь обще­ствен­ная и инди­ви­ду­аль­ная полез­ность опре­де­ля­ет, какие меха­низ­мы будут пуще­ны в ход. Когда мож­но пове­рить во что угод­но, то, как гово­рят в наро­де, сре­ди всех веро­ва­ний важ­ны толь­ко наи­бо­лее достав­ля­ю­щие. И как раз это объ­яс­ня­ет, поче­му раз­лич­ные фольк­лор­ные опи­са­ния внеш­не­го мира обла­да­ют столь глу­бо­ким струк­тур­ным сход­ством, несмот­ря на их потря­са­ю­щее раз­но­об­ра­зие. Их глу­бо­кие струк­тур­ные сход­ства обес­пе­че­ны опо­рой на соци­о­ко­гни­тив­ные систе­мы, а так­же общи­ми скры­ты­ми функциями.

Учи­ты­вая эво­лю­ци­он­ную обу­слов­лен­ность тако­го поло­же­ния вещей, теперь, с этой точ­ки зре­ния, на точ­ную глу­бин­ную инфор­ма­цию мож­но взгля­нуть как на фор­му когни­тив­но­го загряз­не­ния, как на нечто чуж­дое, что под­ры­ва­ет и раз­ру­ша­ет преж­де ста­биль­ные уна­сле­до­ван­ные поверх­ност­ные инфор­ма­ци­он­ные эко­ло­гии. Как ни стран­но, тем фак­то­ром, кото­рый поз­во­лял нашим пред­кам рас­суж­дать о при­ро­де При­ро­ды, была, напро­тив, как раз абсо­лют­ная непо­зна­ва­е­мость При­ро­ды, отсут­ствие какой бы то ни было (глу­бин­ной) инфор­ма­ции — и порож­да­е­мая этим дис­кур­сив­ная без­на­ка­зан­ность. Антро­по­морф­ное ква­зи­по­зна­ние тре­бу­ет пре­не­бре­гать глу­бин­ной инфор­ма­ци­ей. Чем силь­нее воз­рас­та­ет наша опо­сре­до­ван­ная нау­кой чув­стви­тель­ность к глу­бин­ной инфор­ма­ции, тем менее надёж­ным ста­но­вит­ся антро­по­морф­ное ква­зи­по­зна­ние, и тем более фан­та­стич­ны­ми ста­но­вят­ся фольк­лор­ные миры. Миры, порож­дён­ные нашим эво­лю­ци­он­ным насле­ди­ем, ока­зы­ва­ют­ся раз­жа­ло­ва­ны до ран­га вол­шеб­ных сказок.

Фэн­те­зий­ные миры, таким обра­зом, мож­но рас­смат­ри­вать как онто­ло­ги­че­ский ана­лог пещер­ной живо­пи­си Шове. Они пода­ют услов­ные сиг­на­лы уна­сле­до­ван­ным режи­мам позна­ния, симу­ли­руя типы миров, к рефлек­сив­но­му опи­са­нию кото­рых при­вык­ли наши пред­ки. Это фольк­лор­ные миры, изоби­лу­ю­щие теми базо­вы­ми допу­ще­ни­я­ми, кото­рые пред­ки обыч­но исполь­зо­ва­ли для успеш­но­го раз­га­ды­ва­ния друг дру­га в широ­ком спек­тре прак­ти­че­ских кон­тек­стов. Осмыс­лен­ные миры, чьи онто­ло­гии антро­по­морф­ны и при­над­ле­жат к тому же клас­су, кото­рый мы обна­ру­жи­ва­ем в мифах и религиях.

Кол­лапс когни­тив­ной эко­ло­гии, кото­рая сде­ла­ла такие миры воз­мож­ны­ми, вле­чёт за собой и неэф­фек­тив­ность ору­дий, при помо­щи кото­рых наши пред­ки ори­ен­ти­ро­ва­лись в этих мирах. Мы обна­ру­жи­ва­ем, что ока­за­лись в мирах глу­бин­ной инфор­ма­ции, и эти сре­ды не толь­ко изоби­лу­ют инфор­ма­ци­ей, кото­рую наши пред­ки игно­ри­ро­ва­ли, но и под завяз­ку наби­ты сре­да­ми, скон­стру­и­ро­ван­ны­ми, что­бы мани­пу­ли­ро­вать поверх­ност­ны­ми инфор­ма­ци­он­ны­ми сиг­на­ла­ми. Мы ока­за­лись в мире, киша­щем про­стран­ства­ми кру­ше­ния, обла­стя­ми, где наши уна­сле­до­ван­ные ору­дия суще­ствен­но сбо­ят, а так­же про­стран­ства­ми взло­ма, — обла­стя­ми, где эти ору­дия под­вер­га­ют­ся экс­плу­а­та­ции с целью извле­че­ния ком­мер­че­ской выгоды.

Это весь­ма при­ме­ча­тель­ный факт, даже если по раз­ду­мии он кажет­ся абсо­лют­но оче­вид­ным. Суще­ству­ют иде­аль­ные для людей когни­тив­ные эко­ло­гии, про­стран­ства раз­ре­ши­мо­сти, те сре­ды, кото­рые поощ­ря­ют чело­ве­че­ские спо­соб­но­сти, и точ­но так же люди обла­да­ют про­стран­ства­ми кру­ше­ния, сре­да­ми, кото­рые нака­зы­ва­ют их за те же спо­соб­но­сти. И в этом смыс­ле фэн­те­зий­ные миры мож­но вос­при­ни­мать как ком­пен­са­тор­ный меха­низм, сво­е­го рода когни­тив­ный эко­за­по­вед­ник, спо­соб пере­се­лить­ся в менее тре­бо­ва­тель­ные миры поверх­ност­ной инфор­ма­ции, про­стран­ства псев­до­раз­ре­ши­мо­сти, гипо­те­ти­че­ские сре­ды, кото­рые слу­жат вполне одно­знач­ны­ми сиг­на­ла­ми для обще­при­ме­ни­мых когни­тив­ных спо­соб­но­стей. И подоб­но био­ло­ги­че­ским эко­за­по­вед­ни­кам, вполне воз­мож­но, они слу­жат важ­ной цели. Как мы виде­ли выше на при­ме­ре антро­по­мор­физ­ма, про­стран­ства псев­до­раз­ре­ши­мо­сти могут исполь­зо­вать­ся в каче­стве реше­ний (в про­ти­во­вес ситу­а­ци­ям, ини­ци­и­ру­ю­щим кру­ше­ния) в неко­то­ром отно­ше­нии — куль­ту­ра явля­ет­ся ничем иным, как сви­де­тель­ством это­го факта.

Одна­ко фэн­те­зий­ные миры — это так­же и игро­вая пло­щад­ка для сле­пых моз­гов. Чем боль­ше мы узна­ём о самих себе, тем боль­ше мы узна­ём и о том, как вытал­ки­вать наши когни­тив­ные спо­соб­но­сти на чуж­дую им тер­ри­то­рию — как обма­ны­вать самих себя, к доб­ру или к худу. Наша поверх­ност­ная инфор­ма­ци­он­ная при­ро­да сего­дня нахо­дит­ся в фоку­се обшир­ной, инду­стри­аль­ной иссле­до­ва­тель­ской про­грам­мы, кото­рая посте­пен­но обес­пе­чи­ва­ет нас инфор­ма­ци­ей, мето­ди­ка­ми и тех­но­ло­ги­я­ми для пол­но­го упре­жде­ния наших уна­сле­до­ван­ных эко­ло­гий, — ина­че гово­ря, для иде­аль­ной симу­ля­ции «реаль­но­сти». И вре­мен­ное избав­ле­ние от когни­тив­но­го загряз­не­ния суще­ству­ю­щих сред само по себе потен­ци­аль­но может при­ве­сти к ещё боль­ше­му когни­тив­но­му загряз­не­нию. Мы ведь явля­ем­ся, по край­ней мере, в неко­то­ром отно­ше­нии, кочу­ю­щим видом, склон­ным тяго­теть к более туч­ным паст­би­щам. Явля­ет­ся ли пере­се­ле­ние из одной реаль­но­сти в дру­гую менее неиз­беж­ным, неже­ли мигра­ция меж­ду регионами?

Через пря­мую и опо­сре­до­ван­ную дефор­ма­цию суще­ству­ю­щих соци­о­ко­гни­тив­ных эко­ло­гий глу­бин­ная инфор­ма­ция одно­вре­мен­но ини­ци­и­ру­ет мно­го­мер­ные услов­ные сиг­на­лы наше­му фан­та­сти­че­ско­му позна­нию и про­буж­да­ет нашу потреб­ность в нём. В наши вре­ме­на веч­ная жаж­да смыс­ла обо­ра­чи­ва­ет­ся и пред­рас­по­ло­жен­но­стью к поис­кам фан­та­сти­че­ско­го. Сле­ду­ет ожи­дать взрыв­но­го роста этой жаж­ды вме­сте с воз­рас­та­ю­щим тем­пом тех­но­ло­ги­че­ских изме­не­ний. Во всей этой шуми­хе вокруг Боль­ших Дан­ных важ­но пом­нить, что мы вза­и­мо­увя­за­ны в рам­ках авто­адап­тив­ной мак­ро­со­ци­аль­ной систе­мы, кото­рая осно­ва­на на рас­по­зна­ва­нии нас, и на таких спо­со­бах кон­тро­ля над наши­ми когни­тив­ны­ми рефлек­са­ми, кото­рые оста­ют­ся незри­мы­ми или же достав­ля­ют удо­воль­ствие. И в наше вре­мя эта систе­ма успеш­но функционирует.

Фэн­те­зи — это свя­щен­ное писа­ние-зом­би, место, где наши древ­ние пред­став­ле­ния бро­дят в пуга­ю­щем подо­бии жиз­ни. Писа­тель-фэн­те­зист — кол­дун вуду, напол­ня­ю­щий мёрт­вые смыс­лы вооб­ра­жа­е­мым суще­ство­ва­ни­ем. Этот акт вос­кре­ше­ния может как помочь нала­дить наши свя­зи с миром, так и под­ме­нить его. Про­бле­ма в нау­ке и тех­но­ло­ги­ях. Овла­де­ние глу­бин­ной инфор­ма­ци­ей ини­ци­и­ру­ет всё более высо­кие сте­пе­ни поверх­ност­но-инфор­ма­ци­он­но­го пора­бо­ще­ния. Чем понят­нее ста­но­вит­ся наша зом­би-при­ро­да, тем эффек­тив­нее мож­но настро­ить наши систе­мы воз­на­граж­де­ния, и тем глуб­же мы погру­жа­ем­ся в ту или иную раз­но­вид­ность фан­та­зий. Это дисто­пия Акра­ти­че­ско­го обще­ства, циви­ли­за­ции, всё более раз­де­лён­ной на глу­бин­ных и поверх­ност­ных потре­би­те­лей инфор­ма­ции, меж­ду теми, кто управ­ля­ет маши­не­ри­ей, и теми, кто пой­ман в том или ином виде про­стран­ства взлома.

Акразис

Акра­зис (или соци­аль­ный акра­зис) обо­зна­ча­ет тех­но­ло­ги­че­ски ини­ци­и­ро­ван­ный соци­аль­но-эко­но­ми­че­ский про­цесс, кото­рый был запу­щен уже к нача­лу 20-го века и в ито­ге сво­е­го раз­ви­тия спо­со­бен поро­дить Хор.

Увле­чён­ные пори­ца­ни­ем бес­чис­лен­ных жесто­ко­стей капи­та­ли­сти­че­ской систе­мы, кри­ти­ки нача­ла 21-го века про­гля­де­ли куда боль­шую угро­зу, тая­щу­ю­ся в том, как капи­та­лизм потвор­ству­ет чело­ве­че­ским стра­стям. Охот­но экс­плу­а­ти­руя откры­тия когни­тив­ных наук, рыноч­ная эко­но­ми­ка сама собой пере­во­ору­жи­лась для ещё более эффек­тив­но­го рас­по­зна­ва­ния и удо­вле­тво­ре­ния потре­би­тель­ско­го спро­са, и это в конеч­ном счё­те пре­вра­ти­ло отно­ше­ния поку­па­те­ля и про­дав­ца во внут­ри­лич­ност­ные схе­мы (ини­ци­и­руя пре­сло­ву­тый пере­ход к «мар­ке­тин­гу при­хо­тей», отсле­жи­ва­нию дан­ных о «потреб­но­стях», вне зави­си­мо­сти от инди­ви­дов, кото­рые их изъ­яв­ля­ют). Эко­ло­ги­че­ская при­ро­да чело­ве­че­ско­го мыш­ле­ния прак­ти­че­ски гаран­ти­ро­ва­ла, что подоб­ная пере­строй­ка при­об­ре­тёт мани­пу­ля­тив­ный харак­тер. Зави­си­мость чело­ве­ка от прок­си­маль­ной инфор­ма­ции при рас­по­зна­ва­нии все­го отно­ся­ще­го­ся к наслед­ствен­ным догад­кам об устрой­стве соци­аль­ных и при­род­ных сред вру­чи­ла в руки тор­гов­цев бес­чис­лен­ные инстру­мен­ты для игры на чело­ве­че­ских меха­низ­мах при­ня­тия реше­ний. Гло­баль­ная эко­но­ми­ка посте­пен­но пере­стро­и­лась для опти­ми­за­ции все­го, свя­зан­но­го с когни­тив­ны­ми недо­стат­ка­ми чело­ве­ка. Мы пре­вра­ти­лись в соб­ствен­но­го паразита.

По мере того, как тех­но­ло­ги­че­ская пере­строй­ка (и, в част­но­сти, мас­шта­би­ро­ва­ние ИИ) нача­ла раз­ру­шать при­ме­ни­мость наших эври­сти­че­ских спо­со­бов созда­вать смыс­лы, она же при­ня­лась снаб­жать нас вир­ту­аль­ны­ми сур­ро­га­та­ми, спо­со­ба­ми обес­пе­чить успеш­ное функ­ци­о­ни­ро­ва­ние тех когни­тив­ных спо­соб­но­стей, кото­рые ина­че оста­ва­лись бы нена­дёж­ны­ми. Ины­ми сло­ва­ми, даже несмот­ря на то, что мир ста­но­вил­ся всё более нече­ло­ве­че­ским, наши окру­жа­ю­щие сре­ды ста­но­ви­лись всё более антро­по­морф­ны­ми, всё более «умны­ми» и «иммер­сив­ны­ми». Отсю­да и про­ис­хо­дит «акра­зис», ста­рин­ный тер­мин, обо­зна­ча­ю­щий состо­я­ние, в кото­ром чело­век посту­па­ет вопре­ки соб­ствен­ным суж­де­ни­ям, теперь же мы харак­те­ри­зу­ем им обще­ство, дей­ству­ю­щее вопре­ки спо­соб­но­сти чело­ве­ка выно­сить суж­де­ния в целом, обще­ство, склон­ное к систе­ма­ти­че­ской под­мене реаль­ной авто­ном­но­сти авто­ном­но­стью симулированной.

В кон­це кон­цов, люди эво­лю­ци­о­ни­ро­ва­ли так, что­бы поль­зо­вать­ся сиг­на­ла­ми от внеш­них воз­дей­ствий в пред­по­ло­же­нии, что те явля­ют­ся досто­вер­ной состав­ля­ю­щей окру­жа­ю­щей сре­ды. С того момен­та, как нам уда­лось взло­мать эти вхо­дя­щие сиг­на­лы, мир фак­ти­че­ски пре­вра­тил­ся в наркотик.

У акра­зи­са дол­гая исто­рия, столь же дол­гая, как и у Жиз­ни вооб­ще, если верить неко­то­рым тео­ри­ям. До 21-го сто­ле­тия этот про­цесс счи­та­ли «про­све­ти­тель­ским», но толь­ко лишь пото­му, что в силу огра­ни­че­ний вовле­чён­ных в него тех­но­ло­гий (живо­пись, лите­ра­ту­ра и т. д.) изме­не­ния оста­ва­лись управ­ля­е­мы­ми. Но темп изме­не­ний про­дол­жал нарас­тать, в то вре­мя как адап­та­ци­он­ные воз­мож­но­сти чело­ве­ка оста­ва­лись преж­ни­ми. Всё шло к неиз­беж­но­му исхо­ду. Когда про­пуск­ная спо­соб­ность наших воз­дей­ствий спер­ва срав­ня­лась, а затем и пре­вы­си­ла про­пуск­ную спо­соб­ность нашей цен­траль­ной нерв­ной систе­мы, симу­ля­ция зна­че­ния ста­ла мери­лом зна­че­ния. Про­цесс погло­тил саму нашу систе­му отсчё­та. Един­ствен­ное оче­вид­ное для мил­ли­ар­дов пони­ма­ние успе­ха — его пони­ма­ние как «когни­тив­но­го ком­фор­та» — пере­ме­сти­лось из лона мира в объ­я­тия тех­но­ло­гии. И мил­ли­ар­ды под­да­лись это­му изъ­я­ну, при­ни­мая с рас­про­стёр­ты­ми объ­я­ти­я­ми сиг­на­лы и сре­ды, пол­но­стью соткан­ные из хак­ну­то­го кода. Куль­ту­ра ста­ла неот­ли­чи­мой от про­стран­ства взло­ма — как и сам жиз­нен­ный опыт для тех, кто стал пола­гать­ся на вир­ту­аль­ные кри­те­рии оценки.

К 2050 году мы пре­вра­ти­лись в циви­ли­за­цию раз­ви­то­го акра­тиз­ма, уна­сле­до­ван­ные нашим видом фор­мы смыс­ло­по­рож­де­ния ока­за­лись пол­но­стью ском­про­ме­ти­ро­ва­ны. Искус­ство пало ран­ней жерт­вой, хотя на то, что­бы осо­знать это, пона­до­би­лись деся­ти­ле­тия. Фан­та­зия, в кон­це кон­цов, поощ­ря­лась во всех сфе­рах, и в первую оче­редь в тех, кото­рые, как искус­ство или рели­гия, пре­тен­до­ва­ли на уста­нов­ле­ние отжив­ших иерар­хий авто­ри­те­та. Верить в искус­ство озна­ча­ло демон­стри­ро­вать уяз­ви­мость рын­ка, или же разо­рить­ся до состо­я­ния ниче­го не зна­ча­ще­го бед­ня­ка. Точ­но так же, как и верить в Бога.

Соци­аль­ный акра­зис в наши дни рас­смат­ри­ва­ет­ся в общем смыс­ле как тер­мо­ди­на­ми­че­ский про­цесс, внут­ренне при­су­щий Жиз­ни, меха­ни­че­ский про­дукт био­ло­гии, опи­сы­ва­е­мый в рам­ках ком­пе­тен­ций био­ло­гии пове­де­ния. Мно­го­чис­лен­ные симу­ля­ции пока­за­ли: в усло­ви­ях, когда полу­чен­ные базо­вые мощ­но­сти обес­пе­чи­ва­ют добы­чу избы­точ­ных ресур­сов из окру­жа­ю­щей сре­ды, «схо­дя­щи­е­ся по резуль­та­ту» или «опти­ми­зи­ру­ю­щие» систе­мы про­дол­жа­ют функ­ци­о­ни­ро­вать до тех пор, пока не теря­ют связь с этой сре­дой в прин­ци­пе, и начи­на­ют схо­дить­ся по сиг­на­лу о неком эко­ло­ги­че­ском резуль­та­те, а не по реаль­но­му эко­ло­ги­че­ско­му результату.

Отсю­да — зна­ме­ни­тое «нар­ко­ман­ское реше­ние» Пара­док­са Фер­ми (недав­но полу­чив­шее под­твер­жде­ние от Гала­се­ман­ти­че­ско­го супер­комью­те­ра в МТИ).

И отсю­да же — Хор.