Странное тождество

Фило­соф­ский про­ект Бра­сье мож­но опре­де­лить как ради­ка­ли­за­цию клас­си­че­ско­го Про­све­ще­ния: по-сво­е­му ниц­ше­ан­ская амби­ция декла­ри­ру­ет в свой адрес спе­ку­ля­тив­ную мощ­ность, кото­рая под­ми­на­ет под век­тор разу­ма раз­лич­ные экзер­си­сы спе­ку­ля­ций преж­не­го типа (Лио­тар, Леви­нас, Фрейд).

Ради­ка­ли­за­ция пред­по­ла­га­ет, что дару­е­мый «про­свет» име­ет двой­ствен­ное след­ствие: с одной сто­ро­ны, соглас­но посы­лу дебют­ной кни­ги Бра­сье, нау­ка при­зва­на выве­сти нас из тупи­ка мыс­ли, кото­рый пара­зи­ти­ру­ет на нега­тив­но­сти смерти.

С дру­гой сто­ро­ны, высво­бож­де­ние ничто под­ра­зу­ме­ва­ет тота­ли­та­рист­ский дис­курс раци­о­наль­но­сти (на этом, в част­но­сти, стро­ит­ся кри­ти­ка в адрес Бра­сье со сто­ро­ны Хар­ма­на как авто­ра «демо­кра­ти­че­ской» объ­ект­но-ори­ен­ти­ро­ван­ной онтологии).

В дан­ной ста­тье Бра­сье обра­ща­ет вни­ма­ние к «стран­но­му» тож­де­ству, кото­рое (уже дав­но и в раз­лич­ных реги­страх) вычи­ты­ва­ет­ся в писа­ни­ях Геге­ля и Марк­са.
Обра­ще­ние к Геге­лю (см., напри­мер, курс Бра­сье, посвя­щён­ный совре­мен­ным про­чте­ни­ям геге­лев­ской фило­со­фии), пожа­луй, не вызы­ва­ет сму­ще­ний (поми­мо про­че­го, в виду ана­ли­ти­че­ских апро­при­а­ций Геге­ля послед­них лет).

Обра­ще­ние к Марк­су, напро­тив, насто­ра­жи­ва­ет: идео­ло­ги­за­ция раци­о­наль­но­сти и без того анга­жи­ро­ва­на дис­кур­сом об эта­лоне позна­ния, что прак­ти­че­ски гаран­ти­ру­ет допол­ни­тель­ную нагруз­ку на заяв­лен­ный Бра­сье про­ект высво­бож­де­ния. В резуль­та­те в воз­ду­хе пови­са­ет сво­е­го рода интри­га: оправ­дан ли риск воз­вра­та едва раз­ве­ян­но­го отчуж­де­ния теми ресур­са­ми, кото­рые Бра­сье, пред­по­ло­жи­тель­но, удаст­ся выне­сти из марксизма?

˜

Эту про­стую бес­ко­неч­ность или абсо­лют­ное поня­тие мож­но назвать про­стой сущ­но­стью жиз­ни, душой мира, общей кро­вью, кото­рая, будучи вез­де­су­ща, не замут­ня­ет­ся и не пре­ры­ва­ет­ся ника­ким раз­ли­чи­ем, напро­тив, сама состав­ля­ет все раз­ли­чия, как и их сня­тость <…> ибо раз­дво­е­ние уже совер­ши­лось, раз­ли­чие исклю­че­но из рав­но­го себе само­му и постав­ле­но рядом с ним; то, чем долж­но было бы быть рав­ное себе само­му, есть уже, сле­до­ва­тель­но, ско­рее одна из раз­дво­ен­ных [сто­рон], чем абсо­лют­ная сущ­ность. Рав­ное себе само­му раз­два­и­ва­ет­ся, — это зна­чит поэто­му точ­но так же, что оно сни­ма­ет себя как уже раз­дво­ен­ное„ оно сни­ма­ет себя как ино­бы­тие1.

дву­смыс­лен­ность в потен­ци­аль­но­сти родо­во­го бытия

Диа­лек­ти­ка — это логи­ка отчуж­де­ния [estrangement]. Гегель и Маркс — это мыс­ли­те­ли отчуж­де­ния [alienation], посколь­ку они диа­лек­ти­че­ские мыс­ли­те­ли. Само­тож­де­ствен­ная нега­тив­ность — это пульс, «общая кровь» диа­лек­ти­ки. Но что пред­став­ля­ет собой эта «про­стая бес­ко­неч­ность», кото­рая есть одно­вре­мен­но и раз­ли­чие и его пре­одо­ле­ние? Для Геге­ля, иде­а­ли­ста, она есть «абсо­лют­ное поня­тие». Труд­нее ска­зать, чем она явля­ет­ся для Марк­са, кото­рый счи­та­ет­ся мате­ри­а­ли­стом. Может быть, это то, что моло­дой Маркс назы­вал «сво­бод­ной созна­тель­ной дея­тель­но­стью»? Сво­бод­ная созна­тель­ная дея­тель­ность обу­слов­ли­ва­ет саму себя [self-determining]: цели и сред­ства не навя­зы­ва­ют­ся ей каки­ми-либо сто­рон­ни­ми усло­ви­я­ми, будь то при­род­ны­ми или соци­аль­ны­ми. Это тоже может зву­чать иде­а­ли­сти­че­ски, если не уточ­нить, что речь идёт не толь­ко о дея­тель­но­сти созна­ния, но так­же о соци­аль­ных прак­ти­ках, сво­бод­ных от импе­ра­ти­вов удо­вле­тво­ре­ния потреб­но­стей и накоп­ле­ния [valorising] капи­та­ла. Одна­ко теперь созда­ёт­ся впе­чат­ле­ние, что Маркс про­сто пере­ме­стил само­от­чуж­да­ю­ще­е­ся тож­де­ство [self-estranging sameness] из поня­тия в «родо­вое бытие» [“genus-being”] чело­ве­ка (Gatungswesen), пони­ма­е­мое как исто­ри­че­ски измен­чи­вый «ансамбль соци­аль­ных отно­ше­ний», а не как ста­биль­ная все­общ­ность2. Если бы Маркс имел в виду имен­но это, он наде­лил бы родо­вое бытие чело­ве­ка, или точ­нее, кол­лек­тив­ную дея­тель­ность, порож­да­е­мую этим ансам­блем соци­аль­ных отно­ше­ний, спо­соб­но­стью к самот­ранс­фор­ма­ции, кото­рая осу­ществ­ля­лась бы через сред­ства и отно­ше­ния про­из­вод­ства, но бло­ки­ро­ва­лась бы клас­со­вы­ми и госу­дар­ствен­ны­ми инсти­ту­та­ми, а так­же част­ной соб­ствен­но­стью. С этой точ­ки зре­ния ансамбль соци­аль­ных отно­ше­ний таит в себе потен­ци­аль­ность ста­нов­ле­ния, кото­рая одно­вре­мен­но и сти­му­ли­ру­ет­ся, и пре­се­ка­ет­ся соци­аль­ны­ми раз­ли­чи­я­ми тру­да и клас­са, кото­рые этим ансам­блем отно­ше­ний и были порождены.

На мой взгляд, дан­ная трак­тов­ка в целом кор­рект­на. Но её ослаб­ля­ет дву­смыс­лен­ность в исполь­зо­ва­нии поня­тия потен­ци­аль­но­сти. Диа­лек­ти­че­ский склад мыш­ле­ния Марк­са тре­бу­ет, что­бы эта потен­ци­аль­ность одно­вре­мен­но высту­па­ла как то, что порож­да­ет, и как то, что порож­да­ет­ся кон­крет­ны­ми соци­аль­ны­ми отно­ше­ни­я­ми, вклю­чая раз­де­ле­ние тру­да и клас­сов. Но если учесть дан­ную вза­и­мо­за­ви­си­мость (тот факт, что соци­аль­ные прак­ти­ки порож­да­ют соци­аль­ные отно­ше­ния и сами отно­ше­ния порож­да­ют­ся теми же прак­ти­ка­ми), то как мож­но осуж­дать соци­аль­ные отно­ше­ния, порож­да­е­мые день­га­ми и сто­и­мо­стью за то, что они пре­пят­ству­ют порож­да­ю­ще­му потен­ци­а­лу прак­тик? Вопрос не в том, поче­му эти отно­ше­ния опре­де­ля­ют воз­мож­но­сти прак­тик. Учи­ты­вая обрат­ную связь меж­ду прак­ти­ка­ми и отно­ше­ни­я­ми, оче­вид­но, поче­му день­ги и сто­и­мость (как соци­аль­ные фор­мы) опре­де­ля­ют соци­аль­ные прак­ти­ки (так же, как они в свою оче­редь сами опре­де­ля­ют­ся послед­ни­ми). Вопрос ско­рее в том, что если мы при­зна­ем эту вза­и­мо­за­ви­си­мость меж­ду соци­аль­ны­ми прак­ти­ка­ми, фор­ма­ми и отно­ше­ни­я­ми, то на каких осно­ва­ни­ях мож­но счи­тать, что прак­ти­ки содер­жат в себе нере­а­ли­зо­ван­ный потен­ци­ал, кото­рый избы­то­чен отно­си­тель­но акту­аль­ных форм и отно­ше­ний, с кото­ры­ми они, прак­ти­ки, состо­ят в отно­ше­нии вза­и­мо­за­ви­си­мо­сти? Какой нере­а­ли­зо­ван­ный избы­ток сохра­ня­ет­ся за прак­ти­ка­ми после того, как мы вычтем из них этот аспект кон­сти­ту­и­ро­ва­ния, кото­рый они раз­де­ля­ют с суще­ству­ю­щи­ми соци­аль­ны­ми фор­ма­ми и отно­ше­ни­я­ми? Ины­ми сло­ва­ми: что поз­во­ля­ет нам нахо­дить соци­аль­ные прак­ти­ки, сопут­ству­ю­щие непол­но­цен­но­му капи­та­лиз­му, непол­но­цен­ны­ми [wanting] после того как мы отка­за­лись от пони­ма­ния родо­во­го бытия чело­ве­ка в каче­стве сущ­но­сти [de-substantialized] и све­ли его ко мно­же­ству исто­ри­че­ски измен­чи­вых соци­аль­ных отно­ше­ний? Если мы при­рав­ня­ем [flatten] родо­вое бытие к исто­ри­че­ски измен­чи­во­му мно­же­ству соци­аль­ных отно­ше­ний, в нём не оста­нет­ся скры­то­го ресур­са [latency], о кото­ром мож­но было бы ска­зать, что он не реа­ли­зо­ван дей­стви­тель­ны­ми соци­аль­ны­ми прак­ти­ка­ми. Но если неко­то­рый аспект родо­во­го бытия выхо­дит за пре­де­лы [transcends] мно­же­ства соци­аль­ных отно­ше­ний и удер­жи­ва­ет­ся в резер­ве как нере­а­ли­зо­ван­ный потен­ци­ал, то мы рис­ку­ем вер­нуть­ся к пони­ма­нию его в каче­стве сущ­но­сти [re-substanitalizing], неисто­ри­че­ской сущ­но­сти [a‑historical essence]. Сво­бод­ная созна­тель­ная дея­тель­ность либо пол­но­стью, либо частич­но реа­ли­зу­ет­ся в дей­стви­тель­ных соци­аль­ных отно­ше­ни­ях: если пол­но­стью, то о них нель­зя ска­зать, что они непол­но­цен­ны; если частич­но, то она не может быть пол­но­стью кон­сти­ту­и­ро­ва­на посред­ством соци­аль­ных отно­ше­ний: родо­вое бытие долж­но обла­дать транс­цен­дент­ным потенциалом.

Мож­но пре­льстит­ся воз­мож­но­стью закрыть эту линию вопро­ша­ния лако­нич­ным воз­ра­же­ни­ем: про­бле­ма капи­та­ли­сти­че­ских соци­аль­ных отно­ше­ний — это экс­плу­а­та­ция, извле­че­ние при­ба­воч­но­го тру­да из наём­ных работ­ни­ков. Для того, что­бы при­знать неиз­беж­но экс­плу­а­та­тор­ский харак­тер тру­до­вых отно­ше­ний, и сопут­ству­ю­ще­го ему мас­со­во­го обни­ща­ния, нет нуж­ды в мета­фи­зи­че­ских блуж­да­ни­ях. Это воз­ра­же­ние поли­ти­че­ски полез­но, но ему не доста­ёт фило­соф­ско­го смыс­ла (воз­мож­но, это пред­на­ме­рен­но). Экс­плу­а­та­ция — это ана­ли­ти­че­ская кате­го­рия, кото­рая ниче­го не сооб­ща­ет нам ни о при­ро­де воз­мож­но­сти, свой­ствен­ной неэкс­плу­а­ти­ру­е­мо­му тру­ду, ни о том, поче­му он обла­да­ет большим, чем наём­ный труд, транс­фор­ми­ру­ю­щим потен­ци­а­лом. Каким кри­те­ри­ем мож­но было бы изме­рить несо­от­вет­ствие меж­ду дей­стви­тель­ным и нере­а­ли­зо­ван­ным потен­ци­а­лом? Имен­но вви­ду этой дву­смыс­лен­но­сти в потен­ци­аль­но­сти, при­пи­сы­ва­е­мой родо­во­му бытию чело­ве­ка — того фак­та, что она, пред­по­ло­жи­тель­но, одно­вре­мен­но имма­нент­на и транс­цен­дент­на по отно­ше­нию к дей­стви­тель­ным соци­аль­ным отно­ше­ни­ям — оппо­нен­ты Марк­са обви­ня­ют его в том, что он воз­вра­ща­ет транс­цен­дент­ное пред­став­ле­ние о сущ­но­сти чело­ве­ка даже тогда, когда он наста­и­ва­ет на том, что эта сущ­ность явля­ет­ся функ­ци­ей исто­ри­че­ски измен­чи­вых соци­аль­ных отно­ше­ний. С точ­ки зре­ния эмпи­ри­ков, труд­но понять, в чём заклю­ча­ет­ся мате­ри­а­ли­стич­ность уве­рен­но­сти Марк­са в том, что чело­ве­че­ская соци­аль­ность не обя­за­тель­но долж­на осно­вы­вать­ся на раз­де­ле­нии тру­да и клас­сов, несмот­ря на пре­ва­ли­ро­ва­ние послед­не­го на про­тя­же­нии чело­ве­че­ской исто­рии. Учи­ты­вая его пре­об­ла­да­ние в исто­рии, поче­му не при­знать, что дан­ное раз­де­ле­ние неиз­беж­но? Раз­ве не будет счи­тать­ся иде­а­лиз­мом отри­ца­ние его необ­хо­ди­мо­сти и утвер­жде­ние о том, что обще­ство может быть вос­со­зда­но [re-founded] после его устра­не­ния? Дан­ное воз­ра­же­ние направ­ле­но на то, что пред­став­ля­ет­ся тай­ным иде­а­лиз­мом в осно­ве мате­ри­а­лиз­ма Марк­са: убеж­дён­ность в том, что то, что есть, не долж­но быть, а то, чего нет, долж­но быть. Если это обви­не­ние обос­но­ван­но, ком­му­низм — это не «насто­я­щее дви­же­ние», имма­нент­ное исто­рии, а нере­а­ли­зо­ван­ный иде­ал, чистая воз­мож­ность, по отно­ше­нию к кото­рой акту­аль­ная исто­рия непол­но­цен­на. Я хочу пари­ро­вать это воз­ра­же­ние пред­по­ло­же­ни­ем о том, что мате­ри­а­лизм Марк­са тре­бу­ет геге­лев­ско­го само­от­чуж­да­ю­ще­го­ся тож­де­ства, что­бы раз­ве­ять кажу­щу­ю­ся дихо­то­мию меж­ду имма­нент­но­стью и транс­цен­дент­но­стью в воз­мож­но­сти, кото­рая при­пи­сы­ва­ет­ся прак­ти­ке. Сде­лать это — зна­чит не про­сто дать волю схо­ла­сти­че­ским изли­ше­ствам; это необ­хо­ди­мо, если ком­му­ни­сти­че­ский импе­ра­тив — реа­ли­за­цию сво­бод­ной созна­тель­ной дея­тель­но­сти в соци­аль­ных отно­ше­ни­ях — не путать с фан­та­зи­ей ещё-не-отчуж­дён­ной под­лин­но­сти [un-estranged propriety].

ове­ществ­ле­ние и отчуждение

Как извест­но, Гегель и Маркс исполь­зу­ют для обо­зна­че­ния отчуж­де­ния два тер­ми­на, Entaeusserung и Entfremdung, и, пред­по­ло­жи­тель­но, исполь­зу­ют их вза­и­мо­за­ме­ня­е­мо. В сво­ём пере­во­де Фено­ме­но­ло­гии духа Геге­ля А. В. Мил­лер про­во­дит раз­ли­чие, пере­во­дя Entaeusserung как «ове­ществ­ле­ние» [“externalisation”], а Entfremdung как «отчуж­де­ние» [“estrangement”]. Разу­ме­ет­ся, иссле­до­ва­те­ли изве­ли нема­ло чер­нил, дис­ку­ти­руя о том, не скры­ва­ет­ся ли за этой гете­ро­ни­ми­ей пота­ён­ная сино­ни­мия. Одна­ко Ита­ло Теста убе­ди­тель­но пока­зы­ва­ет, что в про­ве­де­нии раз­ли­чия меж­ду ними дей­стви­тель­но есть смысл. Хотя само­ове­ществ­ле­ние [self-externalisation] Духа носит кон­сти­ту­тив­ный харак­тер, Гегель про­во­дит раз­ли­чие меж­ду ове­ществ­ле­ни­ем, посред­ством кото­ро­го Дух реа­ли­зу­ет [realizes] свою сво­бо­ду, и ове­ществ­ле­ни­ем, посред­ством кото­ро­го он под­чи­ня­ет­ся [subjected] внеш­ней агент­но­сти или силе, кото­рая сама суще­ству­ет толь­ко в ове­ществ­лён­ной фор­ме. Поэто­му вся­кое отчуж­де­ние есть ове­ществ­ле­ние; но не вся­кое ове­ществ­ле­ние есть отчуж­де­ние. В самом общем виде, Теста пред­став­ля­ет это как вопрос о диа­лек­ти­че­ской вза­и­мо­за­ви­си­мо­сти [interplay] меж­ду зави­си­мо­стью [dependence] и неза­ви­си­мо­стью [independence] Духа. Сво­и­ми кор­ня­ми эта интер­пре­та­ция ухо­дит к Адор­но: Дух осво­бож­да­ет себя от под­чи­не­ния [subjection] при­ро­де (он дости­га­ет неза­ви­си­мо­сти или авто­но­мии), но при этом порож­да­ет куль­ту­ру как вто­рую при­ро­ду, кото­рой под­чи­ня­ет­ся (он ста­но­вит­ся зави­си­мым [dependent] от обще­ствен­ных инсти­ту­тов, обы­ча­ев и норм, что сни­жа­ет его сво­бо­ду). Соглас­но пози­ции Теста, при­су­щая Духу есте­ствен­ность [naturalness] или инстинкт про­яв­ля­ет­ся вновь [repeated] и явля­ет себя в нём в отчуж­дён­ной фор­ме. Инсти­ту­ты, обы­чаи и нор­мы «начи­на­ют функ­ци­о­ни­ро­вать, как если бы они были при­ро­дой, со свое­об­раз­ной [sui generis] при­чин­но­стью, то есть как отчуж­дён­ная, вопло­щён­ная [reified] вто­рая при­ро­да»3.

Эту идею мож­но поды­то­жить сле­ду­ю­щим обра­зом: каж­дая созна­ю­щая себя дена­ту­ра­ли­за­ция порож­да­ет неосо­знан­ную рена­ту­ра­ли­за­цию. Теста при­во­дит два при­ме­ра дан­но­го «воз­вра­ще­ния подав­лен­ной при­ро­ды» внут­ри Духа из тек­ста Фено­ме­но­ло­гии Гегеля:

<…> есте­ствен­ный харак­тер, кото­рый дей­ству­ет в соот­вет­ствии с остра­нён­ной диа­лек­ти­кой судь­бы в рам­ках непо­сред­ствен­ной Sittlichkeit [т. е. эти­че­ской жиз­ни]; тот факт, что как толь­ко лич­ность абстракт­но при­зна­ёт­ся в сво­ей духов­ной фор­ме внут­ри рим­ской систе­мы пра­ва, то инди­вид ока­зы­ва­ет­ся в пута­ни­це мно­го­об­ра­зия есте­ствен­ных внут­рен­них и внеш­них сил и обна­жа­ет­ся в сво­ей живот­ной слу­чай­но­сти; тот факт, что поня­тие юри­ди­че­ской лич­но­сти здесь необос­но­ван­но, то есть зави­сит в сво­ём пози­тив­ном при­зна­нии от гру­бо­го фак­та соци­аль­ной вла­сти, кото­рая внут­ри импе­рии про­яв­ля­ет себя как есте­ствен­ная сила опустошения.

В этих при­ме­рах инте­рес­но то, что они, пред­по­ло­жи­тель­но, явля­ют­ся исто­ри­че­ски­ми: при­род­ное дей­ству­ю­щее лицо [natural character] под­чи­не­но судь­бе в гре­че­ском мире, управ­ля­е­мом Боже­ствен­ным Зако­ном; юри­ди­че­ские пра­ва граж­да­ни­на Рима обес­пе­чи­ва­ют­ся посред­ством силы, нахо­дя­щей­ся вне зако­на. Эти при­ме­ры пред­ла­га­ют интер­пре­та­цию дви­же­ния отчуж­де­ния [alienation], кото­рую я назы­ваю про­цес­су­аль­ной: сна­ча­ла про­ис­хо­дит под­чи­не­ние необ­хо­ди­мо­сти, затем ове­ществ­ле­ние, посред­ством кото­ро­го Дух осво­бож­да­ет себя от это­го под­чи­не­ния, но таким обра­зом, что резуль­тат име­ет изна­чаль­но [congenitally] неза­вер­шён­ный харак­тер, в след­ствие чего порож­да­ет­ся дру­гая фор­ма под­чи­не­ния. Кри­ти­ка рели­гии Фей­ер­ба­ха опи­ра­ет­ся на дан­ную про­цес­су­аль­ную пара­диг­му ове­ществ­ле­ния-отчуж­де­ния, или двой­но­го отчуж­де­ния [externalization-estrangement, or double-alienation]:

Чело­век — и в этом заклю­ча­ет­ся тай­на рели­гии, — объ­ек­ти­ви­ру­ет свою сущ­ность и дела­ет себя пред­ме­том этой объ­ек­ти­ви­ро­ван­ной сущ­но­сти, пре­вра­тив­шей­ся в субъ­ект, и лич­ность, он отно­сит­ся к себе как к объ­ек­ту, но как к объ­ек­ту дру­го­го объ­ек­та, дру­го­го суще­ства4.

Опред­ме­чи­ва­ние [objectification] при­вно­сит пер­вый объ­ект, кото­ро­му, в свою оче­редь, под­чи­ня­ет­ся [subjected], или кото­рым опред­ме­чи­ва­ет­ся [objectified] тот, кто опред­ме­чи­ва­ет [objectifier]. Это двой­ное опред­ме­чи­ва­ние име­ет реша­ю­щее зна­че­ние для кон­цеп­ции отчуж­де­ния [alienation] моло­до­го Марк­са. Одна­ко, там где Фей­ер­бах трак­ту­ет двой­ное опред­ме­чи­ва­ние как раз­во­ра­чи­ва­ю­ще­е­ся в рам­ках чело­ве­че­ско­го само­со­зна­ния, Маркс уко­ре­ня­ет его в чело­ве­че­ской прак­ти­ке, в част­но­сти, в соци­аль­ном про­из­вод­стве. Соци­аль­ные отно­ше­ния чело­ве­ка ста­но­вят­ся опред­ме­чен­ны­ми в каче­стве отно­ше­ний меж­ду про­дук­та­ми потреб­ле­ния, кото­рые пер­со­ни­фи­ци­ру­ют­ся в каче­стве аген­тов, кото­рым, в свою оче­редь, под­чи­ня­ют­ся люди. Реша­ю­щим здесь явля­ет­ся тот факт, что для Марк­са, как и для Фей­ер­ба­ха, родо­вое бытие чело­ве­ка обя­за­тель­но опред­ме­чи­ва­ет само себя [self-externalizing], ины­ми сло­ва­ми, явля­ет­ся про­дук­тив­ным (прак­ти­че­ски у Марк­са, тео­ре­ти­че­ски у Фей­ер­ба­ха), поэто­му пре­кра­ще­ние под­чи­не­ния не может быть вос­ста­нов­ле­ни­ем инте­ри­ор­но­сти. Посколь­ку прак­ти­ка в сущ­но­сти опред­ме­чи­ва­ет саму себя, отри­ца­ние [negation] её отчуж­де­ния (её само­под­чи­не­ния [self-subjection]) есть отри­ца­ние отчуж­дён­но­го ове­ществ­ле­ния [estranged externalization], а не ове­ществ­ле­ния как тако­во­го [externalization as such]. Раз-отчуж­де­ние [de-estrangement] есть пере-ове­ществ­ле­ние [re-externalization] отчуж­де­ния, а не его интериоризация.

Одна­ко, если, как пред­по­ла­га­ет Теста, каж­дое ове­ществ­ле­ние вле­чёт за собой сопут­ству­ю­щее отчуж­де­ние, то было бы ошиб­кой раз­де­лять эти момен­ты как после­до­ва­тель­ные эта­пы. Отчуж­де­ние воз­вра­ща­ет­ся пото­му, что ове­ществ­ле­ние отчуж­де­ния — это в то же вре­мя пере-отчуж­де­ние [re-estrangement] ове­ществ­ле­ния. Про­цес­су­аль­ная интер­пре­та­ция отчуж­де­ния [alienation] побуж­да­ет нас вопло­щать эти момен­ты и помыс­лить ове­ществ­ле­ние как то, что спо­соб­но к порож­де­нию либо отчуж­де­ния, либо не-отчуж­де­ния [non-estrangement]. Но отчуж­де­ние — это тень ове­ществ­ле­ния. Это не зна­чит, что они нераз­ли­чи­мы. На самом деле мы вынуж­де­ны про­во­дить раз­ли­чие меж­ду теми инсти­ту­та­ми, обы­ча­я­ми или нор­ма­ми, кото­рым мы под­чи­ня­ем­ся и кото­рые ста­ли для нас меха­ни­че­ски при­ну­ди­тель­ны­ми, и теми, посред­ством кото­рых мы можем осу­ществ­лять нашу сво­бод­ную созна­тель­ную дея­тель­ность (наше родо­вое бытие). Дело в том, что дан­ное раз­ли­чие все­гда исто­ри­че­ски огра­ни­че­но так, что после­до­ва­тель­ное раз­ли­че­ние под­чи­не­ния объ­ек­ту [subjection to the object] (объ­ек­тив­ное отчуж­де­ние) меша­ет нам уви­деть наше под­чи­не­ние субъ­ек­ту [subjection to the subject] (отчуж­де­ние ове­ществ­ле­ния), кото­рый и осу­ществ­ля­ет про­ве­де­ние дан­но­го раз­ли­чия. Но это под­чи­не­ние по сво­е­му харак­те­ру бла­го­при­ят­но [enabling]. Тем самым раз­ли­чие меж­ду при­нуж­де­ни­ем и сво­бо­дой не долж­но пре­вра­щать­ся в мани­хей­скую оппо­зи­цию меж­ду пре­пят­ство­ва­ни­ем [disablement] и бла­го­при­ят­ство­ва­ни­ем [enablement]. Одна­ко преж­де чем рас­смат­ри­вать даль­ней­шие след­ствия из дан­но­го утвер­жде­ния, мы долж­ны пере­смот­реть вопрос, постав­лен­ный ранее: если про­ве­де­ние раз­ли­чия меж­ду отчуж­де­ни­ем и раз-отчуж­де­ни­ем тре­бу­ет апел­ли­ро­ва­ния к родо­во­му бытию, то как изме­рить несо­от­вет­ствие меж­ду реа­ли­зо­ван­ной и нере­а­ли­зо­ван­ной сте­пе­ня­ми сво­бод­ной созна­тель­ной деятельности?

сущ­ность и становление

При­пи­сы­вать исто­ри­че­ски нере­а­ли­зо­ван­ный потен­ци­ал родо­во­му бытию чело­ве­ка — зна­чит пре­вра­тить мате­ри­а­ли­за­цию геге­лев­ской фило­со­фии Марк­сом в воз­вра­ще­ние к тра­ди­ци­он­ной (ари­сто­те­лев­ской) арти­ку­ля­ции сущ­но­сти и ста­нов­ле­ния — той самой арти­ку­ля­ции, кото­рая раз­ру­ша­ет­ся геге­лев­ским само­от­чуж­да­ю­щим­ся тож­де­ством. По Ари­сто­те­лю, сущ­ность опре­де­ля­ет потен­ци­аль­ность. Пре­де­лы ста­нов­ле­ния вра­ща­ют­ся вокруг непо­движ­ной точ­ки сущ­ност­но­го тож­де­ства [essential identity]. Соот­вет­ствен­но сущ­ность отгра­ни­чи­ва­ет воз­мож­ное от невоз­мож­но­го. Этот пре­дел очер­чи­ва­ет­ся раз­ли­чи­ем меж­ду про­ти­во­по­лож­но­стя­ми, кото­рые заклю­че­ны в рам­ки суб­стан­ци­аль­ной фор­мы [substantial form], и про­ти­во­ре­чи­я­ми, кото­рые она исклю­ча­ет. Сократ может быть моло­дым или ста­рым, сто­ять или сидеть, быть счаст­лив или печа­лен, но посколь­ку он по сути сво­ей явля­ет­ся раци­о­наль­ным живот­ным, он не может стать ирра­ци­о­наль­ным или неоду­шев­лён­ным, не пере­став при этом быть Сокра­том. Суб­стан­ци­аль­ная фор­ма (к при­ме­ру, раци­о­наль­ное живот­ное) заве­до­мо фик­си­ру­ет гра­ни­цы ста­нов­ле­ния, кото­рое рас­пре­де­ля­ет­ся по бороз­дам родо­вых раз­ли­чий. Одна­ко сущ­ность как само­от­чуж­да­ю­ще­е­ся тож­де­ство нис­про­вер­га­ет эти раз­ли­чия и рас­тво­ря­ет фик­си­ро­ван­ность суб­стан­ци­аль­ной фор­мы, таким обра­зом делая про­ти­во­ре­чи­вость тем, что кон­сти­ту­и­ру­ет дей­стви­тель­ное. Если, по Ари­сто­те­лю, тож­де­ство сущ­но­сти вле­чёт за собой след­ствие о том, что акту­а­ли­за­ция — это суб­стан­ци­а­ли­за­ция [substantialization], т. е. завер­ше­ние потен­ци­аль­но­сти и исто­ще­ние сущ­ност­ной воз­мож­но­сти, то, по Геге­лю, само­от­чуж­де­ние сущ­но­сти лиша­ет суб­стан­цию фор­мы [deformalizes], а сущ­ност­ная про­ти­во­ре­чи­вость дей­стви­тель­но­го пре­вра­ща­ет акту­а­ли­за­цию в лише­ние суб­стан­ци­аль­но­сти [de-substantialization]. Зави­си­мость [subordination] ста­нов­ле­ния от суб­стан­ци­о­наль­ной фор­мы сво­дит­ся на нет, а сегре­га­ция меж­ду воз­мож­ным и невоз­мож­ным исче­за­ет. Толь­ко то, что ста­ло, может ретро­спек­тив­но счи­тать­ся сущ­ност­ным. А то, что ста­ло сущ­ност­ным, ретро­спек­тив­но опре­де­ля­ет то, что будет воз­мож­ным. Каж­дое ста­нов­ле­ние зано­во уста­нав­ли­ва­ет [re-establishes] пре­дел меж­ду воз­мож­ным и невоз­мож­ным как раз­де­ле­ние, под­ле­жа­щее све­де­нию на нет посред­ством прак­ти­че­ской акту­а­ли­за­ции сущ­ност­но­го раз­ли­чия, лежа­ще­го в его основе.

Таким обра­зом, исто­рия — это не про­цес­су­аль­ное отчуж­де­ние и раз-отчуж­де­ние сво­бод­ной созна­тель­ной дея­тель­но­сти. Более того, воз­мож­но­сти, кото­рые соот­вет­ству­ют сво­бод­ной созна­тель­ной дея­тель­но­сти как тому, что сущ­ност­но или в родо­вом отно­ше­нии явля­ет­ся чело­ве­че­ским, не фик­си­ру­ют­ся некой пред­по­ло­жи­тель­но исход­ной, ещё-не-отчуж­дён­ной [un-estranged] сущ­но­стью. Из того фак­та, что Маркс наста­и­ва­ет на исто­ри­че­ской имма­нент­но­сти сле­ду­ет, что мы не можем эссен­ци­а­ли­зи­ро­вать кри­те­рий не-отчуж­дён­ной [non-estranged] дея­тель­но­сти путём обоб­ще­ния [generalizing] того спо­со­ба, кото­рым мы в насто­я­щее вре­мя про­во­дим раз­ли­чие меж­ду отчуж­де­ни­ем и раз-отчуж­де­ни­ем: в каж­дом слу­чае, кри­те­рий будет имма­нен­тен фор­мам дея­тель­но­сти, осно­ван­ным на кон­крет­ных спо­со­бах про­из­вод­ства. Но если исто­рия — это не про­цес­су­аль­ное раз­ви­тие, тогда и эмпи­ри­че­ски она не дана как гото­вая после­до­ва­тель­ность фак­тов. Исто­ри­за­ция [to historize] — это не свя­зы­ва­ние пред­за­дан­ных [pre-existing] фак­тов в линей­ную про­грес­сию, раз­во­ра­чи­ва­ю­щу­ю­ся из про­шло­го в насто­я­щее. Выра­жа­ясь сло­ва­ми Марк­са, «ана­то­мия чело­ве­ка — ключ к ана­то­мии обе­зья­ны»5. Исто­ри­за­ция — это рас­кры­тие [to unfold] про­шло­го из насто­я­ще­го, а не насто­я­ще­го из про­шло­го. Для это­го тре­бу­ет­ся созна­тель­но [self-consciously] про­еци­ро­вать ретро­спек­тив­ные пред­по­сыл­ки, кото­рые опре­де­ля­ют наши сего­дняш­ние воз­мож­но­сти. Мы долж­ны про­еци­ро­вать в про­шлое [retroject] пред­ше­ству­ю­щую не-сво­бо­ду [un-freedom], или отчуж­де­ние, что­бы про­явить нашу нынеш­нюю меру сво­бо­ды не в каче­стве пози­тив­но­го, суб­стан­ци­о­наль­но­го атри­бу­та, а в каче­стве отчуж­де­ния отчуж­де­ния [estranging of estrangement].

отчуж­де­ние отчуждения

Если Марк­су и уда­ёт­ся мате­ри­а­ли­зо­вать диа­лек­ти­ку, то лишь в той мере, в какой он воз­дер­жи­ва­ет­ся от пози­ти­ви­за­ции [positivizing] потен­ци­аль­но­сти, кото­рую он трак­ту­ет как родо­вую чер­ту чело­ве­ка [generically human]. Это озна­ча­ет, что он харак­те­ри­зу­ет её не как пози­тив­ную сущ­ность, а как то, что Сай­мон Скемп­тон [Simon Skempton] назы­ва­ет «необу­слов­лен­ной обу­слов­ли­ва­е­мо­стью» [“undetermined determinability”]: «это нега­тив­ная и лишён­ная содер­жа­ния все­общ­ность [contentless universality]; пре­одо­ле­ние вся­кой кон­крет­ной обу­слов­лен­но­сти; тем самым это — не уни­вер­са­ли­за­ция [universalization] какой бы то ни было обу­слов­лен­но­сти»6. Имен­но нега­тив­ная все­общ­ность чело­ве­че­ско­го бытия отчуж­да­ет­ся в день­ги и сто­и­мость. Так, Маркс пишет:

Извра­ще­ние и сме­ше­ние всех чело­ве­че­ских и при­род­ных качеств, бра­та­ние невоз­мож­но­стей, — эта боже­ствен­ная сила денег — кро­ет­ся в сущ­но­сти денег как отчуж­дён­ной, отчуж­да­ю­щей и отчуж­да­ю­щей­ся родо­вой сущ­но­сти чело­ве­ка. Они — отчуж­дён­ная мощь чело­ве­че­ства7.

Скемп­тон пояс­ня­ет это сле­ду­ю­щим образом:

Это отчуж­де­ние пред­по­ла­га­ет все­об­щую обу­слов­ли­ва­е­мость, кото­рая при­ни­ма­ет фор­му «спек­траль­но­сти» [“spectrality”] денег и мено­вой сто­и­мо­сти. По Марк­су, «родо­вая сущ­ность» [“generic being”] чело­ве­че­ства — это несуб­стан­ци­аль­ная несущ­ност­ная все­общ­ность [insubstantial unessential universality], не при­вя­зан­ная к кон­крет­но­сти [specificity], кото­рая лежит в осно­ве соци­аль­ной реля­ци­он­но­сти [relationality], но отчуж­де­на [alienated] от инди­ви­да посред­ством капи­та­ли­сти­че­ских соци­аль­ных отно­ше­ний и раз­де­ле­ния тру­да, кото­рые в свою оче­редь при­вя­зы­ва­ют её [т. е. “generic beign” — родо­вую сущ­ность, или родо­вое бытие] к кон­крет­ной обу­слов­лен­но­сти [specific determinacy]8.

Вопрос в том, ста­ла ли эта все­об­щая обу­слов­ли­ва­е­мость отчуж­дён­ной, или же она (ретро­ак­тив­но) порож­да­ет­ся посред­ством это­го отчуж­де­ния. Если родо­вое бытие чело­ве­че­ства — это «несуб­стан­ци­аль­ная, несущ­ност­ная все­общ­ность», тогда отчуж­де­ние [alienation], о кото­ром идёт речь, не может быть отчуж­де­ни­ем отчуж­де­ния [estrangement] родо­вой обу­слов­ли­ва­е­мо­сти в её кон­крет­ной обу­слов­лен­но­сти (как, напри­мер, когда тео­ло­ги опи­сы­ва­ют чело­ве­че­ские воз­мож­но­сти [power] и муд­рость как огра­ни­чен­ные про­яв­ле­ния без­гра­нич­ных воз­мож­но­стей и муд­ро­сти Бога). Ибо в этом слу­чае необу­слов­лен­ность обу­слов­ли­ва­е­мо­сти [determinable’s undeterminedness] пред­став­ля­ла бы собой вычи­та­ние [subtraction] из обу­слов­лен­но­сти её вида [species], а её нега­тив­ность выте­ка­ла бы из отри­ца­ния обу­слов­лен­но­сти, а не отри­ца­ния отри­ца­ния. Ины­ми сло­ва­ми, его нега­тив­ность оста­ва­лась бы пози­тив­но окру­же­на орео­лом [haloed] кон­крет­но­го обу­слов­ли­ва­ния [determinacy]: она была бы отно­си­тель­ной [relative], а не само­тож­де­ствен­ной нега­тив­но­стью [self-relating negativity]. Одна­ко наде­лить чело­ве­че­ство родо­вым транс­фор­ми­ру­ю­щим потен­ци­а­лом, кото­рый пре­тер­пел отчуж­де­ние в ходе реаль­ной исто­рии, зна­чит тол­ко­вать эту обу­слов­ли­ва­е­мость как отдель­ный момент, кото­рый пред­ше­ству­ет его само­от­чуж­де­нию. Сущ­ность суб­стан­ци­а­ли­зи­ру­ет­ся как один из отчуж­дён­ных момен­тов — како­вым она и явля­ет­ся — но без того, что­бы одно­вре­мен­но с этим пони­мать её как раз­де­ле­ние или отчуж­де­ние как тако­вое. Это рав­но­силь­но тому, что­бы пони­мать нега­тив­ную все­общ­ность как нечто при­су­щее чело­ве­ку как тако­во­му: чело­век — это не раз­ли­чие в роде, а дру­гой род раз­ли­чия [not a difference in kind, but another kind of difference]. Инте­рес­но, что имен­но так харак­те­ри­зу­ет Dasein Хай­дег­гер — как seinkönnen, или чистую-потен­ци­аль­ность-к-бытию [pure-potentiality-to-be]. В том, что каса­ет­ся Хай­дег­ге­ра, будет умест­но отме­тить кон­цеп­ту­аль­ную связь меж­ду чисто­той [purity] потен­ци­аль­но­сти и пафо­сом под­лин­но­сти [propriety] (eigentlichkeit или аутен­тич­ность). Это пере­пле­те­ние потен­ци­аль­но­сти [potency], транс­цен­ден­ции и под­лин­но­сти пред­вос­хи­ща­ет фашизм Хайдеггера.

Но диа­лек­ти­че­ское иска­же­ние [torsion] заклю­ча­ет­ся в утвер­жде­нии, что нега­тив­ность этой все­общ­но­сти не свой­ствен­на чело­ве­ку, посколь­ку само­от­чуж­да­ю­ща­я­ся нега­тив­ность — это и есть та сама непод­лин­ность [impropriety] (или слу­чай­ность [accidentality]), от кото­рой зави­сит обу­слов­ли­ва­е­мость, свой­ствен­ная чело­ве­ку. Это озна­ча­ет, что необу­слов­лен­ная обу­слов­ли­ва­е­мость, при­пи­сы­ва­е­мая чело­ве­че­ско­му бытию, не пред­ше­ству­ет [pre=exist] его отчуж­де­нию в соци­аль­ных фор­мах денег и обме­на; она ста­но­вит­ся воз­мож­ной бла­го­да­ря им. Обу­слов­ли­ва­е­мое явля­ет­ся необу­слов­лен­ным посред­ством его отчуж­де­ния. Пото­му что то, что долж­но быть тож­де­ствен­ным само­му себе [selfsame], уже явля­ет­ся одним из отчуж­дён­ных момен­тов, любая потен­ци­аль­ность, кото­рая в нём содер­жит­ся [harboured], долж­на быть после­ду­ю­щей, а не пред­ше­ству­ю­щей отно­си­тель­но соб­ствен­но­го отчуж­де­ния. Потен­ци­аль­ность обу­слов­ли­ва­ет­ся ex post, а не ex ante. Мате­ри­а­лизм Марк­са заклю­ча­ет­ся в пред­по­ло­же­нии, что нега­тив­ная все­общ­ность чело­ве­че­ской соци­аль­но­сти ста­но­вит­ся дей­стви­тель­ной как реаль­ная (а не толь­ко лишь как иде­аль­ная) воз­мож­ность в соци­аль­ных нор­мах и посред­ством них, тех самых соци­аль­ных форм, кото­рые её пред­по­ло­жи­тель­но отри­ца­ют. Ком­му­низм осво­бож­да­ет соци­аль­ную дея­тель­ность не для того, что­бы вос­ста­но­вить отчуж­дён­ную сущ­ность; и не для того, что­бы вос­ста­но­вить чистую потен­ци­аль­ность, при­рав­нен­ную [flattened] к обме­ну и под­чи­нён­ную капи­та­ли­сти­че­ским про­цес­сам замкну­то­го на самом себе накоп­ле­ния [self-valorization]. Ско­рее, в нём само­цель­ная [autotelic] конеч­ность денег вос­при­ни­ма­ет­ся как отчуж­де­ние отчуж­да­ю­щей дея­тель­но­сти: абстрак­ция обме­на — это види­мость [appearance] сущ­но­сти, чело­ве­че­ской соци­аль­но­сти, дей­стви­тель­но­сти кото­рой она про­ти­во­ре­чит; одна­ко эта про­ти­во­ре­чи­вость и выте­ка­ю­щая из неё поли­ти­че­ская прак­ти­ка дают осно­ва­ние для пере­устрой­ства [re-founding] соци­аль­ной дей­стви­тель­но­сти. То, что мы видим в день­гах и обмене — это потен­ци­аль­ность нашей соб­ствен­ной ове­ществ­ля­ю­щей дея­тель­но­сти, ося­за­е­мая [tangible] фор­ма кото­рой заклю­ча­ет­ся в явной обу­слов­ли­ва­е­мо­сти. День­ги и обмен порож­де­ны нашей дея­тель­но­стью, но эта дея­тель­ность пред­ста­ёт как иллю­зор­но авто­ном­ная от денег и обме­на толь­ко тогда, когда эта дея­тель­ность и воз­мож­но­сти, кото­рые воз­ни­ка­ют в ходе вос­при­я­тия [perceiving] её отчуж­де­ния, ста­но­вят­ся при­сво­ен­ны­ми нами как наши собственные.

отчуж­де­ние свободы

Мы нико­гда пол­но­стью не вла­де­ем ресур­са­ми, посред­ством кото­рых мы мог­ли бы окон­ча­тель­но про­ве­сти раз­ли­чие меж­ду отчуж­да­ю­щи­ми и не-отчуж­да­ю­щи­ми авто­ма­ти­че­ски­ми про­цес­са­ми совре­мен­ных инсти­ту­тов, обы­ча­ев и норм. Обре­те­ние тако­го рода ресур­сов — это зада­ча ретро­спек­тив­но­го кон­стру­и­ро­ва­ния. Про­цес­су­аль­ная модель пред­по­ла­га­ет дви­же­ние от ове­ществ­ле­ния к отчуж­де­нию, и от отчуж­де­ния к даль­ней­ше­му ове­ществ­ле­нию (раз-отчуж­де­ние). Но про­цес­су­аль­ная модель ове­ществ­ля­ет и раз­де­ля­ет эти момен­ты, в неви­ди­мом дви­же­нии кото­рых, соглас­но Геге­лю, сов­па­да­ют оот­чуж­де­ние и раз-отчуж­де­ние, при­нуж­де­ние [compulsion] и сво­бо­да. Отчуж­де­ние — это не про­сто воз­вра­ще­ние подав­лен­ной при­ро­ды внут­ри сво­бод­ной созна­тель­ной дея­тель­но­сти — повто­ре­ние при­нуж­де­ния внут­ри устра­не­ния при­нуж­де­ния — если это воз­вра­ще­ние или повто­ре­ние пони­ма­ет­ся как реи­те­ра­ция исход­но­го или пред­ше­ству­ю­ще­го состо­я­ния. Ско­рее, ове­ществ­ле­ние — это раз-отчуж­де­ние как отчуж­де­ние. Пер­спек­ти­ва раз-отчуж­де­ния воз­ни­ка­ет толь­ко в ходе ретро­спек­ции сти­му­ли­ру­ю­ще­го [enabling] отчуж­де­ния. Опред­ме­чи­ва­ние [objectification] и под­чи­не­ние [subjection] — это гра­ни одно­го неде­ли­мо­го дви­же­ния. Имен­но поэто­му не может быть дис­кур­са [narrative] о пре­одо­ле­нии необ­хо­ди­мо­сти пре­одо­ле­ния; не может быть исто­рии, в кото­рой при­нуж­де­ние к повто­ре­нию устра­ня­лось бы при­по­ми­на­ни­ем [rememoration] о при­нуж­де­нии. Не суще­ству­ет само­тож­де­ствен­но­сти, кото­рая не была бы зара­же­на [uncontaminated] отчуж­де­ни­ем. Толь­ко ретро­спек­тив­но мы ста­но­вим­ся спо­соб­ны­ми про­во­дить раз­ли­чие меж­ду тем, что осво­бож­да­ет нас от при­нуж­де­ния и тем, что при­нуж­да­ет нас быть сво­бод­ны­ми. Но исто­рия высту­па­ет в каче­стве того, что при­нуж­да­ет нас к этой ретро­спек­ции. На самом деле имен­но в таком смыс­ле исто­рия одно­вре­мен­но есть нечто, что мы сози­да­ем, и нечто, что мы пре­тер­пе­ва­ем. Пер­во­на­чаль­ное отчуж­де­ние — это отчуж­де­ние исто­рии как это­го раз­ры­ва меж­ду нашей ове­ществ­ля­ю­щей дея­тель­но­стью и её объ­ек­тив­ным отчуж­де­ни­ем. Наста­и­вать на том, что отчуж­де­ние уже про­изо­шло, зна­чит осо­знать, что повто­ре­ние изна­чаль­ной при­ну­ди­тель­ной лишён­но­сти [dispossession] — это то, что поз­во­ля­ет нам овла­деть [take possession] собой и утвер­ждать необ­хо­ди­мость это­го обла­да­ния, зная, что это вле­чёт за собой после­ду­ю­щие при­ну­ди­тель­ные лише­ния. Исто­рия осу­ществ­ля­ет над нами при­ну­ди­тель­ное лише­ние даже тогда, когда она предо­став­ля­ет нам един­ствен­ный ресурс для обре­те­ния свободы.

Raymond Brassier
Рэй Бра­сье

Бри­тан­ский фило­соф, участ­ник гол­дсмит­ско­го ворк­шо­па по спе­ку­ля­тив­но­му реа­лиз­му. Инте­ре­сы: кон­ти­нен­таль­ная и ана­ли­ти­че­ская тра­ди­ции, про­ме­те­а­низм, селларсианство.

www.aub.edu.lb/pages/profile.aspx
  1. Hegel 98–99, §162. 
  2. Marx, Theses on Feuerbach in McLellan 172 [см. Маркс, Тези­сы о Фей­ер­ба­хе]. 
  3. Testa 25. 
  4. Feuerbach 98. 
  5. Marx, Grundrisse in McLellan 390 [см. Маркс, Эко­но­ми­че­ские руко­пи­си 1857–1859 годов]. 
  6. Skempton 200. 
  7. Marx, Economic and Philosophical Manuscripts in McLellan 118 [см. Маркс, Эко­но­ми­че­ско-фило­соф­ские руко­пи­си 1844 года]. 
  8. Skempton 126. 

Последние посты

Архивы

Категории