Пионерки Киберфеминизма объявляют войну техно-ковбоям

Австра­лий­ская арт-груп­па VNS Matrix, одна из осно­ва­те­лей Кибер­фе­ми­низ­ма, пыта­лась хак­нуть тех­но­ло­гию и обще­ство при помо­щи инстал­ля­ций, пер­фо­ман­сов и CD-ROM игр начи­ная с 90‑х годов. На Бер­лин­ской кон­фе­рен­ции «CYBORG-Konferenz» осно­ва­тель­ни­цы кол­лек­ти­ва Фран­чес­ка да Рими­ни и Вир­джи­ния Бар­ратт дис­ку­ти­ро­ва­ли о буду­щем чело­ве­ка и маши­ны. WIRED Germany пого­во­рил с ними об акти­виз­ме без бра­у­зе­ра и соци­аль­ных сетей, флейм-вой­нах и насле­дии VNS Matrix.

WIRED: Вы при­над­ле­жи­те к пио­нер­кам циф­ро­вой куль­ту­ры. С помо­щью VNS Matrix вы захо­те­ли бро­сить вызов «тех­но-ков­бо­ям», как вы одна­жды это опи­са­ли. Что это было за вре­мя, в кото­ром воз­ник ваш проект?

Фран­чес­ка да Рими­ни: Это был 1991, когда мы, четы­ре худож­ни­цы — Вир­джи­ния и я, Джу­ли­ан­на Пирс и Джо­зи Старрс — осно­ва­ли VNS Matrix. Тогда домаш­ние ком­пью­те­ры уже рас­про­стра­ня­лись, но доступ к ком­пью­те­рам посе­рьез­ней и помощ­нее был огра­ни­чен и очень дорог. Вокруг тех­но­ло­гии было мно­го шума, и вся тех-сце­на отда­ва­ла очень мас­ку­лин­ной пер­спек­ти­вой. Поэто­му в нашем про­ек­те речь шла о похи­ще­нии машин и откры­тии их для дру­гих — гете­ро­ген­ных групп и соци­аль­ных сло­ев, преж­де все­го женщин.

Вир­джи­ния Бар­ратт: Стра­жи или «Гос­по­да тех­но­ло­гий» выхо­дят из воен­но-инду­стри­аль­но­го ком­плек­са. Доступ к маши­нам имел­ся лишь на про­мыш­лен­ных про­из­вод­ствах. Фран­чес­ка, напри­мер, про­во­ди­ла ворк­шо­пы на фаб­ри­ке по обра­бот­ке пла­сти­ка. Там она мог­ла поль­зо­вать­ся hi-end 3D-прин­те­ром позд­ни­ми вече­ра­ми в кон­це рабо­че­го дня. Доступ к ком­пью­те­рам в обра­зо­ва­тель­ных и науч­ных учре­жде­ни­ях имел­ся, но не для сту­ден­тов, а лишь для сотруд­ни­ков факуль­те­та. И к ком­пью­тер­ным клас­сам надо было прокрадываться.

WIRED: У вас был посто­ян­ный доступ в интер­нет или толь­ко вре­мя от времени?

Да Рими­ни: Обще­ствен­ные про­ек­ты и аль­тер­на­тив­ные медиа-орга­ни­за­ции нача­ли тогда предо­став­лять услу­ги досту­па к интер­не­ту. Поэто­му у мно­гих из нас был бес­плат­ный доступ. К сожа­ле­нию, их боль­ше не суще­ству­ет, сего­дня в Австра­лии есть толь­ко три боль­ших про­вай­де­ра. Тогда было инте­рес­ное вре­мя с high-end тех­но­ло­ги­я­ми и с любо­пыт­ным низо­вым акти­виз­мом по отно­ше­нию к тогда еще очень новым технологиям.

Бар­ратт: Так что у людей дома был интер­нет, как и сего­дня. Мно­гие тогда обра­зо­ва­ли малень­кие BBS (элек­трон­ные дос­ки объ­яв­ле­ний), на кото­рых обсуж­да­лось все воз­мож­ное. Но это была еще эра до пер­во­го бра­у­зе­ра — мы рабо­та­ли в сре­де, осно­ван­ной на тексте.

WIRED: Ваша самая извест­ная рабо­та — «Мани­фест Кибер­фе­ми­нист­ки для 21-го века».

Да Рими­ни: Наш мани­фест был одним из пер­вых про­ек­тов VNS Matrix — мы разо­сла­ли его фак­сом тем людям, у кото­рых не было интер­не­та, но с кото­ры­ми мы хоте­ли свя­зать­ся. Мы так­же раз­ве­си­ли его по все­му горо­ду. Тогда мы вдруг заме­ти­ли, что допу­сти­ли ошиб­ку в пра­во­пи­са­нии, и нам при­шлось все еще раз пере­кле­и­вать. Поз­же, для одной акции в Сид­нее, мы при­кре­пи­ли его на огром­ный бил­борд, до это­го мы не мог­ли пред­ста­вить, что это воз­мож­но сде­лать в таком раз­ме­ре. При всем, что мы дела­ли, мы нико­гда не зна­ли, на что спо­соб­ны маши­ны и тех­но­ло­гии. Но это было так­же частью нашей рабо­ты: игри­вость, экс­пе­ри­мен­ты, риск и про­ва­лы все­гда в при­о­ри­те­те. Вот что мы хоте­ли вну­шить жен­щи­нам: не бой­ся машин, про­сто попро­буй это, изоб­ре­сти вещи, quick and dirty. Это такой процесс.

Бар­ратт: Один из важ­ней­ших аспек­тов — ценить ошиб­ки. Толь­ко прой­дя сквозь мас­су оши­бок в сво­ей жиз­ни ты чему-то учишь­ся. Поэто­му мы хотим всех при­звать к тому, что­бы проваливаться.

WIRED: Как вы взла­мы­ва­ли тех­но­ло­гию? Пыта­лись ли вы раз­ра­бо­тать соб­ствен­ные гад­же­ты, соб­ствен­но­руч­но запрограммированные?

Да Рими­ни: Пона­ча­лу у нас не было навы­ков для созда­ния желе­за или напи­са­ния соф­та, но спу­стя какое-то вре­мя мы уже вполне мог­ли про­грам­ми­ро­вать. Наша рабо­та была чем-то вро­де копир­ки. Речь так­же шла о пред­став­ле­нии, вооб­ра­же­нии. Напри­мер, мы раз­ра­бо­та­ли одну игру с жен­щи­ной-супер­ге­ро­и­ней — «Bad Code». Это был интер­ак­тив­ный CD-ROM, мастер-диск сто­ил 750 австра­лий­ских дол­ла­ров — это был совер­шен­но дру­гой мир, чем сейчас.

Бар­ратт: Мно­гое воз­ни­ка­ло тогда спон­тан­но, из идеи, про­цес­са. Мы сиде­ли в авто­бу­се, гово­ри­ли о пла­ка­те для вымыш­лен­ной игры с глав­ным геро­ем-жен­щи­ной, и вот тогда, по сути, мы ее и созда­ли, как резуль­тат дис­кус­сий и боль­шо­го коли­че­ства алкоголя.

WIRED: Вопрос, кото­рый до сих пор рож­да­ет мно­го спо­ров: как долж­на выгля­деть супер­ге­ро­и­ня, что­бы не вос­про­из­во­дить ника­ких стереотипов?

Да Рими­ни: В кон­це кон­цов, внеш­ний вид нашей геро­и­ни мог менять­ся от интел­лек­ту­аль­но­го тума­на, до ком­пью­тер­но­го или био­ло­ги­че­ско­го виру­са, пото­му как мы не мог­ли прий­ти к согла­сию о жен­ском теле пер­со­на­жа. Но это дела­ло ее толь­ко интереснее.

Бар­ратт: Изоб­ра­же­ния, кото­рые мы тогда созда­ли, были доволь­но топор­ны­ми, очень муль­тяш­ны­ми. Мы нашли 3D-образ, кото­рый пытал­ся насмеш­ли­во под­ра­жать реальности.

WIRED: Как вы разо­бра­лись в кодин­ге и компьютерах?

Бар­ратт: Наши пер­вые экс­пе­ри­мен­ты в кодин­ге были в MOO. Это тек­сто­вая систе­ма, и к ней были тек­сто­вые туториалы.

Да Рими­ни: У нас все­гда была склон­ность к тех­ни­че­ским огра­ни­че­ни­ям — чем в мень­шем раз­ре­ше­нии что-то, тем боль­ше тре­бу­ет­ся вооб­ра­же­ния. Это как некое пред­ло­же­ние, из кото­ро­го каж­дый может сде­лать что-то свое.

WIRED: Сего­дня все боль­ше жен­щин, зани­ма­ю­щих­ся про­грам­ми­ро­ва­ни­ем, рабо­та­ют в тех­ни­че­ских обла­стях, раз­де­ля­ют сете­вую куль­ту­ру, но они по-преж­не­му в мень­шин­стве, их не заме­ча­ют, они борют­ся с предубеж­де­ни­я­ми. Каким вы види­те развитие?

Да Рими­ни: На сего­дняш­ний день сек­сиз­ма в software инду­стрии, в IT, и в сре­де высо­ко­тех­но­ло­гич­ных иссле­до­ва­ний предо­ста­точ­но. Поэто­му для про­грам­ми­сток есть огром­ная поль­за, если они соби­ра­ют­ся вме­сте и обме­ни­ва­ют­ся навы­ка­ми. Это фан­та­сти­ка, что часто воз­ни­ка­ют неболь­шие ини­ци­а­ти­вы, нахо­дя­щие под­держ­ку друг у дру­га. Само­сто­я­тель­ное обу­че­ние тоже рабо­та­ет, но все же луч­ше кооперироваться.

Бар­ратт: Сего­дня даже вне инду­стрий и инсти­ту­тов мож­но само­сто­я­тель­но при­об­ре­сти нуж­ные навы­ки, бла­го­да­ря досту­пу к тех­но­ло­ги­ям. Здесь важ­на соли­дар­ность, так как кибер­бул­линг все еще суще­ству­ет в сфе­ре игр и в дру­гих обла­стях. И сего­дня это гораз­до экс­тре­маль­нее, чем тогда, когда про­тив это­го боро­лись мы.

Да Рими­ни: Сего­дня экс­тре­маль­нее, посколь­ку люди могут умно­жать и рас­про­стра­нять свою нена­висть, как мно­же­ство щупа­лец, через соци­аль­ные медиа.

WIRED: Како­вы были реак­ции на вашу рабо­ту, кото­рая была, все же, очень про­во­ка­ци­он­на? Вас атаковали?

Да Рими­ни: Тогда тоже суще­ство­вал сек­сизм, прав­да, не в такой злой фор­ме, как сего­дня. Конеч­но, была кри­ти­ка, но никто не осме­ли­вал­ся ска­зать нам что-то пря­мо в лицо. Наши­ми глав­ны­ми мето­да­ми были иро­ния, паро­дия и юмор. Не уве­ре­на, сра­бо­та­ла ли бы сего­дня эта мето­ди­ка так же.

Бар­ратт: Флейм-вой­ны и трол­ли были уже тогда. Но тогда это не дави­ло так кол­лек­тив­но на жен­щин, кото­рые хоте­ли най­ти свое место в игро­вом сооб­ще­стве, так, как это про­ис­хо­дит сего­дня в неко­то­рых кон­сер­ва­тив­но настро­ен­ных соци­аль­ных сетях.

WIRED: Но сего­дня мно­гие феми­нист­ские ини­ци­а­ти­вы име­ют свое нача­ло так­же в соц­се­тях, напри­мер #выкрик (#aufschrei).

Да Рими­ни: Необ­хо­ди­мо оста­вать­ся опти­ми­стом. Инстру­мен­ты — все­гда толь­ко ору­дие, как для гос­под­ства, так и для осво­бож­де­ния, в зави­си­мо­сти от чело­ве­че­ских жела­ний. Мне кажет­ся чрез­вы­чай­но увле­ка­тель­ным, к при­ме­ру, как Anonymous все боль­ше поли­ти­зи­ру­ют­ся из-за араб­ской вес­ны и дру­гих собы­тий. Инте­рес­но наблю­дать за эти­ми новы­ми обще­ствен­ны­ми фор­ма­ци­я­ми и мас­са­ми людей, с кото­ры­ми теперь мож­но свя­зать­ся online для под­держ­ки отдель­ных лиц, групп или целей. Инфор­ма­ци­он­ные пото­ки свя­зы­ва­ют­ся эффек­тив­ным обра­зом, но, несмот­ря на это, люди все-таки сно­ва соби­ра­ют­ся вме­сте. Насто­я­щая бли­зость — вот что важ­но для про­ти­во­сто­я­ния, не важ­но, с тех­но­ло­ги­ей или без.

Бар­ратт: Я при­ни­ма­ла уча­стие в про­те­сте про­тив тех­но­ло­гии гид­рав­ли­че­ских раз­ры­вов пла­стов — и были задей­ство­ва­ны все воз­мож­ные сред­ства свя­зи, вплоть до дро­нов. Сего­дня на про­те­стах боль­ше нет кон­тро­ли­ру­ю­ще­го цен­тра, нет штаб-квартиры.

WIRED: А с Дарк­не­том вы экспериментировали?

Бар­ратт: Я игра­ла с Тором, это новое про­стран­ство для меня. Я крайне заин­те­ре­со­ва­на неле­галь­ны­ми плат­фор­ма­ми. Но Тор тоже не пол­но­стью без­опа­сен в плане слеж­ки. Я осо­знан­но сколь­жу по кибер­про­стран­ству, я шлю­ха соц­ме­диа, но я исполь­зую это про­тив утвер­жден­ных пра­вил, как кре­а­тив­ное про­стран­ство. Думаю, что когда-нибудь опуб­ли­кую свой Facebook как кни­гу, у меня там загру­же­но тыся­чи постов и раз­лич­ных ста­ту­сов. Я рабо­таю про­тив это­го: «Что ты дума­ешь? Что ты чув­ству­ешь? Что ты съе­ла? С кем гуля­ешь? Тэг-тэг-тэг!». Вме­сто это­го я пуб­ли­кую поэ­зию. Я при­вык­ла к ком­му­ни­ка­ци­он­ным про­стран­ствам вро­де «MOO», они аморф­ны, и сна­ча­ла в них надо искать пути взаимодействия.

Да Рими­ни: Так на всех плат­фор­мах, не важ­но — софт или хард: они утвер­жде­ны пра­ви­ла­ми, но пра­ви­ла мож­но рас­тя­ги­вать и ломать. Но я ста­ра­юсь не пло­дить мно­го дан­ных, и так­же не исполь­зую соц­се­ти. И не люб­лю теле­фон­ных раз­го­во­ров, чаще все­го дого­ва­ри­ва­юсь о встре­че в кафе.

WIRED: Насколь­ко боль­шую роль игра­ет в вашем искус­стве про­бле­ма­ти­ка слежки?

Да Рими­ни: Это все­гда было фоном. Рань­ше, еще до появ­ле­ния бра­у­зе­ра, мы часто пред­чув­ство­ва­ли, что пра­ви­тель­ство не допу­стит — когда мы орга­ни­зо­вы­ва­ли про­тест в под­держ­ку бежен­цев, к месту про­ве­де­ния акции было высла­но 500 чело­век кон­ной поли­ции, а при­шло, в луч­шем слу­чае, 25 протестующих.

Бар­ратт: Разу­ме­ет­ся, мы гово­рим о над­зо­ре, но наш посыл ско­рее спе­ку­ля­тив­ный, мы выпле­вы­ва­ем идеи, но не раз­ра­ба­ты­ва­ем ника­ких ответ­ных стратегий.

WIRED: Какие пред­став­ле­ния у вас были о буду­щем? Каким вы пред­став­ля­ли себе 2015 год?

Да Рими­ни: На нас силь­но повли­я­ла кибер­панк-лите­ра­ту­ра, и кибер­панк-виде­ние было, как наше соб­ствен­ное, — рас­се­я­но в бли­жай­шем буду­щем, внут­ри наше­го жиз­нен­но­го времени.

Бар­ратт: Мы про­ек­ти­ро­ва­ли ген­дер­ное буду­щее. MOO-про­стран­ства были весь­ма про­грес­сив­ны в отно­ше­нии ген­дер­ных кон­струк­ций и пер­фо­ман­сов. Была воз­мож­ность исполь­зо­вать любое место­име­ние, кото­рое толь­ко мож­но себе пред­ста­вить. Наше виде­ние буду­ще­го не было осо­бен­но свя­за­но с телес­ны­ми пред­став­ле­ни­я­ми, типа, как я могу суще­ство­вать с меха­ни­че­ской рукой. У нас, ско­рее, была идея вирус­но­го рас­про­стра­не­ния инфор­ма­ции. По сути, это было так же, как в нашей ком­пью­тер­ной игре, когда, напри­мер, в поряд­ке вещей, что топо­вый хирург, пре­вра­тив­ший тебя в кибор­га, сам был ста­рым або­ри­ге­ном или кем-либо еще — что в Австра­лии, к сожа­ле­нию, до сих пор не про­ис­хо­дит. Для наших игр и пер­фо­ман­сов мы задей­ство­ва­ли людей из суб­куль­тур и мест­ных общин, они ста­но­ви­лись попу­ляр­ны­ми. За Ора­ку­ла, напри­мер, играл стрип­ти­зер или сек­сра­бот­ни­ца. Вот так мы себе пред­став­ля­ли будущее.

WIRED: Что из себя пред­став­ля­ет насле­дие VNS Matrix?

Да Рими­ни: Слож­но ска­зать. Я думаю, мы выстро­и­ли инте­рес­ные аль­ян­сы со все­воз­мож­ны­ми дви­же­ни­я­ми grrrl и дру­ги­ми ини­ци­а­тив­ны­ми груп­па­ми. Так­же мы полу­ча­ем имей­лы от сту­ден­ток или дру­гих людей, кото­рые нам пишут о том, как наша дея­тель­ность их вдохновила.

Бар­ратт: И полу­ча­ет­ся, что вновь и вновь кто-нибудь да запо­стит наш мани­фест «The Clitors is a direct link to the Matrix» в Твиттере.

WIRED: Куда будут дви­гать­ся отно­ше­ния меж­ду чело­ве­ком и маши­ной? Какие трен­ды или взгля­ды вы нахо­ди­те реле­вант­ны­ми киборг-контексту?

Бар­ратт: Мы сей­час в мень­шей сте­пе­ни оза­бо­че­ны уто­пи­че­ски­ми иде­я­ми, кото­рые био­ло­го- или меха­но-цен­трич­ны, но в боль­шей сте­пе­ни обще­ствен­ны­ми и поли­ти­че­ски­ми сфе­ра­ми, а так же исполь­зо­ва­ни­ем тех­но­ло­гий. Я думаю, это то, где лежит центр поли­ти­че­ской при­год­но­сти кон­цеп­та киборга.

Да Рими­ни: Я счи­таю, что боль­ше вни­ма­ния долж­но быть скон­цен­три­ро­ва­но на эти­ке, не важ­но, гово­рим мы о био­тех­ни­че­ском раз­ви­тии или о каком-то дру­гом. Эти­че­ский аспект будет сно­ва и сно­ва насла­и­вать­ся на слав­ный гром­кий гудок тех­но­ло­ги­че­ско­го прогресса.