Данный текст представляет собой разломление и расплавление различных смысловых полей, с лишь одной целью — игра в философию, т.е. игра в создание наиболее общей модели теоретического знания.
Её результатом становится некоторая схема, относительная форма достоверности, или, как её называет Реза, — игрушечная модель, которую мы соотносим с плотностью окружающей реальности, проверяя её на прочность.
За схемами реальности всегда стоит нечто внешнее по отношению к нашим когнитивным моделям.
Мы будем играть покуда не наиграемся с этой схемой/игрушкой, пока она не сломается об отталкивающую плотность реальности или другие игрушечные модели, что тоже есть итог — у нас открывается возможность создать новую модель и пережить её. С одной стороны, это философия «как искусство умирать», а с другой, выражаясь на Hegelian language, возможность не умереть вместе с гибелью относительной формы духа, при её крушении и разложении. Сломанная игрушка есть потенция перехода к другому состоянию познающего духа, новой модели — более полной, плотной и достоверной (благодаря опыту).
Философская игра включает в себя определенные риски, т.к. представляет собой попытку конструирования не просто модели, а мета-модели, основанной на различных сложных схемах, которые, будучи рассмотрены вместе, могут оказаться несовместимыми и противоречивыми. Если же мы допускаем работу с диалетеизмом (подлинным противоречием)1, возникающим при работе с несколькими различными моделями, это ведёт к выводам, далеко отклоняющимся от исходного поинта размышления, к динамическому переизобретению собственных оснований, однако, как справедливо замечает Гегель, «… не противоречащий себе предмет есть чистое отвлечение рассудка, насильственно удерживающего одну из двух определенностей и старающегося затемнить и устранить сознание другой определенности, содержащейся в первой»2. Поэтому логики, учитывающие и удерживающие противоречия до их разрешения, являются подходящим инструментом для работы философа мета-моделлера.
Игрушка, с которой мы будем играть в данном тексте, а точнее создавать, изобретать её логику правил, — (пост)человек.
Не стоит воспринимать игру как нечто несерьезное и поверхностное.
Игра — это фундаментальная программа по освоению действительности, логика создания правил и моделей, которая находит своё продолжение во всех сферах культуры.
Интересной стартовой точкой рассуждений для принятия игрушечных моделей как относительных и продуктивных схем истинности можно считать попытку разрешения проблем концептуального фрейма гносеологического пессимизма, теории слепого мозга (blind brain theory) Р.С.Бэккера, имеющей немало пересечений с работами Метцингера, которую можно даже ещё больше усилить, указав на то, что мир данный, как ментальные состояния, не может познать себя, как некоторый вычислительный процесс. Единственный очевидный вывод из этого это заключение или признание того, что инструменты нейронаук есть конкретные, продуктивные эпистемические модели, а не доступ к вещам так, как они есть. Другой писатель-фантаст, с которым Бэккер периодически контактирует — Питер Уоттс — в романе «Ложная слепота» писал так:
«Века медитации на пупок. Тысячелетия онанизма. От Платона к Декарту. К Докинзу и Ранде. Души, агенты-зомби, квалиа. Колмогоровская сложность. Сознание как божественная искра, электромагнитное поле и функциональный кластер. — Я исследовал все. Вегнер считал сознание пояснительной запиской для мозга. Пенроуз слышал его в щебете ручных электронов. Норретрандерс утверждал, что сознание — иллюзия, а Кязым считал протечкой из параллельного мира. Метцингер вообще отрицал его существование. ИскИны заявили, что раскрыли его тайну, а потом добавили, что не могут нам ее объяснить. Гёдель был в конечном итоге прав: система не может до конца познать саму себя. Даже синтеты не смогли ее упростить — несущие балки просто не выдерживали нагрузки»3.
Эти утверждения становятся более убедительными, если обратиться к работе «Could a Neuroscientist Understand a Microprocessor?»4 Э. Джонса и К.П. Кординга. В статье, проверяется тезис нейронаук, что если мы соберём огромное количество данных, имея большие вычислительные мощности, то мы сможем восстановить структурную обработку процессов информации в мозге. В качестве модельного организма в эксперименте используется процессор MOS 6502. Примечательно здесь то, что микропроцессоры относятся к тем системам обработки информации, которые полностью понятны и изучены на всех уровнях. В эксперименте Джонсон и Кординг собирают различные данные о работе микропроцессора, посредством инструментов анализа, распространенных в нейронауках, пытаясь восстановить структуру и организацию его процессов.
Результат: популярные методы, используемые в нейронауках, показывают различные дата-сеты, но никак не описывают иерархию обработки информации, что подталкивает к размышлению, что подобные методы анализа в нейронауках не дают осмысленного понимания данных процессов.
Отдельно стоит вспомнить Big Fail, тянущийся десятилетие. Амбициозный проект, пообещавший объяснить работу человеческого мозга: Blue Brain Project. Конечно, BBP получил огромное количество данных, моя оценка касается только выводов. Руководитель проекта Генри Маркрам ставил своей целью создать полную рабочую компьютерную модель головного мозга человека на основании моделирования отдельной её части, но можно сказать, что результат проекта показал, что мы не можем смоделировать вообще всё, по крайней мере, на подобных основаниях.
Вероятно, методы вычислительной нейробиологии больше подходят для локальных, прикладных задач, а не столь масштабного проекта. Похожую ситуацию, но с ИИ описывает в своей лекции для российской публики Негарестани:
«Когда мы говорим о глубоком машинном обучении, мы просто думаем, что мы можем создать интеллект человеческого уровня, используя конкретные методики или набор методик. Это значит мы уже принимаем как должное представления о том, что такое разум и что значит „разумное поведение“, как можно этот интеллект реализовать искусственно. Вместо того, чтобы использовать такую узкую и в практическом, и в парадигматическом смысле модель, нам нужно, опираясь на нее, создать модель моделей интеллекта, которая покажет отношения существующей модели с другими факторами. Тогда все эти имплицитные посылки станут эксплицитными. Вот, что мы можем называть игрушечной моделью — мета-теория существующих теорий.»5
Эти обстоятельства подрывают физикалистко-вычислительную надежду на доступ к миру так, как он есть. Более того, эти факты усугубляются ещё одним гносеологическим моментом из области метафизики (философии), предметом которой уже множество веков является вопрос о мышлении, что все репрезентируемые факты для-нас, будь даже в форме привативной негативности, которые мы пытаемся выгородить в качестве в‑себе, или «так, как они есть», есть не более чем результат смешения, не обращения внимания на саму сущность данного различия.
Так как же тогда возможно легитимно рассуждать о возможности появления пост-людей, ныне популярном сюжете в философии и массовой культуре, который также обозначен в качестве одного из фокусов внимания данной работы, если ни на одном фундаментальном уровне мы не имеем твёрдого основания и ответа на кантовский вопрос «что такое человек?».
Как быть, если наши собственные представления о себе и движущих аффектах остаются под крышкой, скрывающей от глаза перводвигатель, делающий всякий наш опыт возможным?
Для этого я предлагаю обратиться к некоторым моментам подхода Негарестани, описанным ранее, а именно к мышлению инженерными схемами и игрушечными моделями: аналогами ассамбляжей, но работающими не в онтологическом, а эпистемическом режиме. Их принципиальная неонтологичность важное замечание, добавляющее данному подходу сдержанности и скромности, по сравнению с его онтологически разнузданным собратом.
Существуют различные функциональные, описательные модели, которые позволяют нам моделировать процессы. Как уже было упомянуто ранее, они вполне могут быть несогласованными на метауровне, как конфликт ОТО и квантовой механики, но при этом они относительно истинны для себя и выполняют свои задачи изнутри собственной сферы применения.
Здесь очень нагляден пример с навигацией самолетов и баллистических ракет, использующих для расчётов модель плоской, не вращающейся Земли.
На уровне макро данная модель навигации, конечно, кажется абсурдом и очевидно не истинной, но на своём конкретном микроуровне, она позволяет производить более точные и оптимальные расчеты. Подобных примеров, функционально удобных теорий, великое множество. И возможно нет никакого смысла пытаться вырваться за пределы удобных рабочих и практических схем, строго ограниченных сферами своего применения.
Однако, это не совсем так, когда речь заходит о мета-теориях, связанных с управлением, появляется необходимость в устроении общей системы и согласования, оптимизации, структуризации различного рода данных. По Платону философ должен построить своё собственное внутреннее государство, его идеал.
«…ты говоришь о государстве, устройство которого мы только что разобрали, то есть о том, которое находится лишь в области рассуждений, потому что на земле, я думаю, его нигде нет.
— Но быть может, есть на небе его образец, доступный каждому желающему; глядя на него человек задумается над тем, как бы это устроить самого себя. А есть ли такое государство на земле и будет ли оно — это совсем неважно. Человек этот занялся бы делами такого — и только такого — государства»6.
Чтобы «познать себя» — Человеку необходимо обратить свой взор к небу и звёздам, к радикальному мысленному эксперименту по переустройству самого себя. Где космос — это оптика, позволяющая разземлиться тем инвестициям, которые мы присвоили себе по привычке.
Чтобы выжить и исполнить программу записанную на храме Аполлона в Дельфах, нам необходимо, в каком-то смысле, преодолеть, переизобрести себя, отказавшись от болезненной гравитации и магнетического притяжения пещеры и возможно поступить так, как когда-то поступили динозавры — отрастить перья и оторваться от земли.
В этом негативном моменте, сумерках ночи, на предельных скоростях нашего WARP-двигателя, несущего экипаж в самое сердце непроглядной ночи тёмного космоса, в моменте на самой границе переживания снятия (aufhebung) — распахиваются возможности сумерек нового утра, обнаруживающих себя сначала в качестве представления, а затем и в качестве понятия, поясняющего для самое-себя вопрос о человеке и открывающего новые перспективы — приоткрывая крышку на базовое механическое шоу, под нашим с вами капотом.
1. ПОСТЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ЛЕГО часть 1: СХЕМА.
«Философия — это программа, чьи первоначальные аксиомы являются возможностями сознания как такового. Задача её состоит в выработке особого операционного содержания, возможности которого указывают на то, чего можно достичь с помощью мышления, или, проще говоря, что мысль может в принципе. Если «мысль возможна или будет вообще возможна», то каковы последствия такой возможности?»7
«Мы говорим: Что есть жизнь? Что есть интеллект? Что такое разум? Что есть справедливость? Что такое благо? Большие вопросы, которые не волнуют не только студентов-выпускников, но и людей вообще! И затем, при содействии таких вопросов мы придумываем столь привлекательные ответы: Если бы было можно мы бы нашли ответы на все наши вопросы! Большие идеи порождают практичные иллюзии величия. Но Карнап, напротив, размышляет о том, что он называет «концептуальным инжинирингом». «Концептуальный инжиниринг» Карнапа это идея, что такие всеохватывающие возвышенные концепты сплошь расплывчаты — он их именует экспликандрум (понятие, требующее уточнения), смысл в том, что эти концепты полагают разные вещи в разных контекстах для различных агентов применения языка. Фактически, множество несопоставимых вопросов могут располагаться за внешне объединяющим фасадом таких концептов. Потому он предлагает процесс или идеал инжинирингового процесса, который он называет экспликацией, который бы обратил эти расплывчатые концепты в более уточненные, называемый экспликатой.8
Я полагаю, что и в такой технофильской, или, по крайней мере, фетишисткой теме, как размышления о возможности теории постлюдей, подобный ход мышления уместен, как никогда.
Поэтому подступы к постчеловеку я начну с описания своего видения рождения или моделирования любого нового для нас концептуального объекта.
Я выделяю два уровня моделирования:
level 1 — выражается в оболочке, форме, определяющей структуру поверхности аргументации и постановки задачи. Он выражается не в форме уже готового изделия, когда все внутренние шаги от идеи до реализации нам известны, а изделия, находящегося в постоянной рекурсии, в процессе изготовления, в состоянии материала, ищущего границы своей формы. Таким образом, level 1 представляет аргументацию, которой ещё только предстоит стать изоморфной конечной форме (цели программы). Конечная форма уже спроектирована, но пути её достижения ещё не определены, заставляя материал переизобретать и переопределять свои собственные границы, до конечного заполнения и остывания. Иначе говоря, речь идёт об описании изделия, которое ещё лишь находится в процессе своего становления (изобретательский поиск), концептуализация.
level 2 — здесь мы имеем дело с материалом, уже застывшим в конечной форме, который воплощает в себе познанную для нас схему, выраженную в понятии, а соответственно и воспроизводимую. Это кусочки готового, рабочего кода. На этом уровне мы имеем дело с реализованной программой, которая уже может быть разобрана и проанализирована по элементам и теоретически формализована, оптимизирована.
Для знакомства с функционированием этого механизма может быть полезной сборка «фирменных моделей конструктора», по уже готовым схемам — это самый простой способ обучения, который воспроизводит практику этой модели. Это Движение от абстрактной, но более наглядной т.е. определенной схемы level 2, через level 1 к уже воплощенной, пережитой и структурно познанной для-нас модели level 2. Если в качестве такой модели выступает домик из lego duplo — этот механизм обучения, по крайней мере для взрослых, кажется простым, но когда мы начинаем иметь дело со сложными моделями, например, такими, как многомерный странный аттрактор, интенсивность нагрузки заставляет эпилепсировать наши мозги, вызывая многочисленные сбои и отключения, прежде чем такая схема будет усвоена и собрана.
Однако подлинным назначением этого механизма, как и целью образования и обучения, является не сам факт механического воспроизводства, но способность конструировать собственные схемы — что зовется мышлением (в отличие от скольжения по рассудочным представлениям), исходя из внутреннего плана. Где собственная идея находится в постоянном апофатическом поиске конечной формы и переборе «блоков» или даже целых схем разного уровня.
Между схемами лежит негативное различие, позволяющее нам их определить и отделить, но только тогда, когда мы ими владеем, т.е. имеем определенный словарь и ключи быстрого доступа. Это такое различие, которое мы обнаруживаем между схемами нарезного и гладкоствольного оружия, или казенного и с дульным местом для заряда. Для людей, не знакомых с этими нюансами, — все вышеописанные виды оружия попадают в какую-то одну тавтологическую группу. При этом существуют различные комбинации этих блоков (схем): нарезное дульнозарядное, гладкоствольное казённое, нарезное казённое и гладкоствольное дульнозарядное оружие, образующие в свою очередь ещё более сложные схемы, однако, конечно, комбинации ограничены поверхностью стыковки. Понимая, как они устроены, мы можем не только их комбинировать, но и переосмыслять, создавать нечто кардинально отличное, отталкиваясь от базовых принципов.
Потому начать стоит с различия и сортировки блоков конструктора «постчеловек» по группам, структурирования данных, как это обычно происходит перед началом сборки любой модели, и разобраться с уже известными схемами и фирменными наборами для обучения и тем что в них входит. Следует сразу сказать, что есть разные уровни и способы понимания терминов «постчеловек» или «постгуманизм». В первую очередь, необходимо указать на их терминологическую зонтичность.
Ситуация с определением постчеловеческого похожа чем-то на материаловедение. Например, в материаловедении есть разное понимание твёрдости материала, эти уровни несоизмеримы друг с другом, и один концепт измерения твёрдости, например, кристаллографической структуры, не применим к другому — к измерению твердости металлической балки.8
Также существуют разные формы идеализации «твёрдого тела»: один в теоретической механике, другой в теории упругости и третий в теории пластичности, но эти концептуальные фреймы не вступают в прямую конфронтацию, т. к. выполняют различные программы.
Различия между всеми этими подходами функциональны, очень важно знать саму оптику вопроса, чтобы избежать состояния мысли, известного в народе как «винегрет», особенно в инженерном деле. Думаю, что каждый из нас, заходя в лифт, надеется, что его спроектировал инженер, по профессии призванный быть внимательным к тому, что я ранее назвал «оптикой».
Перенимая эту инженерную практику внимательности, можно выделить несколько срезов и сеттингов постчеловеческого, или иначе подпрограмм, фирменных наборов конструкторов, о которых упоминалось ранее, обладающих своими морфологическими особенностями, синтаксисами и способами вести дискуссию о постлюдях и постчеловеческом.
Их выделение, по крайней мере, необходимо для пересмотра самого изучаемого предмета — (пост)человека, определения его границ, пространства стыковки и т.д. Это важнейший из начальных вопросов, отвечающий на то, как вещи соединены вместе в широком смысле?
Я выделяю четыре базовых теоретических набора конструктора (в порядке усиления «техноцентричности», где 1 — min 4 — max.) и отдельно пятый, имеющий несколько отличную природу, не позволяющую его поместить в данный ряд, но обладающий таким уровнем значимости, который обязывает меня его включить:
1) критическую культурную теорию, антиантропоцнтризм направленный против представления о человеке, как о западном дуалистическом автономном субъекте, представленную Критическим Постгумнизмом (КПГ);
2) метафизическое рассмотрение возможности существования постлюдей в нашем мире, представленную Спекулятивным Потсгуманизмом (СПГ);
3) идею улучшения качества человеческой жизни (через интенсификацию интеллекта, эмпатии и т. д.), посредством веры в НБИК-конвергенцию, представленную Трансгуманизмом (ТГ);
4) реинжиниринг разума на основе реформации трансцендентальной философии, т. е. освобождение интеллекта от гуманизма «животности» — Рационалистический Ингуманизм (РИГ).
5) это немного отличающийся конструктор, в особенности по форме своих блоков и логике стыковки, я бы сравнил его с серией «лего бионикл» — это осмысление постчеловека в образах искусства, таких, как art&science и science fiction. Которые, в некоторых отношениях, больше преуспели в возделывание постчеловеческого поля, чем философия, на что указывают сами представители постгуманизмов, активно привлекая и ссылаясь на работы в этой области.
Важно, что science fiction и art&science не являются иллюстрациями для теорий постлюдей, эти произведения стоит рассматривать с точки зрения теории критических текстов как самостоятельной дисциплины и настаивать на их самостоятельной философской значимости.
Наконец, их важность для постгуманистической мысли стоит признать, хотя бы потому, что art&science, технологическое искусство, science fiction и, шире, спекулятивная фантастика как искусство, есть выражение того, что Д. Роден называет «аффектированностью субтрактивной-ксенофилией»9, выраженной в постоянном готическом процессе фетишизации образа будущего, нехватке будущего. Р. С. Бэккер видит причину такой ситуации, а вместе с ней и увеличения спроса на фантастику, в разрыве, который произошёл между XIX и XX столетием, заключающемся в переходе от «интенциональных объяснений» к «функциональным»10.
2. БЕЗ-ДНА: ГОТИЧЕСКАЯ ОДЕРЖИМОСТЬ НАУКИ.
Здесь необходимо осуществить breakdown первого параграфа и конкретизировать.
Интенциональные объяснения по Бэккеру — это такие объяснения, которые «создают понимание посредством поиска мотивов и целей для вещей и событий. Также они ссылаются на нормы и ценности». С точки зрения рафинированной науки, по Бэккеру, таких ценностных и целевых определений не существует, Бэккер приводит различные примеры этого в своих статьях, после чего замечает: «однако проблема в том, что на фундаментальном уровне наш опыт всё-таки интенционален». В результате получается, что мы в буквальном смысле живём в чуждом мире и, более того, в контексте рассмотрения человеческой проблематики мы оказываемся чужаками для самих себя. Эту ситуацию ещё за долго до Р.С. Бэккера, фиксировал гениальный научный фантаст — Станислав Лем, написав такие строки:
«Вредоносное воздействие науки на культуру проявилось в том, что наука постепенно разоблачала культурные самообманы, поочерёдно нанося им удары. Она подвергла сомнению решения культуры в том и за то, что в них не соответствовало эмпирической истине, но на опустевшее место не ввела никаких ценностей, а лишь констатации, то есть описание состояния дела. Если описание, заменившее ценность в здании институциональных связей, не может выполнять те же функции, которые выполняла ликвидированная ценность, то наука может показать нам и это, но на большее она не способна»11
Это хорошо заметно на примере того, как вместе с переходом от интенциональных объяснений на функциональные увеличивался темп развития технологии и науки, а к началу XX века приобретают особое значение сюжеты Другого, Чужого и заброшенности в философии, и наступает кризис классической метафизики и гуманистической философии, актуализируется тематика времени, например, в философии Хайдеггера, которая в конечном итоге приходит к своему опространствливанию, запутанности и неоднородности, а это уже сюжеты Делёза. Примерно тогда же, когда случается этот разрыв между интенциональным и функциональным, появляется первый научный фантаст Англии — Герберт Уэллс, написавший первое sci-fi произведение, посвященное путешествиям во времени (машина времени 1885 г.)
В этом контексте неудивительно, что в 20ых годах прошлого столетия, в веке бурной и уже неостановимой индустриализации, в немецком киноэкспрессионизме самыми популярными сюжетами стали мотивы из готической литературы, являющейся прародителем фантастики (научная фантастика, тёмное фэнтези) и современной литературы ужасов. Примечательно, что и сама готическая литература также возникла на фоне первой промышленной революции.
Я полагаю, что в это время перехода от интенциональных к функциональным объяснениям, на страницах фантастических произведений у человека появляется естественный конкурент — многоликий постчеловек, который отразился, прежде всего, в эстетике таких фильмов, как «Гомункул», «Голем», «Доктор Джекилл и мистер Хайд», «Руки Орлака», «Носферату: симфония ужаса», «Кабинет доктора Калигари» и, наконец, в «Метрополисе», который аккумулирует все элементы: учёный, создание, отчуждение, распад обыденных представлений о личности, ксенофилия и ксенофобия, и всё это спроецировано на образ разумной Машины и общества будущего, помещая эти концепты на новый план, план футурологии.
Постчеловек предстаёт как фигура такого Другого, который был бы для человека одновременно радикально близок и радикально чужд (для авторов 20-ых годов это некий бессердечный и бездушный интеллект искусственного (противоестественного) создания, которым движет жажда), и на фоне которого могла бы происходить пересборка самого понятия «человек».
Это известный апофатический ход, позволяющий лучше понять нам собственное место, познать самих себя.
Этот Другой, в виде образа постчеловека, появляется как протез, попытка ответа на вопрос «что дальше?», вызванная ужасом от нарастающей скорости движения современности. Драйвер этой скорости — наука, от которой мы ожидаем радикальной трансформации установок, а того, что мы понимаем под человеком — в миф, как это было со всем остальным расколдованным миром.
Вольно или невольно, философия в этот период начинает совершать новый поворот, обретает новый план имманенции, который разворачивается до сих пор. Этот план я связываю с ощущением глубокого разрыва, описанного ранее, актуализацией дискурса негативности и вычитающем методе. Апогей такого мышления — это «устранение псевдо-трансцендентальных подпорок, сдерживающих разъедающую силу метафизических вычитаний науки»12. Вычитаний чего? — вычитаний природы из опыта.
Но расколдованность, конечно, происходила постепенно, так же, как не случился в один момент «кембрийский взрыв», она текла постепенно, но скорость потока интенсивно нарастала к началу XX века.
Во время подготовки и обсуждения данного текста также возник ещё один параллелизм, связанный с движением к расколдовыванию мира, актуализацией дискурса «время» и последней попыткой «представить мир цельным» в работах двух современников Хайдеггера и Толкиена. Главный редактор Spacemorgue охарактеризовал эту попытку как уходящий западный миф, выраженный в «приключениях апофатического духа», где, следуя Бэккеру — фэнтези и фантастика выступают утешительным жанром10, в контексте интенциональных объяснений.
Я исхожу из того, что у человека нет особого статуса, который бы позволил ему избежать молота науки, эта точка зрения именуется «антиантропоцентризмом». Противоположную же позицию, отстаивающую онтологическую исключительность человека, называют «специфизмом» или Тезисом о Человеческой Исключительности (ТЧИ).
Сторонник ТЧИ умышленно избегает функционального объяснения, т. к. его игра возможна только на поле традиционных метафизик или обновленных ретрометафизик и аксиологии, а соответственно, он работает с интенциональными объяснениями, фактически игнорируя то, что происходит в конкретных науках и особенно в науках о мозге, нейронауках, вычислительной нейробиологии и т.д., осуществляя крипто-технологические попытки движения назад, своего рода шовинизм.
Необходимо уточнить, что нехватка будущего, порожденного переходом на функциональные объяснения, это вместе с тем и нехватка прошлого, запущенная трояном семантического апокалипсиса, которая отчасти восполняется ксенотрансплантной фантастикой (научная фантастика и фэнтези).
В наиболее интенсивных формах эта тенденция проявляется в попытках постсекулярного общества и его коллективного интенционального самосознания, с одной стороны, отыскать устойчивый смысл — в прошлом, где истина представлялась незыблемой, утвердить её в различных фундаменталистских и традиционалистских проектах (фэнтези, интенциональное объяснение мира), и, напротив, отыскать устойчивый смысл — в будущем, где предположительно сверхразумы уже познали все законы вселенной и нам остаётся лишь способствовать ускорению этого процесса, таков на мой взгляд и проект левого акселерационизма (научная фантастика).
3. ПОСТЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ЛЕГО. часть 2: ВЫЧИТАНИЕ.
Теперь продолжим дальше:
Среди постгуманизмов, или для большей точности назовём их ксеногуманизмами, есть проблема — нет никакого согласия и общего определения «постчеловека» и «нечеловеческого», а с другой стороны, кажется, что если строго использовать ранее упомянутый инженерный, функциональный подход, конкретно разделяющий области применения, то никаких проблем возникнуть не должно, но, к сожалению, в теориях «постчеловека» это не совсем так.
Во-первых, следует сказать, что в отличие от кристаллической решетки или металлических балок, постлюдей, как физических и материальных объектов, поддающихся измерению, скорее всего, не существует. По крайней мере, мы не знаем о фактах их реального существования.
Я настаиваю на том, что постчеловек — это смутные и множественные образы будущего, потомков людей и гуманистических ценностей, а онтологию киборга рассматриваю как базовую точку появления человека.
Поэтому, постлюди — это чисто гипотетические объекты, их предикаты представляют собой X — сам по себе не поддающийся вычислению до подстановки в контекст, определенный синтаксис.
Грубо говоря, схема постчеловека ещё не преодолела описанный ранее level 1, это событие ещё не произошло. Мы всё ещё на уровне творческого поиска и конструирования.
Следовательно, играя в конструктор «постчеловек», каждый собирает свою модельку и образ, нет общих правил сборки, только различные сеттинги (КПГ, СПГ, ТГ, РИГ), которые при желании можно перемешать, расширить или добиться лицензирования собственного набора, при должной степени настойчивости и влияния.
Во-вторых, в гуманитарных науках, в отличие от естественных и технических наук, есть проблема, связанная со сложностностью идеализируемого ими предмета. Самое проблемное поле среди таких «наук» занимает философия, в особенности метафизика, работающая с совершенно изолированными спекулятивными понятиями, так называемыми «предельными понятиями», «вечными истинами», такими как Бытие, Сущее, Реальное, Жизнь, Мышление, Материя, исходящими из самого Разума и изменяющимся в ходе развития истории философии. Некоторые философы даже будут настаивать на том, что философия — это не наука, а творчество по созданию концептуальных моделей, конституирующих логосы общества и конкретных наук, или её следует величать той наукой, которую Кант назвал «познанием посредством одних лишь понятий (но без применения их к созерцанию, как в математике), в котором разум, следовательно, должен быть своим собственным учеником»13.
Это показывает — мы всё-таки не сможем избежать «винегрета» и быть «честными инженерами» в прикладном смысле, т. к. познание, как в историческом своём аспекте, так и индивидуальном, — это постоянный процесс прохождения и негации необходимых ошибок. Более того, сам разум, следуя когнитивистской программе, не может быть вместилищем объективной истины, т. к. он ограничен железом и софтом собственного устройства, или говоря по Кантовски — ограничен априорными формами чувствования, категориями рассудка, трансцендентальными идеями разума, т.е. теми функциями, контейнерами, которые делают сам наш опыт и человеческое мышление возможными.
В отличие от производственной инженерной деятельности, в философской деятельности потребуются не только руководства и схемы сборок, не только классическая логика и правила вывода суждений, застывших в кристаллической системе последовательностей причин и следствий, в системе человеческой безопасности сохранения истинности.
Философия чувствует потребность в том чтобы избавиться от этой идеи музеефикации истинности, ей необходима постоянная рекурсия, работа со временем, позволяющая выйти за границы внутреннего круга и расчерчивать новые концептуализации, философия движется негациями, шагами, каждый раз отличными в выводах от структуры исходного поинта.
«В попытке мышления установить границы, сама мысль выходит за пределы этих границ, благодаря силе самого мышления»14
Если и сравнивать философа с инженером, то не с современным его образом, а, опять же, с литературным, концептуальным персонажем, — сумасшедшим стимпанк гением, изобретателем.
Справедливости ради, стоит заметить, что, вероятно, некорректно отождествлять функциональное объяснение и инженерию, т. к. производством функциональных объяснений занимается именно наука, а задачей инженера является конструирование, неотъемлемой частью которого является тот самый целевой элемент, поэтому некоторые философии могут быть подобны инженерии, но чистота функциональности их определений от этого не возрастает, а затрагивает, скорее, стиль письма и методы проверки, один из вариантов — аналитическое, формализованное письмо. Стоит, однако, подчеркнуть, что подобный «наукообразный» стиль нисколько не гарантирует качества работы.
И раз уж мы затронули тему науки, необходимо также указать на то, что и в самой науке есть руководящие этические принципы, нацеленность и установки хотя бы на то самое каузальное (функциональное) объяснение, как заключает один из редакторов Spacemorgue (Артём Тютюнников) — «мы не можем считать науку полным абстрагированием от интенции». Это может быть хорошая критика позиции Бэккера, однако не обесценивающая, а, просто, смягчающая его немного завышенные ожидания от науки.
Возвращаясь к теме философии и специфики её объектов, то её программа стремится к поиску общей универсальной модели производства знания, а желание исполнения этого программного протокола в его истории раскалывает мысль на две интуиции:
1) редукционистскую — вычитающую в процессе идеализации, как полагают сторонники этого подхода, всё лишнее — «шум», оставляя лишь «вечные истины» или «суть бытия вещи», в результате получая некоторую сентенцию, универсальную, формализованную, статическую логическую формулу, полностью описывающую отдельный, конкретный процесс, вне зависимости от масштабов.
2) холистическую, включающую в процессе идеализации, как полагают сторонники этого подхода, все мыслимые, представимые и потенциальные предикаты объекта, это эвристический, универсальный, зачастую динамический метод схватывания вещей, описывающий общие принципы и их синергии.
В отношение ксеногуманизмов пока что очевидно, что мы имеем дело с философскими объектами, а не эмпирическими-научными. Постчеловек — это сфера чистой спекуляции. Но интересно то, что в ксеногуманистическом контексте две ранее описанных интуиции (редукционистская и холистическая) приобретают необычный характер негативности, вечной незавершенности, временности. Многие современные исследователи подчеркивают, что постгуманизмы изначально ориентированы на работу с вычитающей (subtraction) ориентацией.
«Вычитающая ориентация отличается от деконструкции тем, что «вместо того, чтобы рассматривать Реальное как идентичность, оно [Реальное] сразу же трактуется как разрыв»15
Если с первым случаем работа вычитания более прозрачна, то в холистической интуиции вычитание и расплавление традиционных этических или эпистемологических представлений о человеке происходит посредством обращения к некоторой множественной и негативной непосчитанности, тёмной weird-онтологии, наподобие онтологии Шеллинга, Делёза и Гваттари, Джейн Беннет, возможно Ланда, И. Г. Гранта, Б. Вударда и других Делёзо-Шелленгианцев.
Вероятно, названия «редукционизм» и «холизм» не совсем отражают суть дела. То, что я имею в виду, можно, в духе Ницше, назвать противостоянием двух стилей философствования: аполлонического и дионисийского. Но ни один из них сам по себе не является адекватным или полноценным методом познания. Если бы мы просто остановились на одном из двух методов, то это, соответственно, значило бы, что мы вернулись к докритическому методу философствования. Однако, сама по себе критическая философия и классический трансцендентализм оказываются такими же неудовлетворительными и требуют обновления, апгрейда позволяющего предстать перед заглитченным ликом постчеловека, или, в контексте интеллектуалистского подхода РИГ, который делает ставку на общую теорию интеллекта, выделяя её в качестве первичного фактора «человеческого», — базовым искусственным интеллектом (AGI).
Важно подчеркнуть, что постчеловек вообще, в самом широком смысле, оказывается, возможно, ещё более апофатическим и эпистемически пустым понятием для нас, чем представление о Боге или Абсолюте.
«Ноумен Канта или Бог апофатического богословия интеллектуально более одомашнены, чем постчеловек — по крайней мере, мы осознаем их с точки зрения того, чем они не являются. В то же время мы не можем заранее узнать отношение постчеловека к человеку, пока тот не появится на свет. Кроме того, мы не можем „деконструировать“ возможность его появления с учетом плоской теории различия на знакомых антиэссенциалистских основаниях. Мы можем лишь исключить априорное представление о том, что повлечет за собой эта возможность»16
На основании этого, гносеологическое положение возможных постчеловеческих онтологий можно сравнить с онтологией Бадью, представленной как «множество до счёта за единицу», это такой тип онтологии, который представляет собой эпистемическую дыру и который ученик Бадью, Мейясу, описывает как Бытие, которое мы не только не можем почувствовать, но и помыслить17, а в интерпретации Брасье представляет собой — Ничто: «расщепление между посчитанной консистентностью и непосчитанной неконсистеностью, или структурой и бытием, это знак более глубокой тождественности между несуществованием структуры (т.е. счёта) и несуществованием неконсистентности (т.е. самого бытия)»12. Поэтому вопрос о способе мыслить постчеловека значит ничто иное, как мыслить немыслимое — это предельный вычитательный аскетизм, занятие для изощренного ксенофила.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ:
Перечисляя теоретические подходы к постгуманизму по степени абстрактной общности, можно сказать, что СПГ, ТГ и РИГ как бы могут быть рассмотрены подмножествами первого (критического постгуманизма), имея при этом самостоятельную инерцию и особенности.
Может даже показаться, что КПГ в своих ранних формах — это просто надпись на коробке с конструктором, ведь основной канвой критического постгуманизма является онтологический антиантропоцентризм, который в разных своих вариациях и степенях разделяют и остальные три подхода.
Культурный постгуманизм оказывается более холистической концепцией и не скован технологичностью, рационализмом и прогрессивизмом, таким образом, мы можем наблюдать обилие экоцентрических, антиколониалистских, реакционных и даже эзотерических и нью-эйдж постгуманизмов, однако КПГ, в наиболее общем смысле, не исключает присутствия техноцентризма, рационализма и прогрессивизма, например к КПГ я отношу Ксенофеминизм (КФ) и Левый Акселерационизм (ЛА); впрочем, сама Хелен Хестер называет Ксенофеминизм — применением сюжетов акселерационизма к проблемам сексуальности. КФ и ЛА, в отличие от более привычных версий антигуманистического КПГ, настаивают на рациональной агентности, проявляющейся через дискурсивные или социальные практики18. Также, через призму КПГ можно рассмотреть ландианский подход, в основе которого лежит идея, не связанная ни с животностью, ни с интеллектом, а с космическим либидинальным капитализмом, однако, видимо, именно творческий гений Ланда спровоцировал пересборки, как самого КПГ, так и ТГ сюжетов.
Считаю важным подчеркнуть, что при этом я не соглашусь с тем, что КПГ это просто «надпись на коробке», что-то меня смущает в этой негативной программе объединения столь разных конструкторов в один.
Я настаиваю на том, что КПГ — это именно набор конструктора, крайне широкий и разнообразный в своих проявлениях, порой до несуразностей, но самостоятельный «сеттинг».
Другой вопрос, уже касающийся практики, «что именно полезно из него взять?», и он требует осмысления. Несмотря на то, что проблематика КПГ, возможно, наиболее универсальная для всех, в этом конструкторе немало блоков, которые не могут не беспокоить рационалистов, а также в неё крайне ограниченно вписываются ТГ и представители правого политического крыла.
Примечательно, что мысль Родена где-то между ТГ И КПГ и предлагает свою фирменную версию конструктора, решающую эту проблему. Это не удивительно, т. к. начинал свою деятельность Роден ещё со времён журнала Humanity+, постепенно переосмысляя и обновляя трансгуманизм через современные философские концепции, которые он изучал, что в конечном итоге привело к образованию отдельного философского направления — СПГ. Собственно, достоинство СПГ заключается в том, что через его блоки можно соединять разные элементы КПГ и ТГ, интегрируя ксенопроблематику, плоские онтологии, критику Канта (в виде критики корреляционизма) и многие другие ходы — это влияние КПГ. Да и «спекулятивный» постгуманизм — «спекулятивный», т. к. Роден опирается на определенные ходы Мейясу (Спекулятивного материалиста)19. Мейясу, конечно, — это далеко не КПГ (типа Латура), для которого квантовые физики и шаманы — это одно и то же, но есть схожий пафос расплющивания, вырывания объектов, в случае с Мейясу через математизированную «мёртвую материю», а с Латуром — через его акторно-сетевую теорию. Также двух авторов объединяет общий концептуальный фрейм критики Канта. Однако, делают они это по разным причинам, Мейясу по причине того, что Кант коллапсирует мысль и мир в постоянный „коррелят“, без отдельных терминов, а Латур по причине того, что Кант пытается очистить „мысль“ и „мир“ друг от друга и не осознает, что они всегда объединены в гибридной форме»20. В целом, Родену не чужды оба подхода, элементы которых он использует для решения собственных проблем и задач, необходимых для постройки из блоков конструктора его собственного куба боргов.
В отличие от классического ТГ, как уже было замечено, СПГ и РИГ обращаются к материалам и опыту КПГ и ТГ, теоретически обогащая свои ресурсы в качестве критики критики или освоения их некоторых дискурсивных ходов с последующим производством независимых концептов.
Также существует ещё одна, более широкая, «систематизация», о которой я ранее не упоминал, представляющая собой вполне справедливое разделение на КПГ и Технологический Постгуманизм (ТПГ)21, однако и здесь есть свои сложности, например, главный тезис философии Д. Родена достаточно сложно уложить именно в технологические рамки, скорее, он имеет гибридную природу «столько же культурную, сколько и научную». Аналогично обстоит вопрос и с проблемами в проекте обновления трансцендентализма РИГ.
Таким образом, я полагаю, что следует выделять четыре базовых теоретических философских набора конструктора и пятый разворачивающийся в иной форме — в форме искусства, т.е. аффектов (до разумной22, в своих истоках, деятельности, со всеми поправками и комментариями, которые были описаны ранее. Эти конструкторы являются оптимальными моделями для обучения и будущей более полномасштабной игры по составлению и расчётам квадратуры круга, искомого сектора, куда наш корабль планирует совершить гиперпрыжок.
Выражаю глубочайшую благодарность Евгению Сычёву, Артёму Тютюнникову, Vital Signature и Александру Свириду за плодотворные обсуждения во время написания текста.
Примечания
- https://plato.stanford.edu/entries/dialetheism/ ↵
- Георг Ф.В. Гегель — Энциклопедия философских наук. Ч. 1. Лoгикa. ↵
- Питер Уоттс — Ложная слепота ↵
- Eric Jonas, Konrad Kording — Could a neuroscientist understand a microprocessor?https://www.biorxiv.org/content/biorxiv/early/2016/05/26/055624.full.pdf. ↵
- Синтетико-когнитивное руководство по пересборке мира — лекция Резы Негарестани. «Среда Обучения». ↵
- Платон — Государство. ↵
- Reza Negarestani — What Is Philosophy? Part One: Axioms and Programs. ↵
- Reza Negarestani, Robin Mackay — Reengineering Philosophy. ↵ ↵
- David Roden — Subtractive-Catastrophic Xenophilia. https://spacemorgue.com/xenophilia/ ↵
- Richard Scott Bakker — Dragons over Spaceships: Fantasy and Science Fiction as Cultural Prostheses. https://spacemorgue.com/fantastika-kak-protez/ ↵ ↵
- Станислав Лем — Фантастика и футурология. Книга 2. ↵
- Ray Brassier — Nihil Unbound. Enlightenment and Extinction. ↵ ↵
- Иммануил Кант — Критика Чистого Разума. ↵
- HYPERSTITION — выступление Джеймса Траффорда. ↵
- Tracy McNulty — The New Man’s Fetish. ↵
- David Roden — The Ethics of Becoming Posthuman.https://spacemorgue.com/the-ethics-of-becoming-posthuman/ ↵
- David Roden — Xenophilia.https://spacemorgue.com/xenophilia/ ↵
- Helen Hester — SAPIENCE+CARE: reason and responsibility in posthuman politics. ↵
- David Roden, Richard Scott Bakker — A Laboratory of Subtle Derangements Interview with David Roden by R Scott Bakker.https://spacemorgue.com/interview-with-david-roden/ ↵
- Graham Harman — The Only Exit from Modern Philosophy. ↵
- Zoltan Boldizsar Simon — Two cultures of the posthuman future. ↵
- Иммануил Кант — Критика способности суждения. ↵